От этого детского сада все сбились с ног, а у Васи даже начались головные боли. Правда, он точно не мог сказать, где именно голова у него находится. Где-то в районе верхних листьев.
Малыши быстро съели всё съедобное, что обнаружили в доме, и вопили от голода. Марья Семёновна оказалась совершенно не приспособленной к жизни: прежде у неё никогда не было детей, и она не знала, как и чем их кормить. Михеев схватил бидон и побежал за молоком — неизвестно куда. Уходя, он проворчал:
— Я бы лишил её материнства! Какая беспомощность! Безобразие!
Часа через два он пришёл, страшно усталый, весь в пыли, но с полным бидоном молока. Он налил молоко в блюдечко, и малыши накинулись на еду, отталкивая друг друга ногами.
— А ну по очереди! — прикрикнул Михеев. Как ни странно, малыши его послушались. Марья Семёновна смотрела на кота с восхищением, потом подошла к нему и тихо-тихо прошептала:
— Большое вам спасибо, Михеев, вы меня так выручили! Я и не знала, что вы такой добрый. Я вас всегда так боялась.
И заплакала. А Михеев отвернулся и пробормотал в сторону:
— Да ничего, ничего, пустяки. Я детей люблю. У меня у самого было такое тяжёлое детство, — и вздохнул.
Маленькие сороконожки немедленно вылакали всё молоко, животы у них раздулись, ножки ослабели, и они вповалку заснули тут же, около блюдечка.
«Ну, просто как котята», — подумал Михеев.
Глава 7
В домике опять началась совершенно новая жизнь. Михеев нанялся охранять амбар от мышей в соседней деревне — за это ему наливали каждое утро бидон молока. Антверпен целый день нянчился с малышами. Ему приходилось по двадцать раз на дню спасать из беды то одного, то другого. Кроме того, он должен был успеть слетать за водой для себя и Васи, а по дороге ещё и склевать несколько зёрнышек, подкормиться. Он похудел и выглядел озабоченным.
Помимо молока, детки любили и всякую другую пищу, которая попадалась.
Не просили есть они только в двух случаях: пока жевали и когда спали. Мама-сороконожка разрывалась на части между шитьём и поисками пищи. Она сшила Антверпену рюкзачок, и теперь Антверпен тоже без корма для детей домой не возвращался. Он собирал зёрнышки и варил из них детям кашу на молоке. Все выбивались из сил. Марья Семёновна говорила, что просто погибла бы, если бы не помощь друзей.
Конечно, ей доставалось больше всех: ей надо было всех их умыть, причесать, уложить спать, а они были такие непослушные, что нельзя было сказать, что кто-то из них особенно плохо себя ведёт — все они вели себя только плохо.
Кроме того, они были совершенно неотличимы, и это создавало для воспитания большие сложности. Если провинившегося сразу не схватить за шиворот и не наказать немедленно, он убегал, и разыскать его среди братьев было совершенно невозможно. Только по штанам. Марья Семёновна специально шила для них разного цвета штаны, но они вырастали так быстро, и Марье Семёновне приходилось целыми днями шить. И хотя Марья Семёновна шила одновременно двадцать пар — каждой парой своих ножек по паре штанов, — всё равно несколько ребятишек оказывались голозадыми.
Столетник Вася был озабочен воспитанием больше всех, он чувствовал, как глава дома, ответственность за всю эту семью. В Энциклопедии, которую он прочитал от корки до корки, была всего одна статья по педагогике, он знал её наизусть, но этого было явно недостаточно. Он чувствовал пробел в своём образовании. Действительно, какое имеет значение, если ты знаешь, как устроена электрическая лампочка, почему летает самолёт и что такое обмен веществ, но не можешь объяснить ребёнку, почему не надо есть кашу восемью ногами сразу.
«Необходимо достать такую книгу, в которой написано, как воспитывать детей, — решил Вася. — Я буду читать её по вечерам вслух, ведь все мы — я сам, Антверпен и Михеев — существа холостые и бездетные, а Марья Семёновна в воспитании ничего не смыслит, хотя и многодетная мать, и в результате малыши не получат никакого воспитания или, что ещё хуже, получат неправильное воспитание».
От этой мысли Вася даже вспотел.
«Необходимо добраться до библиотеки, — думал он. — Я, как существо сидячее, этого сделать не могу. Антверпену не дотащить толстой книги, даже если он её и найдёт. Михеев необходим здесь, в доме, потому что он приносит в дом молоко. Придётся послать за книгой Марью Семёновну».
Вечером, когда дети уснули, взрослые устроили родительское собрание, на котором Вася изложил все свои соображения. Все с ним согласились. Кроме Марьи Семёновны, которая поначалу пыталась возражать, что, мол, её воспитывали без книг и ничего плохого не случилось, но Вася на это твердо возразил:
— Если бы вас, Марья Семёновна, воспитывали по книгам, может быть, ваши малыши лучше вас слушались бы!
Марье Семёновне пришлось признать, что дети её не слушаются. Михеева маленькие сороконожки уважали за молоко, Антверпена побаивались за крепость жёлтого клюва, который, впрочем, он никогда не пускал в дело, к Васе проявляли полное равнодушие за его сидячий образ жизни, а мать действительно ни в грош не ставили.
Наутро Марья Семёновна встала раньше всех и тихонько, чтобы не разбудить малышей, собралась в город, в библиотеку. Ползла она не очень быстро, дорога была ей незнакома, путешествие обещало быть долгим и трудным.
Глава 8
Малыши, проснувшись, отсутствия матери не заметили, съели большую кастрюлю каши, чуть не утопив при этом одного из братьев в кастрюле. Съевши кашу до дна, они хорошенько облизали и братца. Потом они выползли из дома, и, сколько им Вася со своего подоконника ни кричал вдогонку, что надо умыться и почистить кастрюлю, ни один не обернулся. Одни легли на самом пороге, на солнышке, другие расползлись по дорожкам. Некоторые остались дома: немного играли, немного дрались.
После утомительной ночной работы пришёл Михеев с бидоном молока.
Молоко ему не задаром досталось: он ни минуты не спал всю ночь, охраняя от мышей амбар.
Михеев поставил бидон на стол и пошёл спать. Всё последнее время он недосыпал, а для котов недосыпание хуже, чем недоедание.
Только кот забрался на печку, сороконожки влезли на стол и устроили около бидона возню: одни хотели его подвинуть, другие — наклонить, третьи влезли на ручку бидона и повисли на ней, как гроздь винограда. Бидон немного покачался и опрокинулся. Сороконожек это нисколько не огорчило, они стали пить молоко со стола, купаться в нём, брызгаться, а один, самый умный, соображал, как бы запустить в молочной луже кораблик с белым парусом….
Вася на окошке напрасно надрывался — его не слышали. Шум, поднятый сороконожками, разбудил Михеева. Он страшно огорчился, увидев пролитое молоко, хотел задать им трёпку, но вспомнил о своём несчастном детстве и сдержался.
— Ты, Васенька, прав, без книжки тут не обойтись, — сказал он столетнику. — Раньше они меня хоть немного слушались, а теперь подросли и совсем перестали…
И Михеев принялся за уборку. А сороконожки побежали во двор и помогать не стали.
Дело шло уже к вечеру, а Антверпен, улетевший рано утром за зерном на дальнее поле, всё не возвращался. Дети требовали каши, Михеев накормил их какими-то домашними остатками и уложил спать. Теперь Михеев и Вася очень беспокоились, не случилось ли с Антверпеном чего плохого. До самого утра просидел Михеев на подоконнике рядом с Васей, глядя в тёмное окно. Ни Марьи Семёновны, ни Антверпена.
«Погиб, погиб наш друг», — совсем уж было отчаялись Вася с Михеевым.
Но Антверпен не погиб, хотя неприятность действительно случилась. Он набил полный рюкзачок зерном, хотел взвалить его себе на спину, но сделал неловкое движение и вывихнул крыло. Лететь он теперь не мог. Он, конечно, давно бы добрался до дома, если бы был порожняком, но ему было жаль бросить набитый зерном рюкзачок, поэтому он еле-еле ковылял по дороге, толкая перед собой зерно для сороконожек. Только к вечеру следующего дня добрался он до дому. Он был весь в пыли, крыло волочилось по земле, клюв раскрыт, он еле дышал.
— Живой, голубчик ты наш! — прошептал Вася.
Михеев, втянув поглубже свои острые когти, прижал друга к груди. Кошачье и воробьиное сердца бились в лад.
А жестокосердые сороконожки, поужинав, продолжали свои мелкие драки и глупые игры и на чужие страдания не обращали никакого внимания.
Вася и Михеев принялись за лечение Антверпена. Вася велел аккуратно отрезать самый толстый из своих листков и привязать к больному крылу. Михеев растопил печь и поставил на неё ведро с водой из бочки, чтобы обмыть Антверпена — у него от пыли и грязи все перья слиплись. Когда вода закипела, случилось ещё одно несчастье: Михеев поскользнулся на яблочной кожуре.
Обычно все поскальзываются на банановой кожуре, в крайнем случае на апельсиновой, но где их взять в нашей средней полосе, где не растут ни бананы, ни апельсины, а до магазина очень далеко. С яблоками дело тоже обстояло не блестяще, но как раз накануне Михеев сам же побаловал деток и принёс полтора килограмма яблок белый налив. Вот сороконожки и разбросали по полу яблочную кожуру — другой-то не было.
Вася и Михеев принялись за лечение Антверпена. Вася велел аккуратно отрезать самый толстый из своих листков и привязать к больному крылу. Михеев растопил печь и поставил на неё ведро с водой из бочки, чтобы обмыть Антверпена — у него от пыли и грязи все перья слиплись. Когда вода закипела, случилось ещё одно несчастье: Михеев поскользнулся на яблочной кожуре.
Обычно все поскальзываются на банановой кожуре, в крайнем случае на апельсиновой, но где их взять в нашей средней полосе, где не растут ни бананы, ни апельсины, а до магазина очень далеко. С яблоками дело тоже обстояло не блестяще, но как раз накануне Михеев сам же побаловал деток и принёс полтора килограмма яблок белый налив. Вот сороконожки и разбросали по полу яблочную кожуру — другой-то не было.
Так и произошло несчастье: Михеев поскользнулся, кастрюля с кипятком выпала из его лап, и он обварился с ног до головы. Он издал дикий вопль и запрыгал по всему дому от ужасной боли.
Теперь, когда Михеев нуждался в лечении гораздо больше, чем Антверпен, воробей совершенно забыл, как отвратительно он чувствовал себя всего минуту тому назад. И он взялся за лечение кота: расстелил чистую простыню, уложил на неё стонущего Михеева и стал его обмазывать соком столетника. Вася только подставлял всё новые и новые листики, чтобы воробей их отклёвывал и прикладывал к ожогам. И всю эту процедуру Антверпен проделал героически — одним крылом. Второе, с компрессом из Васиного сока, бессильно болталось и только мешало ему.
Вася, сидя в своём горшке, не мог сдержать слез и причитал не переставая — за что ему такое несчастье, почему он родился жалким растением, у которого нет ни рук, ни ног, чтобы помочь своим друзьям в беде. Друзья утешали его как могли: Антверпен говорил, что не встречал ни среди животных, ни среди растений такого образованного и такого благородного существа, а Михеев сквозь стоны слабым голосом сказал, что он особенно любит его именно за то, что он растение и что его зелёный цвет такого редкого и прекрасного оттенка, какой не встречается у птиц и животных, даже у африканских: у лягушек, к примеру, противный грязноватый оттенок, а зелёная окраска попугая нестерпимо вульгарна.
Антверпен тем временем отклёвывал от Васи по листику, пока не обнаружил, что от Васи почти ничего не осталось: всего один маленький лист торчал из земли!
Неумытые сороконожки, оставшись без надзора взрослых, заснули прямо на столе, среди грязной посуды…
Глава 9
Малыши проснулись и подняли страшный шум — просили есть. Михеев был так измучен ожогами, что и хвостом шевельнуть не мог. Антверпен закряхтел в своей клеточке и вылез, волоча больное крыло, чтобы приготовить завтрак. Молока не было. Но рюкзак с зерном стоял у двери, и на несколько дней еды сороконожкам должно было хватить. Пока воробей, шатаясь от слабости, варил детям кашу на воде, они дружно били ложками по столу и кричали: «Каши! Каши! Каши!»
Антверпен, из последних сил мешая кашу, обратился за помощью к другу:
— Вася, объясни им, пожалуйста, что сырые зёрна вредны для детского пищеварения. — Антверпен обернулся к Васе, чтобы получить от него поддержку но — о боже! — Васи в горшке не было. Почти не было.
Вместо пышного зелёного куста в горшке торчал один-единственный, усохший за ночь листик.
— Погиб! — завопил Антверпен. — Вася погиб! Вася засох! О горе! Он отдал все свои прекрасные, толстые, здоровые листики, чтобы вылечить Михеева, а себе для жизни оставил один-единственный листик, и теперь он погиб! Умер бедный наш друг!
Михеев заплакал на печке. Но он был так слаб, ожоги вызывали такую ужасную боль, что он не мог встать.
— Он умер, — сказал один из малышей.
— Надо посмотреть, как это, — сказал другой.
Один за другим они влезли на подоконник и заглянули в горшок: вместо могучего рослого столетника с множеством толстых листьев в середине горшка торчала какая-то сухая закорючка.
Горько плакал Михеев, облепленный целебными листьями.
— Он умер из-за меня! Он отдал все свои листья, чтобы залечить мои раны!
Антверпен хотел сказать что-то утешительное, но ему ничего не приходило в голову.
Зато один из малышей, наверное, самый смелый, сказал:
— Не плачь, Михеев. Он умер из-за нас. Ты не виноват. Это мы нарочно разбросали яблочную кожуру, потому что хотелось посмотреть, как ты шлёпнешься.
— Это ты хотел, чтобы Михеев шлёпнулся? — спросил Антверпен у самого смелого, но он сразу же пискнул: «Не я!» и спрятался среди братцев и сестёр.
— Так кто же из вас хотел, чтобы Михеев шлёпнулся? — спросил поражённый Антверпен. Малыши закричали вразнобой:
— Не я! Не я! Все хотели! Никто не хотел! Все! Мы все кидали кожуру! Я не кидал! Ты кидал! Мы все кидали!
«Как они напоминают мне моих братьев, — подумал с грустью Антверпен. — Такая же злая толпа».
— Не ругай их, Антверпен. Это несчастный случай, и я виноват во всём сам. Бедный наш Вася! — прошептал с печи Михеев слабеющим голосом.
— Только не умирай, — взмолился Антверпен. — Прошу тебя, не умирай.
— Если я умру, похорони меня рядом с нашим другом Васей, — раздался с печи голос Михеева.
— Тогда я и сам умру от горя! — воскликнул Антверпен. И тут раздался дружный рёв малышей-сороконожек.
— Но мы не хотим, чтобы все умерли! — закричал один.
— А кто принесёт нам поесть? Антверпен, не умирай! — закричал второй.
— А кто принесёт молоко? Михеев, не умирай! — закричал третий.
— Мы больше не будем разбрасывать яблочную кожуру! — закричал четвёртый.
— И вообще — где наша мама? — заплакал пятый. И тут все они вспомнили, что давно не видели маму Марью Семёновну. И подняли такой крик, какого ещё никто не слышал. Они пищали, скулили, ревели, рыдали и выли. Они не вспоминали про маму все эти дни, но вдруг оказалось, что она им очень нужна.
А мама Марья Семёновна уже неслась на всех сорока ножках по дорожке к дому на предельной скорости. На спине она тащила огромную толстую книгу, на которой было написано: «Как воспитывать непослушных детей». И к дому она поспела как раз в ту минуту, когда вопли её детей достигли предельной громкости.
— О боже! — тихо произнесла Марья Семёновна. — Что тут происходит?
Дети облепили её со всех сторон, тянулись к ней всеми своими ножками и мордочками, чтобы поцеловать измученную длинной дорогой и тяжёлой поклажей маму.
— Ужасные новости! Умер Вася! Михеев обварился кипятком и тоже собирается умирать! И Антверпен обещал умереть! Мамочка! Как хорошо, что ты пришла!
Глава 10
Пo настоянию Марьи Семёновны останки Васи вместе с цветочным горшком похоронили прямо во дворе. Зарыли в землю и сверху насыпали могильный холмик. Книгу по педагогике положили на подоконнике рядом с Энциклопедией, но — увы! — никто теперь не мог прочитать столь нужную книгу: Антверпен не успел научиться читать, а Михеев хотя и знал пять букв, но этого было явно недостаточно. Не говоря уже о том, что он лежал на печи и стонал — ему было всё хуже и хуже.
И тут Марья Семёновна проявила неожиданную сообразительность и твёрдость характера — собрала всех своих детей и сказала им буквально следующее:
— Михеева надо лечить. Васи теперь нет с нами, но вокруг нашего дома несметные заросли ромашки, а ромашка, как говорил Вася, растение лекарственное. Так что все быстро за дело — собирать ромашки!
Конечно, в это трудно поверить: маленькие сороконожки бросились со всех ног на промысел. За час они набрали целую кастрюлю цветков. Марья Семёновна с Антверпеном приготовили отвар и сделали Михееву огромный компресс на голову, на спину на живот, на все четыре лапы и на хвост. И Михееву стало чуть-чуть лучше. Утром сороконожки снова набрали кастрюлю ромашки, и снова было сварено лекарство и сделан новый компресс, и Михееву стало ещё немного лучше…
К счастью, пошли дожди, и теперь Антверпену не надо было далеко летать за водой, потому что бочка наполнилась свежей водой, она вполне годилась и для компрессов, и для питья.
К концу недели Михеев спустился с печи. Выглядел он ужасно: старая шерсть почти вся сошла, а новая только пробивалась.
Но уже было видно, что новая шерсть вырастет и лысым на всю жизнь он не останется. Первый день он ходил по дому, а на второй вышел за порог — взглянуть на могилу Васи. Утирая скупые кошачьи слезы, Михеев подошёл к могильному холмику…
Хотите — верьте, хотите — нет! В это действительно трудно поверить: в самой середине могильного холма вырос маленький столетник!
— Вася! — воскликнул Михеев. — Ты ли это?
— Уа! Уа! — раздалось в ответ.
Антверпен, у которого только-только начало заживать вывихнутое крыло, от неожиданности взлетел на забор.
— Это Вася! — чирикнул он. — Вася снова вырос!