– Братцы! дворник сейчас обещал нам ее дать…
– Ой ли?.. Пойдем попросим… Ну, Илья, Егор, трогай!..
– Что вы орете-то!.. Разве можно так?.. Тут полегоньку надо… Иван, поди ты один и спроси у дворника: нельзя ли, мол…
Дворник дал мужикам газету. Они с замиранием сердца побрели с газетой в ближний пустой сруб, и один из мужиков начал читать…
– Повнятней, Гриша! Ну, начинай…
– Стой, ребята! Не шелохнись! Должно, она самая…
– Читай…
– Погодите, братцы, – дай ухом приладиться: с богом! отчаливай!
– Начинать?
– Погоди… Егор! прими голову-то!.. не слышно… Валяй!..
– Начинать?
– Начинай…
– Смирно… Ей-богу, она!
– Читай знай! Увидим…
– Постой ты, братец, мне виски-то прижал больно!
– Эх, дураки!.. Когда вы уладитесь!..
– Да вот все Еремей… Ну, читай: я знаю, это не она…
– Знахарь! пошел прочь!..
– Давай об чем?
– Давай!..
– Да замолчите, что ли, вы?..
– Ну, ну!.. Не пикни! пригнись, Федор… Я на плечи-то к тебе навалюсь…
– Навались!.. Начинай!..
– Постой, дай дверь затворю…
– Когда там затворять?.. Тише!
– Тише!..
– Погоди, я на полати влезу…
– О, дурак!.. выдумает!..
– Ребята!.. а что, я вижу – лучше грамоту нести вон…
– Как вон? трогай! готово!..
– То-то, готово!
– Т-с-с-с-с-с-с…
Один мужик начал читать:
– Второе!.. нет, так!.. второе: мальчикам внушать дух сми-ре-ния.
– Нет, должно, не то!..
– Что там такое?
– Да вот, говорит, дух смирения…
– Чего там? Ты, верно, не туда забрал, повыше возьми! Сызнова…
– Ты сперва перекрестись…
– Да, по делу-то надо всем перекреститься…
– Ну, что ж?..
Мужики все перекрестились…
– С богом!..
– Начинай!.. Смирно!..
– Гриша! откопай получше весточку-то!
– Готово!..
Мужик зачитал: «Я и советую наложить на жителей сбор, и ежели…»
– Что, Гриша? как?
– Наложить на жителей сбор…
– Братцы, пойдем же лучше в другой сруб: тут как-то не ладно…
Все решили идти в другой сруб. В другом срубе снова Григорий зачитал…
– Погоди, Гриша, я разденусь: послободней будет…
– Давай уж, коли так, все разденемся…
– Свиньи вы, свиньи!.. Я вижу – вы слушать-то не хотите!..
– Как не хотим?.. Ну, мы в одеже останемся…
– Начинай!..
– Шапки-то снимите…
– Сняли… Читай!..
Вдруг в толпу ворвался дворник и закричал:
– Эй, газету давайте!.. Один благородный приехал… желает любопытствовать.
Дворник вырвал у Григорья газету и скрылся. Мужики молча вышли из сруба.
На третий день после выхода газеты, когда Галкин ждал о ней слухов, учитель Чаркин сидел в доме быковского регента. У окна по-прежнему сидела жена регента.
– Анна Федоровна! – говорит учитель, – выпейте же с нами… Ну, хоть в честь газеты…
– Нет-с… Вы знаете, я не употребляю…
– Ну, выпей, – сказал регент, читая газету, – сколько можешь…
Анна Федоровна немного выпила.
– Что, как газета? – спросил учитель.
– Хороша!.. Кажется, Галкин никого не щадит… Учитель выпил и сказал:
– Тут вот в чем штука: Галкин – увлекся… он начал заходить туда, куда помещики не заходят, он начал карать свою братию. «Я, говорил он мне, хочу из газеты сделать пистолет да стрелять из него… а то несерьезно будет…» Ну, он своих соседей хорошо не знает… Я живу с ними семь лет… Я об этом Галкину говорил: он только твердит, что ныне такое время, все стремится вперед, и помещики…
В избу вошел Галкин.
– Сейчас ездил к Выогину, завернул по пути и к вам, – сказал Галкин. – С газетой бог знает что делается!..
– Что такое?..
– Да вот, получил несколько писем.
Галкин достал из кармана одно письмо и прочитал (письмо было от Хоботова).
«Получил я вашу газету и с нетерпением распечатываю. Читаю и, во-первых, нахожу, что там моей жене какой-то ротный пишет, как он среди поцелуев засыпает… Во-вторых, в газете пишет и дьячок, и пономарь, и какой-то Ерыгин, у которого я будто перестрелял собак… Об этом я с ним лично потолкую… Теперь позвольте у вас спросить: кто сочинял у вас слухи?.. Я знаю, что это вы… Так вот как я с вами поступлю!.. Так как вы газету свою раскидали на постоялые дворы и, одним словом, по всему уезду, – то я, значит, как опубликованный, имею для вас один гостинец… Вы увидите его после… я не оставлю вас так…»
– Хорошо? – спросил Галкин. – Вот другое… от Куропаткина: «Федор Семеныч!.. Что вы, взбесились? Пишете на весь свет, что моя жена родила двойню!.. Я отказываю вам от своего дома… Ведь это – я не понимаю!..»
– Вот третье, – от помещицы Сундуковой: «М. г. Федор Семеныч!.. благодарю!.. благодарю!.. Как я рада, что вы задели Акулину Васильевну!.. Это сэ врэ – превосходно… Как будет этим довольна Хоботова!.. Муж мой просил передать вам благодарность за то, что вы поместили – о его неприятеле и сердечном враге Воронине, который сломал себе шею… Он вам от себя напишет после… Он поехал в город… Прощайте… Цалую листки вашей газеты…»
Галкин прочитал четвертое письмо от помещика Ужина.
«Господин Галкин! Вы отчего не поместили моей брошюры насчет Ерыгина?.. Что я его называю стервой и пр., так вы и поцеремонились?.. Нет, вы не церемоньтесь!.. Я с вами разделаюсь. Брань других вы помещаете, мою нет!.. Я вам сюрпризец приготовлю… Поверьте, я свое слово сдержу… черт возьми…»
Наконец, было пятое письмо, Ерыгина:
«Федор Семеныч! Завтра у Кобелева вечер: будут все… Приезжайте непременно… будем строить планы насчет второго нумера… Я и Кобелев тискаем вас в своих объятиях за вашу милую газету и от души благодарим, что вы наши статьи поместили и ни словечка из них не выкинули. Браво!.. Россия, вперед! Вы говорили правду в объявлении: да здравствуют Северо-Американские Штаты… То есть я до сих пор не пойму: каким это образом вам взошла такая идея! Ну, да после… Одним словом, гласность, гласность!.. Я вам столько чудес открою… Приезжайте же!..»
Приехав от регента домой, Галкин еще получил два письма: одно было от помещика Чухина, жившего очень далеко от Галкина.
«Поздравляю вас, Г. Галкин, с успехом!.. Каким-то образом в нашу окрестность залетела ваша газета и произвела такой взрыв, что до сих пор, – когда я пишу эти строки, – дым и чад не перестает… Просто битва на Куликовом поле… Многие узнали в обличениях ваших себя… Один говорит, что я действительно у какого-то дворника зуб выбил, другой, что он сломал себе шею, – и пр. Но главное, все кричат, что вы ренегат, что вы хотите против своих же открыть полную гласность да заставить читать мужиков и т. д. Целая гурьба хочет ехать к вам… Но некоторые обещаются жаловаться губернатору… Между всем этим идет спор такой ожесточенный, что многие подлетают во время прений друг к другу с красными лицами… Прощайте – вы гениальную штуку выкинули».
Помещица Хоботова писала:
«Прекрасный Федор Семеныч!.. Мой муж сердит на вас, как зверь какой!.. Но это ничего… Не ослабевайте, – (спасибо вам за Акулину Васильевну). Я вас еще кое о чем попрошу… А мужа моего не бойтесь… Я его укрощу мигом!.. Он ручной… жаль, что глуп непомерно… Он ныне утром все рылся в своем кабинете, звенел и громыхал чем-то… а вечером говорил: „Он, говорит, зарядил в меня гласностию, а я заряжу в него пулею…“ Не пугайтесь!.. Завтра у Кобелева вечер, приезжайте, я там буду… От всего сердца жму вам руку…»
Галкин, сидя один в своей комнате, смотрел в потолок и самодовольно улыбался.
VIII
На другой день вечером Галкин был у Кобелева, который ждал к себе гостей; Ерыгин, помещица, любившая русские песни, помещица Сундукова с четырьмя дочерьми – были уже там. Первым делом Галкин прочитал Кобелеву и Ерыгину письма, полученные им от писателей.
– Это вздор! – кричал Ерыгин, – продолжайте!.. продолжайте!.. на этих господ нечего смотреть. Они себя не понимают, где же им понять благородную цель газеты?..
– А какова моя статья о воспитании? – спросил Кобелев.
– Славная! – воскликнул Ерыгин. – И так вы всё говорили о воспитании… вдруг – вор!.. Все равно как я: говорил о невежестве мужиков, вдруг – цап!.. на собак и свернул…
– Действительно, – подтвердил Галкин, – вы изложили мило!.. А что же, вы приглашали к себе нынче кого-нибудь?
– Как же! всех поголовно, – сказал Кобелев. – Я даже врага своего, Куропаткина, пригласил. Хоботову написал, что Ерыгин у меня не будет – приезжайте; Куропаткину, что вы не будете; Загвоздкину, что Ерыгин не будет… Ерыгину, что Хоботов не будет… Ерыгин не боится встречи с своим приятелем.
Наконец, гости все съехались, а именно: Хоботов, которого насильно привезла жена и который, никому не кланяясь, прямо засел в угол и принялся курить трубку, Куропаткин, который, завидев Галкина, пошел от него в сторону, да и хозяину почти не поклонился, как несправедливо обвиненный им в покраже сена… Наконец, офицеры, в числе которых был ротный и Загвоздкин, несколько избегавший дам как сочинитель неблагопристойных стихов.
Стали пить чай. Все шло тихо: переговаривались о сенокосе, о собаках – и уже после чаю зашла общая речь о газете.
Стали пить чай. Все шло тихо: переговаривались о сенокосе, о собаках – и уже после чаю зашла общая речь о газете.
– Нет, господа, я так чернить себя не дам, – вдруг закричал Хоботов.
– Тише, что с тобой? – сказала его жена, – ну, ты разве первый? Всех там коснулись… благородная цель газеты этого требует…
– Помилуйте, что вы обижаетесь? – сказал Галкин. – Я вас и не думал трогать… там икс написано…
– А позвольте узнать, – перебил Ерыгин, – кто у меня собак перестрелял в прошлом году?..
– Господа, надо говорить хладнокровно; помилуйте! – сказал ротный, – ведь этак может наш дебош далеко отозваться… Как вы думаете?
– Именно!.. Затеяли газету – такую высокую, можно сказать, вещь… и вдруг…
– Я знать ничего не хочу! – воскликнул Куропаткин. – Я завтра еду к исправнику, чтобы он донес губернатору.
– Успокойтесь! – сказал Ерыгин. – Губернатор все знает; он Галкина вызывает к себе и хочет ему позволить печатать газету… Это известие мы вчера из губернии получили…
– Пустите-ко меня! – тихонько сказал вдруг Хоботов.
– Куда? куда? Что с вами?
– Куда? – завопила жена Хоботова.
– Пустите меня! – закричал Кобелев.
Офицеры оказали всю свою храбрость. Они ловко придержали помещиков.
– Прочь газету! Что это за мода? Что за газеты такие в деревне? – крикнул Куропаткин. – Я приехал объяснить, что никто не смеет писать, что моя жена там…
– Ну, вы и объяснитесь… Но запретить газеты вы не можете; необходимость ее сознало все общество.
– А что, господа, я слышал! – сказал ротный. – Кто-то, будто бы из помещиков, вчера и ныне ездил по деревням и обирал газету.
– Это я! – сказал Куропаткин.
– И я обирал! – прибавил Хоботов. – Но я с вами говорить не хочу…
Он взял фуражку и вышел в переднюю, за ним Куропаткин. В зале слышно было, как хлопнула уличная дверь.
– Господа, – тихо сказал Галкин, – знаете ли, какая мысль пришла мне в голову?
– Какая?
– Изволите видеть… мы с вами затеяли газету, вещь неслыханную… газета идет… Все вы прекрасного мнения о газете… При всем этом мне сейчас и показалось…
– Что?
– Что мы забрали с вами в голову ужасную глупость! Поверьте – глупость! Ну, рассудите холодно: куда мы стремимся?
Все будто оцепенели…
– Куда идем с этой газетой?.. Друг друга бить и колотить? Что из всего этого выйдет? Да, что? Бед наживем!..
– Так! так! – твердили все. – Это вы заметили верно…
Все нашли, что в их головы забралась точно глупость…
IX
Прошел целый год. Газета давно прекратилась. Галкин по-прежнему ездил к своим соседям – но не как простой Галкин, а как человек с гениальной головой, потому что умел когда-то так сильно одурачить такую бездну народа. Некоторые, видимо, и не всегда признавали его за гения, – это потому, что он был им врагом; но в душе и они не могли не сознаться, что Галкин точно человек необыкновенный; потому что кто бы мог произвести такую знаменитую катастрофу деревенской газетой из обыкновенных людей?.. А тут еще прошел слух, что Галкин все это сделал преднамеренно…
...Примечания
1
Прическу (от фр. la coiffure ).
2
Это правда (от фр. се vrai ).
3
Вы правы, сегодня (от фр. vous avez raison, aujourd\'hui ).
Комментарии
1
«Россия на пути своем к просвещению так рванулась вперед, что недаром Гоголь воскликнул: „Куда ты мчишься?..“» – пародийно-сатирически обыгрывая известную гоголевскую метафору о России как о «птице-тройке», Успенский присоединяется к оценке, которую Добролюбов в статье «Литературные мелочи прошлого года» дал казенному оптимизму предреформенной русской печати: «Уже несколько лет все наши газеты и журналы трубят, что мгновенно, как бы по мановению волшебства, Россия вскочила со сна и во всю мочь побежала по дороге прогресса…» (1859).