– Так получилось, – сказал Панин. – Как назло, никого из обслуги под рукой не оказалось, и вообще – напряг. А Татьяна – она в моём детском доме работает. Музыкальный руководитель. Не врач, не воспитатель, да ещё одинокая. Вот я и попросил не в обиду – присмотреть за нашими спиногрызами, помочь по дому… Ага, только потом про тебя вспомнил! Так что не нарочно, не думай… Я тебе баб поставлять не нанимался!
– А как же твои филиппинки? – спросил Мерлин.
Горничные-близнецы были гордостью Лося. Он переманил их с Рублёвки у популярного певца однополой любви.
– Ищи теперь с собаками тех филиппинок, – вздохнул Панин.
– Обокрали? – радостно вскричал Мерлин.
– Представляешь – даже пианино Маринкино унесли!
Орехового дерева инструмент для не родившейся ещё Маринки Лось с первой супругой припёрли аж из Риги – давным-давно. Мерлин якобы помогал затащить пианино в грузовой лифт: путался под ногами у добрых людей. Весила эта беда центнера четыре…
– А как же охрана?
– Охрану мы… наказали, – сурово молвил Панин.
Среди Розы, Лены, Вики, всех панинских жён и прочих подруг жизни, во гламуре просиявших, Таня казалась довоенной невестой, только что проводившей обречённого жениха на фронт. Какая-то меховая беретка на ней была, а на шее висела муфта – такие Мерлин видел только в кино и на старых маминых фотографиях. И не красота в ней была главной – а тонкая благородная порода, что понимающие люди ценят гораздо выше.
И взгляд у неё был растерянный – пока не наткнулся на Мерлина. Таня словно бы узнала его – когда-то любимого и навеки потерянного, хотя годилась Роману Ильичу если не в дочери, то в сильно младшие сёстры. Так иногда бывает, хоть и редко.
А если бы так было всегда, то человечество просто померло бы всем кагалом от счастья и тем решило свои проблемы.
Они с полуслова поняли друг друга и стали, не сговариваясь, играть пару опереточных слуг – простак и субретка, денщик и горничная, камердинер и гувернантка, принялись обсуждать господские наряды и нравы, в ритме вальса развешивать барские шубы и вытирать носы барским детям. При этом Таня и Роман Ильич ни на секунду не теряли друг друга из виду.
У простака и субретки всё получается гораздо проще, быстрее и успешней, чем у героя с героиней.
Те жёны соратников, которые помоложе, плохо помнили, кто такой Мерлин, и воспринимали всё как должное, только Роза-Рашида понимающе мигнула ему огненным татарским оком.
– А почему Сергей Петрович вас тут держит, в тайге? – шёпотом спросила Таня, едва они остались вдвоём в прихожей.
– Это тайна, – шёпотом же ответил Мерлин.
– Не тайна, так и не спрашивала бы! – фыркнула Таня. – Говорят, вы охраняете сокровища «Фортеции».
– Да, – печально ответил Мерлин. – И когда вы все улетите, я тотчас обращусь в отвратительную гигантскую жабу с окровавленными клыками, хотя и без того не принц. Прямо скажем.
– Ну, это-то фигня, – сказала Таня. – Это простым поцелуем снимается, все дети в курсе. А по правде?
– Ты никому не скажешь?
– Никому! – воскликнула Таня и сделала рукой жест, равноценный, по её мнению, страшной клятве.
– По правде я дожидаюсь новых документов. Я киллер на передержке. Да вот проштрафился: не учёл, что в западных отелях нет тринадцатого этажа, и вместо Васи Плинтуса прикончил великого дирижёра Фальконетти…
– Вот и опять враньё: Фальконетти помер от СПИДа, а на передержке только собак оставляют!
– Кошек и киллеров тоже, – вздохнул Мерлин. – А невостребованных потом усыпляют.
– Но киллера ведь и перевоспитать можно! – сказала Таня.
– Киллер обычно перевоспитывается с помощью Евангелия и раскаявшейся блудницы, – ответил Мерлин. – Так учит нас Достоевский. Но я атеист, а тебе сперва предстоит сильно испортить репутацию…
– Много вы знаете о моей репутации, – сказала Таня.
– Зато я знаю, что Панин строг в кадровых вопросах.
– Нет, а всё-таки – что вы здесь делаете? – не унималась она.
– Сижу, целыми днями глядя на стену и слушая крики муравьёв. Мой завтрак, обед и ужин – чашечка чёрного саке да два-три варёных каштана…
– А вас кто-нибудь навещает?
– Конечно. То и дело. С владыками я беседую о милосердии, с самураями – о смерти, с чиновниками – о простоте жизни, с крестьянами – о карме, со слугами – о преданности…
– Нет, а по правде?
– Я же сказал – жду документов. Но я не киллер, ты права. Я хуже. Я бессмертный. А бессмертному необходимо время от времени менять биографию и все бумаги.
– Ага, вы граф Калиостро!
– Совершенно верно. Во время посещения Санкт-Петербурга был по приказу матушки-императрицы тайно арестован и препровождён в Сибирь на подлинно вечное поселение. Под ответственность самого государственного канцлера Никиты Иваныча Панина. С тех самых пор за мной постоянно присматривает кто-нибудь из рода графов Паниных…
– Ну-ну, – сказала Таня. – То-то у Сергей Петровича такая аристократическая…
– Ряха, – подсказал Мерлин.
– Не надо так про него, – сказала Таня. – Вы бы видели наших ребятишек. Ведь у нас не простой детдом, у нас такие, от которых все отказались… А Сергей Петрович запрягся.
– Сергей Петрович понятно, – сказал Мерлин. – Нам с ним кучу грехов искупать положено. А ты-то зачем?
– Я ничего не искупаю. Я решаю сама, – сказала она. – Но об этом не будем, Роман Ильич, потому что сейчас праздник, надо накрывать на стол, а то наши бестолковые господа сами-то и трём свиньям щей не разольют!
Глава 7
1
… – Ну, мне через центр нельзя, – сказал Денница. – Довезу я тебя до остановки, тут восемьдесят четвёртый раньше ходил. Наверное, и теперь какой-нибудь ходит. А сам в Затон поеду. Там у меня женщина одна живёт – не баба, а чистый Шатобриан и Тулуз-Лотрек в одном флаконе!
Капитан определённо страдал ещё и галломанией…
– Слушай, – спохватился я, – а деньги-то? Деньги у вас не поменялись ли?
– Нет, конечно – кто сейчас такой ерундой заниматься будет? Ты лучше смотри на патруль не нарвись со своей «сайгой»! Тут медведицы навряд ли выручат! Дай-ка я тебе твой чвель надену. Под рубаху не прячь! Не прячь, говорю, под рубаху!
– Небось не орден, – сказал я. – Ну, тогда прощай, Светозар Богданович! Увидимся ли?
Денница смахнул нежданную слезу рукавом кителя:
– Прощай, брат! Вместе под смертью ходили! Вместе врага одолели! Такое не забывается! Я всем про твой подвиг расскажу! Только чвель-то лучше вытащи… Ты, я гляжу, и вправду без понятия!
– В случае чего, – сказал я, – можно связь держать через Иллариона, Алёшу то есть. Клуб «Софья Власьевна». Ничего, потерпишь праведника…
– Да! – воскликнул есаул из преисподней. – Номерок свой дай! Я всё забываю, что мобильники есть на свете!
– Нету у меня мобильника, – сказал я и остался один.
Покатил дальше Светозар Богданович Денница – наш простой русский Антихрист, один из многих… Только крикнул на прощание:
– Все там будем!
«Герцогиня де Шеврез» величественно свернула с большака и прошествовала в сторону едва видневшейся отсюда реки и осенявших её портовых кранов Затона.
Я остался настолько один, что спину закололо ледяными иголками.
Остановка была стандартная, крытая пыльным прозрачным пластиком, с металлической лавкой – даже не очень загаженной надписями и мусором. На эту остановку обычно приходили пожилые люди из окрестных садоводств. Сейчас бы им самое время завершать трудовой день, но ни души покуда не было видно.
Вверху под козырьком примостилась на кронштейне видеокамера – только глазок её был необратимо покорёжен, а обрезанный провод беспомощно торчал, весь размочаленный на конце, словно его кто-то грыз.
Внизу лежал город Крайск, во все дни покрытый толстым слоем дыма, а сейчас ясный, как пейзаж в стеклянном шаре. Город вроде бы совсем не изменился, если не считать проходивших над ним цеппелинов – значит, «Фортеция» работает вовсю…
Но дело к вечеру, и в контору пока соваться не стоит.
Панин уверял, что квартира по-прежнему принадлежит мне, но ведь Панин точно так же уверял, что прилетит вскорости со всей гоп-компанией…
Я не попытался тормознуть какую-нибудь машину, да и шли в основном крытые грузовики, фуры и рефрижераторы. А то нарвёшься опять на какого-нибудь монстра…
Вообще я ожидал увидеть на шоссе сплошную пробку от Крайска до Москвы. В свете последних тенденций. Значит, преодолели как-то транспортный коллапс, машин даже меньше стало… И заметно меньше…
Оставалось только изучать прилепленные к прозрачному некогда пластику объявления и разноцветные стикеры-постеры.
Первым обращал на себя внимание красочный плакат. Именно плакат, а не постер. Он словно бы вышел из времён моего советского детства. Предельно реалистичный блондин в комбинезоне с российским гербом и с мужественным лицом широким взмахом сильной руки приглашал куда-то согбенного старца, пузатого рахитичного негритёнка и ещё толпу каких-то интернациональных оборванцев. Надпись гласила: «Пропусти старшего. Пропусти бедного. Пропусти больного. Все там будем!»
Куда мужественный должен был пропустить несчастных – неясно. Видимо, это и так было понятно всем, кроме меня.
Другой плакат был поплоше, в одну краску. Прямо на зрителя мчался лимузин, которым управлял какой-то лысый сморчок. Глаза у сморчка были закрытые, а под колёсами страдали очень трогательные кудрявые дети. И, опять же, надпись: «Старый за рулём – преступник! Россия – молодей!»
Вот оно как… Что ж, этого следовало ожидать…
Странными были и самочинные объявления: «Курсы базового химэйского – недорого», «Продам номер в лайне (далее следовали несколько незнакомых знаков) по договорённости. Торг возможен», «Куплю номер в лайне. Ниже пятого порядка не предлагать», «Разъяснение чвелей по методу Илоны Давыдовой. Дорого».
«Движение «Суррогатные матери против гей-православных» проводит митинг на площади Худолеева 1 мая в 10.00.».
«Курсы гидолийской борьбы. На Химэй – во всеоружии! Диплом действителен».
«Учись двигаться в условиях Химэя! Джолли-джампинг для всех возрастов и без травм!»
«Страхование от культурного шока опытным метаюристом на выгодных условиях».
Поверх всех этих и подобных листочков выведена была красной краской из баллончика огромная надпись:
ХИМЭЙ – НАГИБАЛОВО!!!Я попал в непонятное. Точнее – попал в Непонятное. Не в криминальном смысле, а в онтологическом.
Явно обозначились заморочки с головой, а тут ещё и нога!
2
…Всё началось в кухне.
Кухня в Доме Лося была огромная, всячески оборудованная, светлая и относительно ухоженная, но всё-таки помещение прозаическое. Не парк под луной, не улочка в старинном городе, не приморская набережная – ноль романтики, пшик интима, а музыка доносилась из пиршественной залы и вовсе нечеловеческая.
Тем не менее Мерлин и Таня уже твёрдо знали, что с ними и между ними произойдёт, но не торопили события, перебрасывались дурашливыми репликами, продолжая давешнюю игру, протирали столовые приборы, перебрасывались тарелками, приговаривали, что добрым людям такое жрать не годится, а олигархам с прихлебателями – в самый раз, по барину и говядина, а вот креветок мы для себя отначим, а картошка хоть с виду молодая, но резиновая, пусть её сами шведы и лопают, а освобождать яблоки от семечек – снобизм, внутри гуся сами дойдут, а зелень – блендером её, блендером, а то порежешься, маленькая, а я ещё один салатик знаю – ум отъешь, и Таня из довоенной барышни превратилась в какую-то панкующую хулиганку, а степенный сторож-консультант – в курортного гусара…
За стол они не сели вместе со всеми – убежали в домик охраны, потому что не телевизор же окаянный смотреть, когда и без того столько времени потрачено зря… И никакая не довоенная девочка она оказалась, а полузмея, нагини из индийской легенды, фея Мелюзина, заморочившая Жана Бесстрашного, первого герцога Бургундского…
Гости, даже дети, всё поняли, только костюнинская подруга, девушка свежая и глупая, возмутилась и сказала, что прислуга нынче совсем обнаглела. За столом повисла тишина, в которой отчётливо послышался звон оплеухи – даром что Скелет сидел на другом конце стола и никаких движений не производил. Оплеуха как бы подразумевалась, но была оттого не менее весомой. Всё это потом рассказал Мерлину вечно весёленький Штурманок.
А они с Таней появились за столом только перед самой полуночью, и от их внезапного и явного счастья, от одной лишь возможности такого счастья все пирующие ожили, развеселились, почувствовали себя совсем молодыми, выключили нарочно привезённый телик, накатили шампанского и заревели нечто безудержно цыганское, отбивая такт вилками по драгоценным бокалам…
Но Мерлин и Таня в застолье не задержались, потому что в мире нашем «ни радость вечна, ни печаль бесконечна».
Ну да, ну да…
Глава 8
1
…Нога была чёрная, тонкая и босая. К тому же и не целая – примерно половина лодыжки.
Она помещалась в свободном пространстве между бетонным основанием остановки и краем пластикового щита. Рассмотреть ногу целиком, а тем более увидеть её обладателя мне не удалось из-за плаката и примкнувших к нему объявлений.
Ну да, ну да. Нога. Успокойся. Это не самое страшное. Подумаешь. Наверное, городская скульптура – под них, говорят, большие деньги можно отмывать. А вторую ногу отпилили и унесли в скупку металлов. Сейчас, поди, новых памятников в городе понаставили, как на барселонском кладбище…
Я уже собрался обойти остановку, чтобы познать Непознанное, но кто-то похлопал меня по плечу.
Я обернулся.
Сзади стояли двое крупных молодых людей, коротко подстриженных, равно мордастых и в одинаковых красных футболках с лозунгом «Бей олдей – Россия, молодей!». Из-за спин парнишек торчали какие-то палки, словно крылья польских гусар или знамёна самураев.
Лозунг мне не понравился, юноши – ещё меньше.
– Алала! Это твои окурки, старожил? – спросил один.
– Я вообще не курю, – сказал я. – В чём дело?
– Ага, это мы курили, – сказал другой. – Олдя совсем оборзели!
– Точняк, – сказал другой. – Отравляют нашу юность.
– Сели Родине на шею и ножки свесили! – сказал первый.
– Кто Россию любит – до пенсии не живёт! – пояснил второй.
– Молодую поросль не косит! – добавил первый.
– Довели Отчизну до ручки, поколение пораженцев! – сказал второй. – Вот мы окурок твой отдадим на генетическую экспертизу, тогда не отбрешешься…
– Ну-ка прекратите, – сказал я. – Не нарывайтесь.
– Не дожить дяде до Химэя… Чертей поблизости не видно, сильверов тем более… Румын, отоварь его, – сказал первый. – Хуриста туева.
Блин, не карабин же вытаскивать? Как глупо-то и как закономерно… Всю жизнь я этого боялся – что забьёт меня однажды ни за хрен какое-нибудь быдло в тёмном переулочке, снилось мне постоянно это быдло в кошмарах, и отвратительное ощущение беспомощности разливалось по телу, и всё время чувствовал я, что сбудется рано или поздно мой сон, потому что притягивал я это быдло, что ли, раздражал его самим фактом существования… Виктимный интеллигент, доцент при портфеле, шляпе и очках, некстати вышедший погулять в День десантника… Прав Панин, лучше бы мне сидеть в тайге тихонечко…
– Обожди, Пузо, – сказал второй. – Надо сперва его на верность прокачать…
Да и разобрана ведь моя «сайга». Вот я влип-то среди бела дня, то есть уже вечера… Как глупо…
– Не нарывайтесь, – повторил я. – Ни вам, ни мне у ментов светиться не с руки. Может, денег надо?
– Это вы, твари староживущие, всё деньгами мерите, – сказал который Румын. – Вот потому и Россию продали. Думаешь, в Химэе России не будет? Ещё как будет! Биг Тьюб – источник православия!
С этими словами он вытащил из-за спины алый лоскут, намотанный на две палки, и развернул передо мной.
Лоскут оказался небольшим транспарантом:
«МЫ – РУССКIЯ. КАКОЙ ВОСТОРГЪ!Александръ Суворовъ».Ну да, ну да. И графа Рымникского приспособили для правого дела. А я-то надеялся, что за столько-то лет власть, наигравшись в патриотизм, утихомирит эту публику…
– Ну? – сказал Румын.
– Чего – ну? – спросил я, растягивая зачем-то время.
– Что делать надо, дядя? – спросил Пузо.
– Смолить и к стенке становить, – сказал я. – И вообще ты был ничем не примечательным сперматозоидом, когда я убил своего первого португальца…
Такие шикарные фразы я придумывал для Панина в годы юношеских драк – в прежние годы жарких, но не смертельных…
– Неправильный ответ, дядя, – сказал Румын. – Тут думать не надо. Тут прыгать надо. Джамп, сволочь, джамп!
– Куда? – спросил я.
– Не куда, а зачем, – сказал Румын. – Когда увидишь такой плакат, падла старая, прыгай как можно выше!
– Зачем? – спросил я и нашарил рукой лямку рюкзака. Мог бы он у меня быть и потяжелее… Захватил бы я гантели… Одну гантель… В уголок…
– От восторга, что русский, падина жидовская! Пузо, у меня руки заняты…
И Пузо, рыхлый на вид и неуклюжий, молниеносно врезал мне по голове чем-то вроде резиновой дубинки.
2
…Мерлину показалось, что убыла вся компания на следующий день, хотя Панин объявил, что наотдыхался на три года вперёд и вообще детям пора в школу.
– Думал я тебя для деток Дедом Морозом нарядить, – сказал он Мерлину, – да ты и так себе справил праздничек… Танька – девка хорошая. Можно.
Милостиво так сказал.
Панин в своей фирме вершил всем. В том числе и личной жизнью соратников. Как Король-Солнце, персонально дававший разрешение (или повеление) вступать в брак своим придворным. Как Наполеон, переженивший всех своих маршалов на нужных бабах. Как товарищ Сталин, регулярно проводивший ребрендинг жён у Калинина, Молотова и Ворошилова…