Этот злополучный кожаный кейс, из-за которого менты такой сыр-бор развели, все время расследования так и пролежал в его кабинете. Правда, Панов его потом из шкафа в сейф перепрятал.
А денег никаких там не было, и быть не могло. Те деньги, что снял Леша со счета, ушли за карточный долг. Младший Хаустов любил пошалить за карточным столом, только мало кто знал об этом.
Панов вот знал, ему Зойка рассказала прямо там, на столе. Только он не мог никому об этом сказать, потому что так получалось, что он последним видел ее в живых. Нет, не он. Убийца видел ее последним…
Кто же мог убить ее? Кто мог так ее ненавидеть, чтобы желать ей смерти?
Антон едва не поперхнулся очередной затяжкой, настолько глупыми показались ему эти вопросы.
Да ее каждый второй ненавидеть мог – эту женщину. Она уже через пять минут после первого знакомства казалась вздорной, капризной, старательно завоевывающей внимание, это бабы так про нее шептались по углам. Но Панов-то знал, что Зойка палец о палец не ударяла, чтобы завоевать чье-то внимание. Оно и так целиком и полностью принадлежало ей – и внимание мужчин, и внимание женщин. Все взгляды неотступно следовали за ней. Все замечали, как она заразительно и вместе с тем до неприличия возбуждающе смеется – это снова бабы. Как идет, призывно виляя бедрами – это опять они же. А по его мнению, так ходить никто больше не мог.
Она раздражала, возбуждала, она травила, дразнила…
Кому из женщин или возможных соперников Алексея Хаустова и Антона Панова это могло понравиться? Да никому. Вот и скрипели втихаря зубами, вот и ненавидели.
Кто?! Кто мог ударить ее по голове тупым металлическим предметом с такой силой? А потом еще и еще раз. Следователи сказали, что в черепе три вмятины. Вот кто – то надрывался, да! Потом, мало этого, сбросили ее в яму, подкатили бетономешалку и, нажав кнопку, вывалили бетон на еще теплое тело. Такое красивое и для многих вожделенное тело, что…
Панов вдруг почувствовал, как к горлу подкатил горький комок. Это от никотина, подумал он слишком поспешно, чтобы постараться списать эту горечь на внезапную слабость. Это от него, проклятого, ведь четвертая сигарета уже. Курит почти без остановки. Отсюда и удушье горькое, и глаза пощипывает.
Нет, ну не из-за Зойки же его так разобрало, в самом деле! Три года уже прошло. Все, что было, давно быльем поросло. И у него теперь есть Полина, которую он просто обожает. Вот если бы Полины не было в его жизни, тогда бы он, может, и признался потихоньку сам себе, что очень ему Зойку жалко. Очень!!
Проще было считать ее мерзавкой, постепенно вытесняя мысли о ней из головы и забывая постепенно.
Ведь чего только не плели тогда, не захочешь – поверишь и забудешь потом, как сон страшный!
И мужа она своего зарезала, ведь на ноже только ее отпечатки пальцев были обнаружены. И ограбила она его после этого, поскольку деньги из дома исчезли, а она с кейсом убежала. И паспорт она себе на другое имя и фамилию загодя будто бы сделала. Вроде бы милиция, выйдя на одного такого умельца, нашла у него копию ее документов. И он, кажется, признался, что эта женщина полгода назад сделала у него ксиву.
А теперь, когда Панов узнал, что она в один день с Алексеем погибла, то ему не то, что сделалось не по себе – ему сделалось по-настоящему жутко.
И Зойку жалко сделалось, пускай с запозданием в три года, но жалко. И себя жаль, ведь влип он, еще как влип!
А что она Алексея не убивала, Панов был в этом практически уверен. Что не грабила, он точно знал.
Когда и как, интересно, она смогла бы убить своего мужа? В пять вечера Леша звонил ему и хвастался предстоящим отдыхом. Это он, козел, нарочно его травил, нарочно. Но раз хвастался, значит, был жив. Потом Панов позвонил Зойке и уговаривал ее встретиться с ним перед отъездом. Она тоже была в настроении и говорила с ним…
Черт! А ведь точно! Она говорила с ним из аптеки. Она еще начала с кем-то переговариваться, он спросил, что такое, а она ответила, что спустилась в аптеку купить кое-что в дорогу. Аптека на первом этаже их дома расположена. Если учесть, что после разговора с ним она еще делала покупки, потом поднялась к себе, уговорила Алексея отпустить ее в фирму отвезти кейс, потом поймала такси, доехала…
Да она уже около шести в фирме была, елки-палки! Как она могла успеть убить своего мужа? Убить хладнокровно, затем вымыть руки, спокойно выйти из дома, поймать такси, доехать до фирмы и любить его потом.
Она ни черта не смогла бы быть такой искренней и обжигающей после того, как только что убила кого-то. Тем более Лешу своего!
Она, между прочим, очень берегла его. Никому никогда не позволяла говорить о нем нехорошо, сама никогда не делала ему больно – измена не в счет. Вечно над ним сюсюкала, мяукала, пылинки сдувала, на руке висла.
Панову было выгодно думать тогда, что Зоя притворяется. И однажды он даже похвалил ее за великолепное актерское мастерство. Не знай, мол, он ее в постели, решил бы, что она любит Алексея. Что, думаете, она ответила – эта обворожительная стерва? Заледенела вся, отодвинулась, и треснувшим, так непохожим на ее, голосом говорит:
– Леша – единственный мужчина, которого я люблю по-настоящему. И я его никогда ни на кого не променяю.
– Изменяю, но не променяю, – прогнусавил тогда Панов, уязвленный очень сильно.
И тут же получил по физиономии. И почти месяц потом прощения вымаливал. Зоя ведь не хотела с ним встречаться, улыбалась вежливо и холодно, и никаких подач не принимала, и на звонки не отвечала. А когда дала согласие наконец на встречу, то предупредила:
– Еще одно неосторожное замечание про Алексея, и я тебя больше не знаю!
Панов тут, помнится, разошелся, начал беситься, замуж ее звать. Но Зоя лишь отрицательно головой качала.
Так вот, это он к чему? Это он к тому, что Лешку она по-своему любила, дорожила им и убить его ни за что бы не смогла.
До свидания с Пановым не убивала, он бы заметил перемену в ней – точно.
А после свидания с ним она уже не смогла бы убить Алексея, потому что уже не возвращалась домой, ее убили и похоронили под слоем бетона. И никогда бы ее никто не нашел там, не приди в негодность труба и не начни ледяная вода сочиться наружу.
Ох, беда, беда! Ох, Зойка, что же такого ты натворила, или увидела что, кому попалась не в том месте не в то время? А что, если?..
От внезапной догадки, которая никогда прежде не посещала его, у Панова вполне ощутимо шевельнулись на макушке волосы.
А что, если после него Зойка встречалась с кем-то еще? Что, если потом не в одном его кабинете громыхала мебель и летели бумаги на пол со стола? Она же была ненасытной, алчной до любви – эта шикарная баба с непристойно зовущим взглядом. С чего он решил, что был единственным у нее любовником? Мог ведь быть кто-то еще. Кто-то, кого она любила так же страстно, и от кого потом могла так же отодвинуться, отгородиться прохладной вежливостью. Это он – Панов – был терпеливым. Он ждал и канючил, названивая ей постоянно. Ждал и канючил. А у кого-то нервы могли оказаться и не железными. Кто-то, проследив за ними, мог подстеречь ее возле той злополучной ямы и…
Господи, ты боже же мой!! А ведь если так оно и было, то тот человек видел и Панова! И он, разумеется, стал свидетелем их свидания! Целых двадцать минут – десяти, оговоренных Зойкой, не хватило – этот человек сидел в машине или в своем кабинете, ждал завершения их встречи, а после отъезда Панова подождал Зою и убил ее.
Панов ведь первым уехал, потому что торопился к Терехову на юбилей. А Зоя осталась подбирать бумаги с пола. Сказала, что все подберет и дверь кабинета захлопнет. А может, она нарочно осталась? Может, после него жаждала встречи с кем-то еще?
Жаждала или нет, но встреча состоялась, это точно. И печальный финал этой встречи был обнаружен не так давно. И тот человек, который совершил подобное, теперь очень насторожен. Он ведь боится разоблачения? Боится, что могут обнаружить какие-нибудь улики, свидетельствующие против него? Конечно, боится. Он мог обронить в жидкий бетон зажигалку, к примеру. Или именную авторучку, допустим. У Хаустова Сереги этих авторучек именных, идущих приложением к визиткам, пруд пруди. Странно, что он подумал именно о нем сейчас, да…
Так вот, мог убийца что-то обронить в яму, где спрятал труп? Наверное, мог. О таком Панов не раз читал и в детективах, и в криминальной хронике по телевизору наблюдал. Когда на месте преступления находят что-то подобное. Мог и обронить. А мог и нарочно что-то подбросить, какую-нибудь чужую вещь, не принадлежащую ему, а принадлежащую ему – Панову – к примеру.
А что? Чем не идея для подставы? Взял и швырнул в яму коробку со скрепками из кабинета Панова. Он ведь, идиот, постоянно эти коробки подписывает, чтобы со стола у него никто их не таскал. Кабинет весь день не закрывается, и там двор проходной, со стола таскают карандаши, ручки, скрепки. Вот и стал Панов их подписывать, придурок чертов!..
О чем он вот сейчас, в два часа ночи, думает, а?! О коробках каких-то, о скрепках! Да не нашли там ничего следователи и криминалисты. Ни орудия убийства не нашли, ни скрепок его дурацких. Так что с этой стороны бояться нечего, давно бы уже руки за спиной скрутили, найди они что-нибудь в груде развороченного бетона.
Ему теперь убийцу Зои бояться нужно, который очень встревожен, нервозен и наверняка предприимчив. Он теперь начнет землю носом рыть, думать: как бы это ему подозрения от собственной персоны отвести, как бы побольнее ударить кого-нибудь, как бы поудачнее подставить.
Убийца ведь перед Пановым в преимуществе. Он видел Антона, а Антон его нет. Зато…
Зато его мог видеть кто-то еще! Кто-то, кто в тот момент находился в фирме. А кто это может быть? Охрана – раз. Бригадир строителей – два. Тот вечно до семи вечера колупался с нарядами и табелем в своем вагончике, который был установлен за ограждением фирмы. И стол его стоял как раз против окна, из которого, в свою очередь, великолепно просматривалась проезжая часть, упирающаяся в ворота их фирмы.
Срочно! Необходимо срочно найти Степаныча. Крякина Василия Степановича – мирового мужика и грамотного ответственного бригадира, которого не нужно было в зад пинать, чтобы он работу свою выполнил.
Если он в тот вечер задержался по обыкновению своему у себя в вагончике, то, возможно, видел, кто еще, кроме Панова и Зои, заезжал на фирму.
На него одна надежда, на охрану – надежда слабая. Работали из рук вон плохо. Вечно посты свои бросали и в здании управления на первом этаже торчали, зубоскалили с диспетчерами, чаи гоняли, телек смотрели. Панов не раз Хаустову докладывал, тот только, беззвучно шевеля губами, матерился.
Охранная фирма принадлежала не кому-нибудь, а Терехову Ивану Сергеевичу. И не ему даже документально, а дочке его – вертихвостке Верке. Это он ей такой подарок на двадцатипятилетие сделал. Думал, дочка делом займется. Будет хотя бы перед кем туалетами сверкнуть. Только Верке было все по барабану. Она с таким же удовольствием и в массажный салон могла нарядиться, и в бассейн, и на прогулку с подругами. Не стала она себя утруждать, спихнула все на папочку. Правда, день зарплаты в охранной фирме, где она числилась генеральным директором, Вера помнила, как имя свое.
Так вот, сотрудники охранной фирмы, с которой у них были договорные обязательства, будто вирус какой от псевдодиректорши своей подхватили. Работали спустя рукава. И договор с ними разорвать не было никакой возможности – Терехов бы осерчал, а он влиятельный, гад. По этой же причине и пожаловаться лишний раз не пожалуешься. И так он долго упрекал Серегу за то, что зятя его не хотел к себе коммерческим директором брать.
А чего, спрашивается, к себе не взял? Или охранную фирму под его начало не поставил?
А то, ответил сам себе Панов в сотый раз, что Терехова кто обойдет – сдохнет завтра. И Прохорова он к ним сунул с одной-единственной целью – шпионить. Фирма Хаустова у Терехова вроде и в конкурентах не значилась, но занималась практически тем же. И старый лис предпочел держать руку зятя на пульсе Хаустова, чтобы всегда суметь обойти на виражах.
Антон Прохорова не любил. Хоть и дружили вроде они все семьями, и часто выходные вместе проводили, вылазки на природу устраивали, но не жаловал он его, хоть тресни.
Скользкий какой-то тип. Вечная скука у него в глазах, вечно зевота его разбирает, даже на совещаниях. И еще была одна причина у Панова не любить Виталия.
Как-то однажды поймал он его взгляд, обращенный на Зою. И так ему этот взгляд не понравился, так не понравился! Столько собственнической похоти в нем было. Столько наглого превосходства потом засквозило из его глаз на Алексея Хаустова, что Панов еле удержался, чтобы не дать Виталию пинка. Тут Вера подскочила к муженьку своему, прильнула, потерлась об него шикарным своим бюстом. И тот обмяк, сразу потух, будто его надутое самомнение кто иглой ширнул. За что вот его, спрашивается, было любить-то?!
Эх, Зоя, Зоя…
Не жила ты, как положено, и умерла так же – снова вернулся он мыслями к ней. Сгорела, как свеча. А все потому, что пылала слишком ярко. Слишком многим глаза от этого света резало, вот и задули его прежде времени.
– Антон, ты чего здесь?
Дверь бесшумно распахнулась, и на лоджию, осторожно ступая босыми ногами, вышла Полина. Забралась сразу к нему на диван, подлезла под руку, прижалась щекой к его плечу.
– Антон, ты чего не спишь? Переживаешь? – спросила вдруг, поеживаясь от ночной прохлады.
Странно, как она безошибочно угадала его настроение. Прежде такого за ней не замечалось.
– Переживаю, – не стал он врать и ткнулся губами в ее щеку. – Очень переживаю, Полиночка.
– А почему? Потому что теперь вас снова станут вызывать всех по очереди? Будут искать убийцу этой женщины?
Ему показалось или в ее голосе дрогнуло что-то, смахивающее на ревность? Ревнует, стало быть, его жена! Научилась, наконец, и ревновать, и любить, быть может. И порадоваться бы ему, да не тот случай.
– Да, малыш, теперь станут нервы мотать всем заново. Три года назад нервотрепка была, но тогда все на Зою списали, теперь не получится.
– У кого не получится?
– У убийцы, Поль.
– А ты думаешь, что он был один?
– В смысле?
– Ну… Один и тот же человек убил и мужа и жену? Как-то… Как-то не верится. – Она обеспокоенно заворочалась в его руках и вздохнула. – Как же это можно успеть?
Время у него было, так и хотелось поделиться Панову. Еще какой запас времени! С того момента, как Зоя уехала из дома, и до тех пор, пока водитель не обнаружил тело Хаустова, времени прошло предостаточно. Час почти. Кто не уложится?! Этот человек мог запросто проследить за Зоей. Убедиться в ее тогдашней занятости, поехать в их дом, убить ее мужа. А потом снова вернуться в фирму для того, чтобы не выпустить уже оттуда Зою живой.
Времени было предостаточно, хотелось возразить Панову своей жене. Но он трусливо промолчал. Если он скажет это, ему непременно придется рассказать ей обо всем остальном. Обо всем! А это могло просто убить их отношения.
Не время еще, подумал он, и промолчал.
Сколько раз потом он вспоминал эту ночь, сколько раз ругал себя за малодушие, заставившее его промолчать. Все боялся, идиот, спугнуть то доверие, что между ними вдруг появилось. Боялся разрушить ту нежность, которую Полина начала робко проявлять. Радовался тому худому миру, воцарившемуся в их доме, который много лучше был той доброй вежливости, что исходила от его жены. А надо было, надо было рассказать ей все, как оно случилось на самом деле. Ведь было-то все до нее. Много раньше случилась в его жизни та роковая женщина, что продолжала губить его даже после своей смерти…
Панов не нашел адреса Степаныча в договоре подряда. Перерыл все документы, поднял на уши весь отдел кадров. Не было домашнего адреса и телефона, хоть убей. Стало быть, надлежало ему после работы ехать в строительную фирму «Вектор» и уже там узнавать. До конца рабочего дня оставалось часа три, директив, спущенных ему Хаустовым, хоть отбавляй, так что удрать чуть раньше без подробных объяснений никак не удастся. Надо было ждать, а терпения не было.
Он метался по боксам огромного ангара, орал на кого-то, матерился без особой на то нужды, и все гнал и гнал временной затор, которым вдруг начали страдать его наручные часы. Еле дождался конца рабочего дня, измучившись от ожидания. Одно утешало: успел созвониться с коммерческим директором «Вектора», и тот обещал его снабдить адресом. Личной встречи со Степанычем гарантировать не мог, поскольку тот рассчитался год назад и теперь, по слухам, выращивал огурцы на дачных грядках.
– Алло, Антон?
Звонок Полины Ивановны – тетки его жены, застал его, мало сказать, врасплох, он его просто обескуражил. С тех пор, как они поскандалили при последней встрече, когда Антон неосторожно накричал на нее, пригрозив убить, если та еще хоть раз заикнется о разводе, они не общались. Он не звонил, она тоже. Он не приезжал, она к встречам тоже не стремилась. А тут вдруг…
– Да, Полина Ивановна, слушаю вас, – стараясь быть вежливым, откликнулся Панов.
– Мне нужно срочно, чтобы ты приехал, – потребовала старая ведьма, причем таким тоном, что он даже не стал пытаться ссылаться на занятость.
– Когда я вам нужен? – уточнил он и с тоской глянул на часы.
Если он через десять минут не доедет до «Вектора», то не застанет там уже никого. Время встречи с коммерческим директором было строго оговорено. У деловых людей всегда ведь так, лишних минут не бывает, они всегда в дефиците у них.
– Прямо сейчас! – заорала вдруг Полина Ивановна на него. – Ты мне нужен, засранец, сию минуту! И не смей говорить, что тебе некогда, пожалеешь потом!
Это было уже серьезно. Полина Ивановна не принадлежала к числу тех старых перечниц, которые дергают своих родственников из-за оторванного заусенца. Она хоть и противной была бабкой, но все же с рассудком.