— Я думаю об этих людях в машине, сзади, — снова заговорил Халматов. — Какие им даны полномочия? Кем? Может, они должны меня арестовать, если я попытаюсь скрыться? А может, кто-то надеется, что убийца Пака — кто-то из моего окружения? И я их выведу на человека в серой тройке?!
— Если надо, мы их арестуем сами, — не прекращая следить за дорогой, Силач достал из кармана наручники, положил на сиденье. — Что касается их полномочий, то я тебе давно собираюсь сказать… Мы не знаем, кто их послал нас пасти… Не исключено, что ограничений в полномочиях им не поставили…
Тура прищурился:
— Ты хочешь сказать, что все зависит от нашего поведения?
Силач молча кивнул.
— И если мы, как Кореец, наступим на собственный хвост, в нас разрешено стрелять?
— Не сомневаюсь! — жестко отрезал Силач. — Конечно, у страха глаза велики, но мне кажется, что этот сержант с раздавленной мордой — тот, который не устает за рулем, — нас все время держит на мушке…
Они помолчали немного. В тишине лишь глухо шипели и бились баллоны на дороге да заунывно-сердито выл мотор на подъеме. Потом Тура спросил очень серьезно:
— Боишься?
Силач пожал плечами:
— Конечно, боюсь. Если бы мы с ним охотились друг за другом на равных — один разговор. А так — это стрельба влет. Только я ему не дам попасть в себя. Кореец прокололся, потому что был не готов… Ладно, — он махнул рукой. — Готовься к десантированию, подъезжаем, отстегнуть ремни!
Впереди показались дома поселка, прилепившиеся к маленькой железнодорожной станции — несколько одноэтажных кирпичных зданий; камера хранения, кубовая с горячей водой, туалет, водонапорная башня. Все густо окрашено темной охрой — излюбленным экономным цветом железных дорог.
— Готов? — переспросил Силач. — Сейчас будет крутой поворот направо. Я приторможу между водонапорной башней и туалетом. Может, Хамидулла еще не знает, что ты уволен!
— Может… Значит, где-то ближе к ночи. Здесь же… — Халматов нащупал дверную ручку.
— Все! Ни пуха ни пера! Давай!
Не ожидая, пока Силач полностью затормозит, Тура открыл дверцу, сгруппировался — и рванул в сторону и вперед. Кошачий пролет, мягкий тычок в кучу гравия. Уже на бегу, перед туалетом, услышал, как хлопнула дверца и коротко рявкнул, набирая обороты, двигатель. Туалет был без дверей — стена, образуя зигзаг, прикрывала вход. Укрытие — как аммиачная бомба, не весьма надежное.
Цепочка машин плавно огибала привокзальную площадь. Автомотриса Силача ровно шла впереди, другие водители подгоняли сзади, плавно перестраивались — никто не стремился никого обогнать.
Еще через секунду на площади появилась «Нива» 14–86 МБД — номер был хорош для запоминания: складываясь, числа образовывали полную сотню.
Судя по ее плавно-размеренному движению, в «Ниве» ничего не заметили, два человека мелькнули в заднем стекле и исчезли. Сзади машину прикрывал мощный рефрижератор.
Кажется, все в порядке.
Ехать было недалеко, Халматов всю дорогу дремал. Народу было много. В купе вместе с ним сидели возвращавшиеся с базара мужики, горластые, крепкие, привыкшие стоять за себя. Просыпаясь, Халматов наблюдал их компанию, пробовал разобраться, кто они, что их связало. Ни возраст, ни работа, думал он, хотя достаток примерно один у каждого. Говорили о пустяках: забавные случаи, привередливая теща… Один искал «дворники» для машины.
Таксисты? Не похоже…
Один — самый разбитной, вынул из сумки бутылку минеральной, откупорил, сделал несколько глотков, пустил по кругу. Туру тоже не обошли. Сделав для приличия глоток, он послал ее дальше. Тот, что казался самым скромным — в шляпе, в ковбойке и при галстуке, — как бы случайно допил ее всю до конца.
Перед разъездом показались в вагоне контролеры, два высоких здоровяка-узбека. Они знали компанию, поздоровались:
— Импортная леска есть?
— Найдется.
— Я тут заезжал, искал карабин для поводка… Да что там!
Конечно же, подумал Тура, умельцы при базаре. Целая отрасль, созданная вечным дефицитом. Поставщики наживки, корма для рыб, поводков, намордников, триммингов, расчесок для собак…
Вслед за ревизорами прошли два молодых оперативника в штатском, Тура их сразу разгадал. В самом начале своего пути, в линейном отделении — до учебы в Могилевской средней школе, поставляющей всему Союзу кадры уголовного розыска транспортной милиции, до знакомства с Надей, где она гостила у своих белорусских родичей, — приходилось ему не раз дежурить одному в полупустых поездах. Эта работа требовала сосредоточенности, внимания и осторожности.
На ближайшей станции умельцы вышли. Степь за окном кончилась.
Хамидулла стоял во дворе под навесом, голый по пояс, с огромным выкатившимся вперед животом, в необыкновенно модных кроссовках и импортных брюках «бананах», с десятком тесемок и карманов во всех подобающих и неподобающих местах. Лишенные мускулов складки кожи висели у него на груди и боках, младенчески дряблое лицо скопца выражало тусклую скуку.
Хамидулла кормил любимого петуха и сам завтракал кусочками вяленой дыни. Несколько мгновений он всматривался в Туру, и вдруг в одну секунду лицо его преобразилось хитростью.
— Аллах акбар! Кто же это к нам пожаловал! А, Гасан? — спросил он петуха. — Не подполковник ли Халматов, самый уважаемый мною человек в мубекской милиции?
Из глубины двора мгновенно прибежавший малец бережно принял у него из рук петуха Гасана.
— Какой гость! — В приветствии Хамидуллы не прозвучало ни одной лживой ноты неискренности — было невозможно устоять, особенно в первую минуту, против волны обаяния, непритворности, радушия и гостеприимства, которые источал этот старый уголовник. Хамидулла Насыров был толст и уродлив, пока не начинал говорить.
— Как я рад, что я дома, что никуда не уехал! Ты не представляешь это, о мой дорогой мент! А ведь могло быть — не застал бы меня! Как бы я жалел и казнил себя!
— Я сам рад тебя видеть, — сказал Тура. Хамидулла скроил сочувственную гримасу:
— Я думаю, что твоя радость больше моей, если ты дал себе труд ехать ко мне.
Оба засмеялись. Тура заметил:
— Сейчас дети в школах знают золотое правило механики: проигрываешь в расстоянии — выигрываешь в силе…
Хамидулла сложил на груди испуганно руки, низко поклонился:
— Скорее небо упадет на землю, чем всесильному Туре Халматову понадобится сила старого бедного Хамидуллы…
— Не прибедняйся, пожалуйста, плут средних лет! Я смотрю, как ты тут шикарно живешь, — Халматов обвел руками вокруг.
— Я бы все это отдал, чтобы мой сын Талгат был жив… — Насыров по-блатному, с силой, заскрипел зубами. Маленький сын его несколько лет назад погиб от гнойного аппендицита, несвоевременно диагностированного врачами.
Они разговаривали в центре двора, перед раскинувшимся во все стороны зеленым шатром — проволочный каркас почти полностью закрыли виноградные лозы; чуть дальше был воздвигнут двухэтажный кирпичный дом с выступающим далеко вперед модерновым козырьком крыльца и лоджиями. По другую сторону высился квадратный помост-супа, убранный ярким ковром, едва десятка новых подстилок-курпачей лежали высокой стопой. В дальнем углу виднелся еще сарай с балханой, с загоном для домашнего скота.
— Да, ладно… — вдруг улыбнулся Хамидулла как ни в чем не бывало. — Нищему одеться — только подпоясаться. Видишь, этот сарай с балханой — это мое. А этот дом и все остальное, что вокруг, — все моей жены. Рассердится на меня — не пустит даже во двор.
— Что так? — поинтересовался Халматов.
— А чтобы меня не сделали нищим твои коллеги, Тура! Чтобы я на них не был в обиде! И на тебя тоже. Придешь ко мне — а у меня нет ничего! Бедный старый дурачок! — Он хлопнул в ладоши. — Кадыр! Дилорм! Мухаббат! Гость в доме… Ты не против, Тура, я останусь без галстука? Терпеть не могу удавки…
К супе женщины уже несли пиалы, тарелки с грецкими орехами, памирским миндалем, изюмом и засахаренные сласти. В доме за закрытыми ставнями началось стремительное движение.
— Сегодня пятница — плов мой попробуешь.
— Я ненадолго, — предупредил Халматов.
— Уверен — наш с тобой разговор казана плова стоит! — Хамидулла собрал старчески нежную кожу на лице в тоненькую сеть. — Наверняка мы успеем и индийским чаем из Индии, и беседой насладиться…
— Наверное, — усмехнулся Тура.
— Вот и прекрасно! — Хамидулла налил в пиалу чай, возвратил его обратно в чайник, снова повторил чойни кайтаринги, наконец, налил себе и Халматову. — А там Бог даст, и плов будет готов. Пей, ешь. Прошу, — он сложил руки на груди.
Гибкий мускулистый парень и давешний малец привели из загона черного барашка, и Хамидулла учтиво спросил:
— Почтенный Тура, произнеси над головой агнца слова благословения. Ты ведь у меня гость дорогой…
Тура покачал головой:
— Боюсь, Хамидулла, я недостаточно благочестив… Сделай это сам — как старший и как святой, совершивший хадж в мордовские лагеря…
Тура покачал головой:
— Боюсь, Хамидулла, я недостаточно благочестив… Сделай это сам — как старший и как святой, совершивший хадж в мордовские лагеря…
Хамидулла прищурился и негромко — чтобы молодые и женщины не слышали, — сказал Туре:
— Мне по числу ходок в лагеря три зеленых чалмы полагаются, — молодо, весело захихикал, с неожиданной силой вдруг подтянул барана к себе, свалил резким рывком на бок, положил ладонь агнцу на его шелковисто-лохматый лоб и, воздев ввысь плутоватые глазки, возгласил нараспев тысячелетнее благословение перед закланием:
— Прости нас, добрый брат, — на тебе нет вины! Безгрешен ты перед нами, но нам хочется есть, и это желание дал нам Аллах, не возложив за это на нас греха! И потому мы не лишаем тебя жизни, а приобщаем к своей плоти, чтобы вместе в час ответа предстать перед Аллахом на милосердный суд…
В глазах барана стыла печаль и обреченная покорность. Хамидулла ловко выхватил из кармана стилет с кнопкой, цыкнула пружина, и синеватое лезвие брызнуло струйкой металла из ручки. Взмах — и широкая алая борозда на горле отмерила жизненный срок барана. Гибкий, будто струящийся, парень оттащил его за ноги, Хамидулла аккуратно вытер лезвие о шкуру, сложил нож и доброжелательно пояснил парню:
— Когда тебя мучает злоба и гордость, помни, что человек умирает еще легче…
Тура с интересом смотрел на Хамидуллу — тот наверняка знал, что больше Тура никакой не подполковник и никакая не гордость мубекской милиции. Заклание барана было частью разговора. И очень важной. Хамидулла намекал. Или предупреждал?
— Беда наша в том, что встречаемся только по делу, — сказал Тура. — Может, и сами стали бы другими, если б могли говорить только по душам!
— Понимаю, — кивнул Насыров.
— Ты слышал — убили моего заместителя Пака? И еще парня, который оказался там же, в кафе, Сабирджона Артыкова. Он отсюда, от вас…
Хамидулла снова кивнул. Словоохотливость его сразу заметно убавилась.
— Я так думаю, у Сабирджона была с собой бутылка самопального коньяка. Он, видимо, ее тоже привез отсюда. Как считаешь?
— А почему ты спрашиваешь об этом у меня, почтенный Тура?
— Потому что все хотят узнать истину у добродеев. Может быть, это неправильно? Может быть, надо узнавать ее у делателей зла?
Хамидулла тихо засмеялся:
— Интересные вещи ты говоришь, Тура-джан. Здесь, в углу, мы мало что слышим. Только не пойму — я-то здесь причем? Не считаешь же ты, что в моем доме, — он показал на двухэтажный кирпичный особняк, — я готовлю для продажи липовый коньяк. Если у тебя есть хоть малейшее сомнение, я проведу тебя по всем комнатам и закоулкам этой лачуги.
— Не надо, я и так в этом уверен. Я хочу, чтобы ты доказал мне свою дружбу. Подсказал, кто из ваших может транспортировать коньяк в Мубек. И только.
— Ни больше, ни меньше! — развел руками Хамидулла.
— Ни больше, ни меньше, — подтвердил Тура. — Только это.
— Во-первых, как ты понимаешь, Тура, я этого не знаю. Меня долго не было здесь, и тебе хорошо известно — почему. Поэтому я могу только догадываться.
Обдумывая позицию, Хамидулла замкнулся, и сейчас перед Халматовым сидел плешивый, голый по пояс старик, под мышками которого и на груди, словно спущенные футбольные камеры, свисали складки кожи. Лицо было младенчески бессмысленным.
— А во-вторых, Тура, даже если б я знал… С какой стати я стал бы об этом говорить?
— Подумай сам.
— Они мне не мешают. Зачем мне снова искать приключений? Вот этот прекрасный особняк, — в зависимости от ситуации в разговоре дом мгновенно превращался из жалкой лачуги бедняка в дворец толстосума. — Ты ведь знаешь, что лучше десять процентов в верном деле, чем девяносто — в сомнительном… Пей чай…
— Спасибо. Я пью. Хороший чай. Не индийский.
— Индийский. Но из Индии. Если бы ты знал, Тура, в какой помойке я вырос! Я не скажу ничего плохого об отце, но ведь он попрекал мать каждой лепешкой, каждым куском сахара…
— Ты знал Сабирджона? — жестко перебил его уголовно — сентиментальные воспоминания Тура.
— Приходил как-то ко мне, просился помогать в делах. А какие мои дела? — Хамидулла поставил пиалу, развел руки. — Самому нечем заняться. Инвалид! Радикулит замучил, — запястья обеих рук были перехвачены металлом — медным магнитным браслетом и японской «сей-кой». — Он безотцовщина, Сабирджон. К кому из мужчин пристал бы, таким бы и стал. И мент из него бы вышел, и вор. Эх… — Он скрипнул зубами. — Если бы можно было вернуть моего Талгата! Ничего бы не надо! Все бы бросил. В чапане бы остался. С кетменем. Вот так, Тура. Я отбыл наказание и, думаю, на этот раз завязал окончательно.
— Сказать по правде, не очень-то я в это верю. — Тура отставил пиалу, Хамидулла тут же ее наполнил. — Ты снова будешь заниматься тем же. А я или другой будем тебя ловить. Это потребует наших нервов, жертв… Но до тех пер, пока здоровых людей приучают колоться, травят, спаивают — так будет.
— Это все началось, когда нас еще не было на свете!
— Сейчас я о другом. Пока ты сидел, здесь выросли новые люди, и ты, Хамидулла, для них — никто. Те, кто сегодня у тебя под носом занимаются коньяком, первые же и покончат с тобою… И кое-что о тебе уже известно. Ты ездил в Алмалык…
Насыров промолчал, подлил себе чаю. Подоткнул плотнее курпачи.
— …Наши интересы на время совпали. У нас общие враги. Они стреляют настоящими пулями. Подумай об этом. Сейчас меня интересует только это дело. Помоги мне. Я все сделаю тонко. А какой я опер — ты знаешь…
— Знаю. Ты ешь пока, не обижай хозяина, — Хамидулла подвинул миндаль, сласти и вкрадчиво начал свой разговор: — Пока я был там… э… на подкомандировке, я прочитал в журнале повесть. Во Франции, кажется, из полиции выгнали одного комиссара, и он свел дружбу с деловым человеком…
Хамидулла остановился, тяжело вздохнул. Он не учился в театральной школе, но мастерством пауз — их местом и продолжительностью — владел не хуже любого режиссера. Подтянул курпачи, положил поближе к Халматову.
— Обидели ни за что честного человека… Так вот… Начали они с малого — украли на почте два миллиона старых франков. Комиссар знал секрет отключения сигнализации…
Здесь Хамидулла воздвиг длительную паузу, чтобы дать возможность Туре отыграть свою роль.
— Тебе уже все известно? — спросил Тура.
— Ну, все знает один Аллах! А ко мне люди заходят иногда, сплетни доносят. Беда в том, что несчастье, случившееся с человеком, в первую очередь позорит его…
— Я понял.
— Поэтому я и сказал о комиссаре полиции. Тебе не дадут ничего сделать, — Насыров взял грецкий орех, раздавил в кулаке, хрустя начал есть. — Тебя самого посадят или убьют. Присоединяйся-ка ты лучше ко мне, как тот полицейский. Вдвоем мы в золоте будем купаться… И я позабочусь, чтобы тебе не перерезали глотку, как тому барашку.
— Нет, — покачал головой Тура, — каждого ведет его линия жизни.
— Линию можно подправить.
— Линию, но не человека. Ты деловой человек, я — опер. Поэтому я и пришел с предложением, которое тебе интересно. И учти: у меня мало времени…
— По-моему, сынок, ты сам не понимаешь — как мало времени у тебя, — грустно усмехнулся Хамидулла.
Тура хлопнул его по дряблому плечу:
— Хамидулла, старик, ты меня рано хоронишь — я еще теплый…
— Ты еле-еле теплый… В воскресенье я на петушиных боях за своего Гасана поставлю больше, чем за твою жизнь…
— Почему?
— Потому что честность — это своего рода глупость. Узость ума. За последние годы, пока ты, как сумасшедший, гонялся за мной, вырос на твоих глазах двухголовый дракон! А ты его и не заметил…
Тура терпеливо спросил:
— Вот ты — умный, и расскажи мне — глупому…
— Я был всю жизнь честный блатной… И пока я с вами возился, такие люди, как Рахматулла Юлдашев, с вами не ссорились, а дружили. Подкармливали, подпаивали, сначала дарили подарки, а потом стали давать деньги. Сначала они были под вами, потом сравнялись, теперь они вами управляют… Депутаты, начальники, командиры…
— Мной они никогда не управляли, — сказал сквозь зубы Тура.
— Это правда, — кивнул Хамидулла. — Поэтому тебя выгнали. У дракона две головы — воровство и взяточничество. Одна голова Юлдашева ворует, другая взяткой всей жизнью управляет с момента рождения — в роддоме надо дать, в ясли — надо дать, в детсад — дать, в школу хорошую — дать, в институт, на работу, в больницу — всем дать! И в милицию — обязательно дать! Поэтому ты здесь, на моей супе. И просишь совета…
— Остается взятку дать за Юлдашева на кладбище, — усмехнулся криво Тура.
— Это обеспечит его новый родственник — Равшан Гапуров. Тот, что на твоем месте сидит… Он теперь вышел в большие забияки…
— Слушай, Хамидулла, а если ты меня уже совсем похоронил, то как же мы с тобой будем вместе в золоте купаться?
— Э-э! Со мной тебя еще рано будет хоронить. У Хамидуллы тоже кое-какие силенки имеются. А если я вместе с тобой прижал бы Рахматуллу Юлдашева с Равшаном, тут бы у них кровь из всех пор брызнула. Ладно, я от тебя ответа сейчас не требую. Если смогу, попробую тебе помочь. Ты приехал не на машине?