– Ничего! – рявкнул он в ответ и добавил много тише: – Сам сделаю. Оденься лучше!
Странно, но, кажется, жена его последнее желание если не расслышала, то угадала. Когда он вышел из ванной, она сидела за столом в легком спортивном костюме и кромсала прямо на стеклянной столешнице хлеб.
– Вера! – сморщился он, поспешив отнять у нее нож. – Ну что ты делаешь, а?! Ну, есть же разделочная доска!..
– Да? Где?
Она как-то очень странно посмотрела на него, с каким-то истеричным вызовом, что его не могло не насторожить.
– Так, где доска, Витальча? – Губы у жены задрожали, будто она собралась зареветь. – Я в кои-то веки собралась накормить тебя ужином, а ты!.. Ты вечно всем недоволен, скотина!
– Ужином?!
Это было равносильно тому, что жена сообщила бы ему о том, что ее записали в сборную по футболу. Спорт она ненавидела, равно как и кухню и все, что там следовало делать. Она даже есть не могла в кухне, таскаясь с тарелками по всей квартире и забывая потом чашки, ложки, вилки на подлокотниках кресел и диванов, на столиках, полках. А тут вдруг ужин! Это что-то новенькое.
– Милая!
Виталий нервно улыбнулся, поддернув спадающие домашние шорты. Вера, вытащив их однажды из машинки и не дав просохнуть, сразу начала утюжить, резинку в том числе. Хорошие были шорты когда-то: дорогие и нарядные. Виталий их для форсу надевал на утренние пробежки, когда в деловых интересах вынужден был заняться бегом, труся рядышком с одним из потенциальных клиентов. Очень уж тот любил утречком по городскому холодку дряблым задом потрясти, пришлось подстраиваться. А она взяла и постирала, а потом выгладила, вытянув все до безобразия. Для дома теперь только и годились, но соскакивали.
– Милая! – Виталий подхватила легкий стул и поставил рядом с Веркиным. – Что я слышу, а?! Моя маленькая девочка приготовила мне ужин? Правда? Мур-мур-мур…
И он начал тереться щекой о ее плечо. Потом осторожно погладил по спине, не встретил сопротивления, полез под кофточку. Услышал, как жена судорожно вздохнула, понял, что слезы ее внезапными были, блажными, а не по причине какой серьезной. Встал, подхватил Веру на руки и потащил ее в спальню.
Нет, ну разве можно думать мужчине, когда он несет собственную жену на кровать, о всяких несуразностях? Таких к примеру, как могла бы и сама дойти, не такая уж и невесомая. Роста с ним почти одного, кость широкая, бюст опять же килограммов на восемь тянет. Нет, дай ей романтизмом вечер наполнить. Она его весь день, отупев от безделья, придумывала. Сидела, чавкала орешками, таращилась в ящик, трещала по телефону с подружками и придумывала, придумывала, придумывала.
А чем вот сегодня себя можно было бы позабавить, а? Что такое на сегодня придумать, чего у них с Витальчей еще не было? Секс на балконе на перилах – почти был. В ванную к нему голая врывалась. При включенном свете и не зашторенных окнах, так, чтобы видели их из дома напротив, сексом тоже занимались. И по полу катались на искусственной, но дорогой, зараза, шкуре перед полыхающим камином.
Все уже было перепробовано, все! А скука-то одолевает, и безделье покоя не дает. А чем еще можно занять себя и его, чем, когда он вернется со службы? Как отравить ему еще один домашний вечер, когда он хочет просто прийти, стащить с себя липкие от пота тряпки, и просто рухнуть на диван перед телеком?..
О таких вещах думать нельзя, понял Виталик, когда после нескольких безуспешных попыток скатился со скулящей Веры на кровать.
– Скотина! – тут же зашипела рассерженной гусыней жена и ударила его крохотной подушкой по груди. – Импотент несчастный! Пошел к черту!!
– Вер, я это… Прости, устал я… – замямлил он, прикрывая глаза и удивляясь самому себе. – Да и поел бы чего-нибудь. Ты что-то там про ужин говорила. Я бы действительно съел чего-нибудь.
– Иди и ешь, – буркнула она сердито и повернулась к нему сердитой напряженной спиной.
Все понятно, извинения ему теперь не дождаться за столь недостойное поведение. Он будет наказан за его нежелание обладать такой великолепной красавицей. Заговорит теперь она с ним, дай бог, к пятнице, а сегодня только вторник.
Он будет, возможно, высмеян в кругу подруг за завтрашним послеполуденным кофе, если Вера соизволит облачить свое роскошное тело в одежду и соблаговолит выползти на улицу.
И вполне вероятно, тему эту она затронет в ежедневном щебете со своим папашей. И тот станет беззвучно шевелить бескровными губами, хмурить отвратительные кустистые брови, будет катать перед собой по столу карандаш толстыми пальцами и думать, думать, как наказать побольнее своего безродного зятя? Как его побольнее щелкнуть и в каком месте?
А Виталий разве виноват?! Виноват, что осточертели они ему все?! И что видеть он не может ни капризной, развращенной ничегонеделаньем Верки! Ни папы ее, кащеем бессмертным сидевшем на мешках с деньгами. Ни подруг ее, переспавших со всем городским бомондом. Никого он видеть не может…
Растерзанная неумелыми руками Веры буханка хлеба так и осталась лежать на стеклянном столе. Нож там же и еще куча хлебных крошек. Виталий со вздохом убрал буханку в хлебницу, оставив пару кусочков, ужин-то был обещан. Спрятал нож, смахнул салфеткой крошки в ладонь, подумал недолго, прежде чем выбрасывать их в мусорку. Потом все же выбросил, хотя и поморщился, устыдившись. Что-что, а хлеб выбрасывать он не привык. Святотатством считалось это в его простой рабоче-крестьянской семье, где дед по материнской линии всю жизнь проплужил в поле. В него это благоговейное уважение к хлебу вросло задолго до того, как он понял, что никогда не станет землепашцем.
Ужин, обещанный Веркой и так и не поданный ею, ждал его в сковороде под крышкой. Хватаясь за пластмассовую баранку крышки, Виталий ожидал увидеть все, что угодно, но только не сморщенную тонкую пленку подгоревшего омлета.
– Господи, боже мой! – вырвалось у него со стоном, и крышка с колокольным звоном вернулась на место.
Неужели так тяжело напрячься и сделать для мужа хоть что-нибудь? Неужели ему каждый вечер, вернувшись с работы и приняв душ, необходимо снова влезать в какую-то одежду? И тащиться на улицу, усаживаться в полыхающую жаром мартена машину. Сидеть и ждать, пока кондиционер вытеснит слежавшийся плотным облаком зной. Барабанить пальцами по коленкам, по рулу, ждать, скрипеть зубами и думать, что…
Что швея с соседнего предприятия в его захудалом городишке и щей бы наваристых ему подала, в которых мясо размером с кулак плавало бы, и картошки рассыпчатой, и холодца…
Потом, насытившись и затянувшись долгожданной сигаретой – кто же на голодный желудок курит, дураки одни – он, конечно же, посмеивался над своими голодными мечтаниям. Никогда ему не полюбить простушку из уезда, никогда. Даже ради глаз ее надежных и прекрасных, сытного ужина и аккуратно выглаженной сорочки, он не свяжет жизнь с такой женщиной.
Он станет эту терпеть – неумелую в быту, блистающую в свете, предсказуемую в своих капризах и горой стоящую за него – за мужа своего. Она ведь порвать любого готова была за него. И не потому, что собственница жуткая была, а потому что любила. Виталий был в этом уверен – любила, да еще как. Сюсюкала над ним ночами, когда думала, что он спит, мурлыкала всякие разности, приятные слуху. От баб, посягающих на их семейное счастье, стерегла пуще глаза. От папы своего охраняла также. Пожаловаться могла отцу, но вот чтобы допустить отцовские хищные руки до Виталия, никогда не допускала.
Нет, станет он жить с Верой. Хоть и дрянная баба, и не приспособленная к жизни вообще, но красавица и не вовсе дура. Дура, конечно, но не вовсе. А поесть сытно можно и в любимом ресторане, где за ним постоянно место было закреплено, и где о вкусах его от официанта до шеф-повара все всё знали. Не его заслуга в том была, а тестя, но все равно приятно было, когда тебя под белы рученьки через весь зал ведут, тут же скатерть меняют и, принимая заказ, сгибаются в три погибели.
В заводской рабочей столовке вряд ли такое с ним случится. Обматерит кто-нибудь или из очереди выпихнет, как в школе бывало.
Нет, Верка – это его находка, его путеводная звезда, его идеал. Нет, не совсем так, она путеводная звезда к тем идеальным условиям жизни, которые для него раз и навсегда приемлемы. Как завернул? Хорошо? Может, и не очень хорошо, зато единственно правильно.
Он станет жить с той женой, которой его наградил всевышний, тьфу-тьфу-тьфу. И ради тарелки гречневой каши с горячей сочной котлетой и густой ароматной подливкой не променяет ее ни на кого. Научиться бы вот только желать ее, как прежде. Что-то надо было срочно с этим делать, срочно…
Глава 4
Огромная лужайка, зацепившаяся левым своим боком за край бассейна, а правым прижимаясь к небольшому фонтану перед домом, совершенно неожиданно этим ранним утром запестрела веснушками одуванчиков. Вот те раз! Обещали газон с первосортной травой, не загаженной сорняком, а тут вдруг одуванчики! Что же теперь делать, полоть их что ли? Так Тая не станет ни за что. Домработнице некогда, она и по дому, и с мальчишками. Дворника еще на прошлой неделе уволили, только пьянствовал и во флигель баб водил – не работник. Кому же пропалывать одуванчики, ему, что ли?!
Сергей нервно дернул плечом, с шумом вытолкнул воздух через раздувшиеся гневом ноздри, выматерился едва слышно и побрел к дому. Предстоял теперь неприятный разговор с супругой на эту тему.
Она ведь нашла эту фирму, наверняка выкроив из выданных ей денег себе на какую-нибудь дребедень. И настаивала как, убеждала, что все будет превосходно. Разве он не видел у Малютиных газон какой великолепный, травинка к травинке, ну просто ковер, а не газон? Видел? Ну! Эта же фирма работала, куда и она хочет обратиться.
Сергей снова выругался невольно.
У Малютиных-то он видел газон, и даже знает, куда те обращались. Только ведь вряд ли его жена Тая тоже была их заказчицей. Что, мать ее, за скопидомство, а?! Не было бы средств, нищенствовали бы, или детям на обучение за границей копили, тогда понятно. А так…
А так ведь состоялись давно. Дом шикарный, который они именуют дачей. В городе огромная квартира. Мало одного бизнеса, который достался ему почти голым и который он плавно вывел в разряд весьма успешных, так еще и от брата много чего досталось в наследство.
Хватало – мало сказать. Перехватало уже за все мечтания и пределы. И детям средства уже на образование отложены, хотя детям тем было по шесть и восемь лет от роду. И приличный домик на побережье, не важно каком, имелся. Куда, к слову, Тайку вытолкать не было никакой возможности. Либо с ним, либо никак.
А куда ему было от дел отрываться? Нельзя, просто никак.
Цацки Тайке покупал всякие разные, до понимания истинной ценности которых он так и не дорос, хотя и старался. Шмотки, выезды, выходы, приемы…
Черт побери, разве этого мало?! Так и то было не на последние. Не тужился он никогда для тусовки из последних-то сил. И при всех колоссальных расходах сверх всякой меры средства оставались. Он как-то раз посчитал, потратив на это без малого неделю: а что станется с его семьей, если его бизнес потерпит крах? Просто вот замкнет что-то в огромной, извилистой, как тело гигантской змеи, цепи, поискрит, поискрит недолго, да и потухнет. Что тогда с ними со всеми будет: с ним, с женой, с двумя пацанами его белобрысыми?
Посчитал, посчитал, и понял – почти ничего страшного с ними не случится. Лишится он фирмы своей – да. Банк, доставшийся от брата, тоже придется закрыть – если заискрит и в этой цепи тоже. Квартиры даже могут лишиться на покрытие всяких там издержек. Но и только! Счета останутся нетронутыми, дача тоже, до отложенных на обучение денег никто не доберется.
Так что семья Хаустовых, состоящая из четырех человек, вполне может считать себя состоятельной.
Так какого же черта на булавки экономить? Сергей с грохотом распахнул дверь в кухню, где Тая что-то помешивала в сковородке. Вошел, сел на диван у громадного окна, и повторил свой вопрос, прозудевший ему все мозги, вслух.
– Не поняла, какие булавки? – Жена колыхнула полным телом и едва взглянула на него, продолжая что-то переворачивать деревянной лопаткой.
– Что с газоном у нас, видела? – еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, спросил Сергей.
– А что с ним?
– В одуванчиках весь! Ты в какую ландшафтную фирму обращалась, дорогая?! Только не смей мне врать, что в ту же, что и Малютины.
Он не дал ей возможности приврать, прекрасно зная, как она любит это дело.
– Малютины, Малютины… – проворчала Тая и вздохнула. – Дались тебе они. Ну не в ту фирму обратилась, а в другую. А знаешь, сколько бы с нас содрали тогда, а? А так я денег сэкономила и новую газонокосилку купила.
– Что ты ей косить собралась? – изо всех сил стиснул он зубы. – Одуванчики?! И кто, скажи, станет этим заниматься, если дворник уволен, кто? Кто станет пользоваться газонокосилкой, если дворника у нас нет?!
– Ты, дорогой, – ухмыльнулась Тая, со значением оглядев его заметно погрузневшую фигуру. – Тебе же на пользу. Подвигаешься, лишний вес сбросишь…
Он не выдержал и вскочил с места, хлопнул за собой дверью.
Ох, как с языка рвались обидные слова в ее адрес! Ох, как хотелось ей выплюнуть в лицо: если так рассуждать, то ей придется пройтись с газонокосилкой по всем дачным участкам, потом еще и земли соседнего коллективного хозяйства прихватить.
У него лишний вес, елки-палки? У него?! Он и перебрал-то сверх нормы четыре сто. А она! Она же за последние два года разъелась с сорок шестого размера до пятьдесят четвертого. И продолжает разъедаться, и совершенно не думает о том, что дико растолстела, что пора бы и ограничить себя хоть в чем-то. Булки не жрать перед сном! Или с утра не заряжаться жареным. А она опять со сковородкой у плиты пляшет. Не иначе оладьи какие-нибудь на сгущенном молоке жарит. Или пышки какие-нибудь на сметане и масле сливочном.
По ее представлениям, домработница способна их всех голодом заморить. Будто и готовит не так вкусно, и не умело вроде бы. Но Сергей-то точно знал, что их Алина – умница. Что и вкусным все из ее рук выходит, и низкокалорийным. И что она придерживается определенной методики в вопросах питания такой большой семьи, как их.
Но разве Таю можно в чем-то убедить?! Она же, как баран… Нет, как овца, будет стоять на своем. Права, не права, без разницы.
– Здоровое питание! – фыркала она не раз за столом, ковыряясь в поданном овощном рагу. – У меня с этого здорового питания живот подводит, Алинка!
И снова Сергею еле удавалось сдерживаться, чтобы не обронить обидных слов в ее адрес. Ведь чтобы у Таи подвело живот, ей нужно было похудеть килограммов на тридцать. Странно, но она будто и не понимала, как безобразно выглядит. Не ограничивала себя в еде. Надевала на себя вещи, которые надевать не следовало. И словно даже не замечала, что ее муж сильно охладел к ней за последний год. Не замечала или не желала замечать.
– Алина, что у нас на завтрак? – немного смягчился Хаустов, встретив на пороге дома домработницу с корзиной чистого высушенного белья.
– Не знаю, – та обиженно поджала губы. – С кухни меня выгнала ваша жена, Сергей. Сказала, что завтрак подаст сама.
Все ясно! С утра Тайку что-то рассердило, может, то, что он не ночевал в их спальне, оставшись на диване в кабинете. И решила теперь отыграться на домработнице. И отыгрываться теперь станет до вечерней зари, постарается довести Алину до слез, его – до бешенства. Только тогда успокоится и уйдет с мальчишками гулять на пруд. Куда санитарные службы гулять ходить запретили. Что-то такое нехорошее слили туда с полей соседнего коллективного хозяйства. Но разве для Таи существовали запреты? Нет, никогда. Ей хотелось пойти туда, она и пойдет. И не одна, а с пацанами. И попробуйте кто-нибудь ее остановить.
А Сергей не станет и пытаться. Он сейчас переоденется, выгонит из гаража машину и поедет завтракать в небольшое кафе, что открыли недавно на самом въезде в их дачный поселок. Даже шлагбаум было из окон кафе видно. Ему там пару раз пришлось поужинать, ничего, понравилось. Не сравнить, конечно, с тем, что готовила Алина. Но гораздо лучшим там все было, включая нарезанный хлеб, чем могла приготовить его жена.
Почему он с ней продолжает жить? Почему не разведется, не уйдет к другой?
Сергей вздохнул, с мрачным видом рассматривая себя в большом зеркале шкафа в спальне, куда он забежал переодеться.
А потому что уходить он вовсе не обязан. Это его дом! Его мозгами и стараниями приобретенный. Это на его земле, выкупленной у государства, он стоит. С какой стати ему отсюда уходить? Он может сюда смело привести какую-нибудь умную смазливую девчонку и…
А вот не может, черт бы побрал все на свете! Не может, потому что тут его пацаны: Володька и Ванька. Как он им ее представит?
Не может, потому что тут Тайка, и сдвинуть ее с места будет так же сложно, как сдвинуть с места Уральский хребет. Она станет орать, брызгать слюной, будет таскаться по адвокатам и судиться, судиться, судиться за каждую пядь земли, за каждый метр их общей жилой площади, за каждый рубль. Его начнут таскать по судам, его станут преследовать судебные приставы.
Это жизнь? Нет, конечно же. Он издергается весь, будет неспособен на открытые и нежные чувства к умной и смазливой, и ее изведет своей нервозностью. Разве же это счастье?..
Можно было бы, конечно, начать все с нуля. Просто уйти, оставив всю недвижимость бывшей жене и детям, и начать строить новый фундамент семьи своей новой и дома. Но тут снова возникало очень много всяких разных раздражающих «но».
Просто уйти не получится, потому что Тайка все равно станет его по судам таскать и требовать раздела в бизнесе. Будет претендовать, как опекун его детей, на долю банке. Станет выслеживать, разнюхивать. Жизни не даст, это точно.
И запросто так построить все заново не получится, потому что очень уж хлопотно это, очень!
Каждый день лететь, сломя голову, на строительство. Проверять, сличать с проектной документацией, сметами. Считать, чтобы тебя не обворовали. Выгонять пинками из вагончика одуревших от работы и жары или холода строителей. Наблюдать за ними, чтобы не пропили мешок цемента, не загнали по дешевке кому-нибудь ящик плитки.