Наконец, можно взять общедоступные справочники, в них есть данные и о производстве картофеля, и о потреблении в домашних хозяйствах, и об использовании в промышленности, и о потерях. Вот сведения «Российского статистического ежегодника» (М., 1998) об использовании картофеля в РСФСР в 1980 г., типичном «застойном» году. Они даны в табл. 15.59 «Ресурсы и использование картофеля (миллионов тонн)» на с. 499. Читаем: запасы на начало года – 21,7; производство – 37,0; импорт – 2,2; производственное потребление – 21,8; потери – 1,9; экспорт 0,3; личное потребление – 16,4; запасы на конец года – 20,5.
Итак, личное потребление составляло в РСФСР в 1980 г. 44,7 % от производства картофеля. И эта доля мало меняется от года к году. Потери же колеблются в диапазоне 1,4–2 млн. т в год (самые большие, выпадающие из общего ряда потери составили 3,9 млн. т). Журнал ЦК КПСС «Коммунист» говорил неправду. Но нет, одним из самых устойчивых мифов перестройки стали подобные утверждения – только они, в зависимости от «прораба», менялись в диапазоне от 30 до 90 %. Так, А.Н.Яковлев писал в 1991 г.: «Кто понес ответственность за то, что у нас каждый год тридцать-сорок процентов потерь в сельском хозяйстве, а мы все грохаем деньги в сельхозпроизводство?» Кстати, странная логика – как можно сократить потери, если не «грохать деньги»? Ведь потери происходят из-за бездорожья, нехватки хранилищ и мощностей по переработке, недостатка транспортных средств. Ликвидировать все эти узкие места стоит денег.
Но вернемся к магии чисел и утрате чутья на ложные числа. Обратимся к важной книге Н.Шмелева и В.Попова «На переломе: перестройка экономики в СССР» (1989). Она наполнена числами и может служить прекрасным учебным материалом по нашей теме. Например, в ней говорится: «Сейчас примерно два из каждых трех вывезенных кубометров древесины не идут в дело – они остаются в лесу, гниют, пылают в кострах, ложатся на дно сплавных рек… С каждого кубометра древесины мы получаем продукции в 5–6 раз меньше, чем США».
Во-первых, обратите внимание на глубокомысленное утверждение – два из каждых трех вывезенных из леса кубометров древесины… остаются в лесу. Но важнее утверждение о том, что из бревна в СССР выходило в 5–6 раз (!) меньше продукции, чем в США. Можно ли представить себе такое? Ведь это противоречит здравому смыслу. Если заглянуть в общедоступный справочник, то узнаем, что в расчете на 1000 кубических метров вывезенной древесины в СССР в 1986 г. выходило 786 плотных м3, а в США 790 м3.
Где здесь эти фантастические «в 5–6 раз меньше продукции»? Отходов при переработке древесины в США было 21 %, а в СССР 21,4 %. Вот и вся разница. Как использовать дальше эту продукцию – деловую древесину, зависит уже от приоритетов. Строишь дома из пиломатериалов – делаешь их больше, строишь из фанеры – делаешь больше фанеры. Много тратишь бумаги на упаковку – перерабатываешь древесину на целлюлозу.
И дело тут не в Н.П.Шмелеве. Дело в том, что читающая публика приняла эту версию про «5–6 раз» – а ведь должна была встрепенуться, если бы имела чувство меры. «Возможно ли это? Куда могло деться 80–85 % массы привезенного на лесопилку бревна?» – вот что должно было не давать покоя. Но ведь никакого беспокойства эти странные количественные данные не вызывали.
Подобного же рода количественные данные приводятся в отношении машиностроения. Читаем в той же книге: «Известно, например, что на машиностроительных предприятиях от 30 до 70 % металла уходит в стружку – в отходы». Очевидно, что это – очень сильное утверждение, снабженное численными аргументами.
Начнем с того, что само строение утверждения сразу указывает на то, что это манипуляция. Почему указан такой широкий диапазон для вполне четкого показателя – «от 30 до 70 % металла»? О чем здесь идет речь – о нижнем и высшем пределе? Минимум 30 % и максимум 70 %? В действительности достаточно взять справочник, и мы получаем точные данные, ибо отходы металлов учитываются во всех промышленно развитых странах скрупулезно, вплоть до окалины (в СССР периодически проводилась даже перепись металлического фонда). Показатель «образование металлоотходов в машиностроении и металлообработке» хорошо известен и идет в справочниках отдельной таблицей. В 1988 г. в СССР в этой отрасли было потреблено черных металлов 91,7 млн. т, образовалось отходов в виде стружки 8,1 млн. т или 8,83 %. Какие тут 30–70 %?[18]
Очень сильно действуют на сознание большие числа – человек не может их мысленно освоить, они поражают воображение, о чем и писал И.Бунин. Так, в 80-е годы было широко распространено мнение, будто село неэффективно, потому что горожан «гоняют на картошку». Н.Шмелев и В.Попов пишут, как о чем-то ужасном: «Госкомстат сообщает, что на сельскохозяйственные работы отвлекается ежедневно в среднем 300–400 тыс. человек». Воображение поражено этой величиной. Но давайте введем меру. Итак, условно говоря, постоянно в селе работало 300–400 тыс. «привлеченных». Так ли это много? Во время пиковых нагрузок в сельском хозяйстве везде привлекают дополнительных работников – в США несколько миллионов сезонников-мексиканцев, в Испании марокканцев, а теперь латвийских и российских инженеров (они обходятся дешевле марокканцев). В СССР всего в народном хозяйстве было занято 138 млн. человек, следовательно, «отвлеченные на село» составляли 0,22—0,29 % от этого числа (или около 1 % от числа занятых в сельском хозяйстве). Это величина очень небольшая – несопоставимо с тем идеологическим значением, которое ей придавалось.
Широко распространена манипуляция с числами посредством использования «средних» показателей. Часто это бывает по неведению (вторичная манипуляция), но нередко имеет место и сознательное создание ложного образа. Известно, что средним числом можно пользоваться только если нет большого разрыва в показателях между разными частями целого – иначе будет как в больничной палате: один умер и уже холодный, а другой хрипит в лихорадке, но средняя температура нормальная. Это школьное правило было как будто забыто.
Вот и власти, и оппозиция в РФ утверждали, будто потребление в стране упало в результате реформы на 30 %. Это – на фоне нарастающего недоедания части населения. Если быть точными, то в 1999 г. потребление мяса и мясопродуктов в среднем по РФ составило 57,5 % по отношению к 1990 г. Спад на 42,5 %. Но ведь этот спад не распределился равномерно по всем слоям населения – он сосредоточился почти исключительно в той половине народа, которая обеднела в наибольшей степени. Значит, в этой половине потребление мяса упало на 60–80 %! А власти, оппозиция, да и широкие массы обывателей делают вид, что не понимают этой простой вещи.
Искаженный образ возникает и вследствие недобросовестного употребления относительных чисел без указания абсолютных величин. Например, рост относительного показателя от малых величин создает ложное впечатление. Допустим, спад производства тракторов в РФ в 1990 г. был 10 %, и рост их производства в 1999 г. был 10 %. Телевидение представило это чуть ли не как восстановление производства. Ура, идет «компенсация спада», на 10 % упало, на 10 % приросло. Но в 1990 г. спад в 10 % означал потерю в 24 тыс. тракторов, а в 1999 г. увеличение производства на 10 % означало прирост в 1 тыс. тракторов – в абсолютном выражении вещи несоизмеримые.
В целом манипуляция с числами, подрывая способность человека взвешивать явления, портит «инструменты меры» как одной из важнейших составных частей оснащения ума. Этим наносится не меньший вред возможности делать разумные умозаключения, нежели порча языка – слов и понятий.
§ 2. Язык образов
Воздействуя на духовную сферу человека, слово порождает многоплановый цепной процесс, обладающий кооперативным эффектом. Пробужденное словом чувство усиливает ход мысли, вызванной этим словом, а в воображении возникают и начинают жить своей жизнью образы.
Еще в прошлом веке Ле Бон («Макиавелли массового общества», как назвали его недавно) писал: «Могущество слов находится в тесной связи с вызываемыми ими образами и совершенно не зависит от их реального смысла. Очень часто слова, имеющие самый неопределенный смысл, оказывают самое большое влияние на толпу. Таковы, например, термины «демократия», «социализм», «равенство», «свобода» и т. д. – до такой степени неопределенные, что даже в толстых томах не удается с точностью разъяснить их смысл».
В другом месте он вновь возвращается к роли образов в программировании поведения: «Толпа мыслит образами, и вызванный в ее воображении образ, в свою очередь, вызывает другие, не имеющие никакой логической связи с первым… Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к образам. Только образы могут увлечь ее или породить в ней ужас и сделаться двигателями ее поступков».
В другом месте он вновь возвращается к роли образов в программировании поведения: «Толпа мыслит образами, и вызванный в ее воображении образ, в свою очередь, вызывает другие, не имеющие никакой логической связи с первым… Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только к образам. Только образы могут увлечь ее или породить в ней ужас и сделаться двигателями ее поступков».
Образы могут иметь самые разные воплощения, в том числе в вещах. Мир вещей и мир знаков перекрываются, разделить их трудно. Многие вещи, вроде бы предназначенные для какой-то «полезной» цели, на самом деле дороги нам как образы, знаки, отражающие человеческие отношения. Старая чашка, модное платье, мотоцикл – все это образы, несводимые к материальным функциям, но они воплощены в вещах.
Природа манипуляции состоит в наличии двойного воздействия – наряду с сообщением, посылаемым открыто, манипулятор отправляет адресату и скрытый, «закодированный» сигнал, надеясь на то, что этот сигнал разбудит в сознании адресата те образы, которые нужны манипулятору. Это скрытое воздействие опирается на «неявное знание», которым обладает адресат, на его способность создавать в своем сознании образы, влияющие на его чувства, мнения и поведение. Искусство манипуляции состоит в том, чтобы пустить процесс воображения по нужному руслу, но так, чтобы человек не заметил скрытого воздействия.
То есть образы, как и слова, обладают суггесторными возможностями и порождают цепную реакцию воображения. Сообщение может содержать в себе уже готовые образы или образы в комбинации со словом. Поэтому наравне с логосферой в культуре выделяют особый мир графических и живописных форм, воспринимаемых с помощью зрения, – эйдосферу (от греческого слова эйдос – вид, образ). Фальсификация языка слов и чисел – общий фон, подмостки «общества спектакля». Сам спектакль – более сложная конструкция. Особое место в нем занимают зрительные образы.
Как правило, они употребляются в совокупности с текстом и числами, что дает многократный кооперативный эффект. Так, на рекламных щитах мы всегда видим специально сконструированный зрительный образ и текст. Исследователь современной пропаганды Р. Барт поясняет: «Текст как бы ведет человека, читающего рекламу, среди множества иконических знаков, заставляя избегать некоторые из них и допускать в поле восприятия другие; зачастую весьма тонко манипулируя читателем, текст руководит им, направляя к заранее заданному смыслу… Все дело в том, что это разъяснение имеет избирательный характер; перед нами такой метаязык, который направлен не на иконическое сообщение в целом, но лишь на отдельные его знаки; поистине, текст – это воплощенное право производителя диктовать тот или иной взгляд на изображение… Именно на уровне текста мораль и идеология общества заявляют о себе с особой силой».
Кооперативный эффект комбинации текста и образа связан с тем, что соединяются два разных типа восприятия, которые входят в резонанс и взаимно «раскачивают» друг друга – восприятие семантическое и эстетическое. Самые эффективные средства информации всегда основаны на контрапункте, гармоничном многоголосии смысла и эстетики. Они одновременно захватывают и мысль, и художественное чувство (говорят, что «семантика убеждает, эстетика обольщает»).
На этом основана сила воздействия театра (текст, звук голосов, цвет, пластика движений) и особенно оперы. Воздействуя через разные каналы восприятия, сообщение, «упакованное» в разные типы знаков, способно длительное время поддерживать интерес и внимание человека. Поэтому эффективность его проникновения в сознание и подсознание несравненно выше, чем у «одноцветного» сообщения. Соединение многих знаковых систем в театре создает совершенно новое качество, причем в его создании важную роль играет зрительный зал. В некоторых отношениях он образует специфическую толпу.
Ле Бон отметил важную вещь: «Часто совсем невозможно объяснить себе при чтении успех некоторых театральных пьес. Директора театров, когда им приносят такую пьесу, зачастую сами бывают не уверены в ее успехе, так как для того, чтобы судить о ней, они должны были бы превратиться в толпу».
Эффект соединения слова и образа хорошо виден даже на простейшей комбинации. Издавна известно, что добавление к тексту хотя бы небольшой порции художественных зрительных знаков резко снижает порог усилий, необходимых для восприятия сообщения. Иллюстрации делают книгу доступной для ребенка или подростка, который не мог ее осилить в издании «без картинок». Графики и диаграммы делают статью интересной (на деле – понятной) для ученого.
Гениальным изобретением для передачи сообщений людям, не привыкшим читать, были комиксы – короткие упрощенные тексты, каждый фрагмент которых снабжен иллюстрацией. Сначала комиксами называли юмористические, комические тексты с рисунками, потом эта удачная форма распространилась на другие типы сообщений, вплоть до сугубо педагогических – а название сохранилось.
Став важной частью массовой культуры США, комиксы в то же время были, вплоть до появления телевидения, мощным инструментом идеологии. Можно сказать, что вся история современной американской идеологии неразрывно переплетена с историей комиксов. Изучавший феномен комиксов культуролог Умберто Эко писал, что комиксы «породили уникальное явление – массовую культуру, в которой пролетариат воспринимает культурные модели буржуазии в полной уверенности, что это его независимое самовыражение».
Мы в России, стране с традиционной культурой чтения, с трудом можем представить себе ту роль, которую сыграли комиксы в формировании массового сознания американской нации. Они «вели» среднюю американскую семью из поколения в поколение, создавая стабильную «систему координат» и идеологических норм. В одной из книг по истории комиксов, изданной в 1977 г., приведены данные об известных сериях, которые к тому моменту издавались без перерыва в течение 80 лет! Известной уже и нам серии «Супермен» недавно исполнилось 60 лет непрерывного издания.
Французский исследователь комиксов пишет об их персонажах: «Американец проводит всю свою жизнь в компании одних и тех же героев, может строить свои жизненные планы исходя из их жизни. Эти герои переплетены с его воспоминаниями начиная с раннего детства, они – его самые старые друзья. Проходя вместе с ним через войны, кризисы, смены места работы, разводы, персонажи комиксов оказываются самыми стабильными элементами его существования».
Насколько необходимым «духовным хлебом» стали для американцев комиксы, говорит такой случай. Незадолго перед Второй мировой войной забастовка типографских рабочих вызвала перебои в поступлении комиксов в киоски. Возмущение жителей было так велико, что мэр Нью-Йорка в эти несколько дней лично зачитывал комиксы по радио – чтобы успокоить город. Жители одного городка штата Иллинойс устроили референдум и переименовали свой город в Метрополис – вымышленный город, в котором действовал «Супермен».
Крупные исследования с применением ряда независимых методов показали, что в середине 60-х годов в США ежедневно читали комиксы в газетах от 80 до 100 миллионов человек. Почти 60 % читателей читали в газете практически только комиксы. Даже во время Второй мировой войны средний читатель газеты сначала прочитывал комикс, а во вторую очередь – военную сводку. Наибольший интерес к комиксам проявляют люди в возрасте 30–39 лет. Однако все дети школьного возраста (99 %) читают комиксы регулярно. Обсуждение прочитанных комиксов – главная тема бесед у школьников, что делает этот жанр культуры важнейшим механизмом социализации детей.
Вымышленные персонажи и даже прототипы искусственно созданной «человекообразной расы», как Супермен или Бэтмен, стали неотъемлемой и необходимой частью духовного мира американца. Когда автор известной серии «Лилль Абнер» Аль Капп ввел новый персонаж, Лену-гиену, «самую некрасивую женщину в мире», он попросил читателей прислать свои предложения с описанием черт ее лица. Он получил более миллиона писем с рисунками. В конце 70-х годов комиксы «Лилль Абнер» печатались в США в более чем 1000 газет и имели 80 миллионов читателей ежедневно. Джон Стейнбек выдвигал Аль Каппа на Нобелевскую премию по литературе.
Такой необычайно эффективный «захват» массовой аудитории комиксы смогли обеспечить именно благодаря совмещению текста со зрительными образами. Получив такую власть над читателем, комиксы стали выполнять множество идеологических функций в американском обществе. Так, они стали главной «лабораторией», создающей новояз. Авторы комиксов вместе со специалистами по психоанализу и лингвистике разрабатывают и внедряют в сознание неологизмы – новые слова, которые быстро входят в обыденное сознание, в язык массовой культуры, а затем и в официальный язык.