Но единственным за долгие годы шагом правительства России навстречу прикарпатским русским было решение Петра Столыпина в 1911 году разово помочь «москвофильским» партиям Галиции, им перечислили 11 тысяч рублей, и в австрийской прессе тут же как по команде начали писать о русских рублях, что идут на подрыв единства империи.
Так что более Россия официально никогда не помогала «москвофилам»-политикам, и русским в Галиции вообще. Общественные организации делали это до самой революции. Например, «Комитет помощи голодающим в Червонной Руси» собрал и отправил нуждающимся крестьянам Прикарпатья свыше 100 тысяч рублей. Граф Владимир Бобринский сам не раз ездил в Галицию и Буковину, он встречался с лидерами русского движения, причем делал это совершенно открыто. Когда его обвиняли в попытке создания на царские деньги русофильской партии, он отвечал: «Русофильская партия» не имеет смысла, поскольку в Галичине среди русских не может быть русофильской партии, ибо русские не могут быть русофилами или русофобами; француз, венгерец, немец может быть русофилом или русофобом; русские же могут быть просто русскими».
Граф даже выступал свидетелем защиты на Мармарош-Сиготском процессе. Его активность власти Австро-Венгрии, конечно, раздражала. Русский консул в Будапеште писал в МИД:
«Венгерское правительство уверено, что российское правительство не причастно к пропаганде среди угроруссов, но… уверено, что таковая пропаганда ведется на деньги Священного Синода и гр. Бобринского».
Бобринский же предлагал, чтобы МИД империи из секретных фондов перечислял деньги общественным организациям, а уже они давали бы их политикам Карпатской Руси. Собственно, сегодня, например, Госдеп США так и финансирует все НКО по всему миру. Но в Петербурге инициативу графа не одобрили, всем было ясно, что Европа неуклонно идет к большой войне, осложнять отношения с Веной никто не хотел. Однако военные согласились с тем, что иметь «агентов влияния» в Галиции было бы неплохо, учитывая возможный скорый вооруженный конфликт.
Штаб Киевского военного округа писал, что «по наступлении в пределы Галиции предполагается воспользоваться тяготением Русской Галицийской Партии к России, с целью расположить к ней местное население. Орудием этого могут служить, во-первых, сельские священники, пользующиеся огромным влиянием на местное население; далее некоторыми представителями этой партии, которые при необходимости (если война, безусловно, предвидится в ближайшем будущем) могли бы и в мирное время вести агитацию в пользу России».
Случайно или нет, но эти планы стали известны в Вене, что в итоге в 1914 году сказалось на судьбе русских галичан. А МИД империи было вынуждено оправдываться, что «если под словами «русская пропаганда» понимать деятельность, направленную на отторжение от Габсбургской монархии земель с русским населением, то нет никакого сомнения в том, что императорское правительство вовсе не причастно к подобной деятельности».
Так что никакой официальной помощи от России в итоге русские галичане не получили. Позорное пятно на истории нашей страны. Единственное оправдание для нас всех — это деятельность графа Бобринского и тысяч русских, как сейчас сказали бы, волонтеров. Очень любопытную запись о деятельности Бобринского оставил Илья Терох, уже упоминавшийся мной ранее галицко-русский публицист.
«Возвратившийся в Россию гр. В. А. Бобринский поднял шум о положении дел в Галичине. У русских властей он не имел успеха, а либеральная и левая пресса тоже не поддержала его только потому, что он был в Думе правый, и как бы по указке, единодушно отнеслась к делу враждебно, считая русских галичан националистами, ретроградами, а украинофилов либералами, прогрессистами»[41].
И на самом деле, в среде русской интеллигенции, в среде российских либералов украинское движение не только в Галичине, но и в Малороссии всегда находило необычайно теплый прием и поддержку. Так что сегодняшние оценки событий на Украине отечественными либеральными политиками и журналистами на Украине — это, можно сказать, традиция.
Украинофильство в 19-м и в начале 20 века казалось одной из прогрессивных форм протеста против «кровавого режима», правящего «бездарной страной». Кроме того, либералы всерьез рассуждали о колониальном положении Малороссии, об угнетенном украинском народе, которому даже не дают газеты читать на родном языке. По сути своей антигосударственная позиция русского интеллектуального класса с середины 19 века сильно не изменилась. Быть русофобом, не любить власть в частности и страну в целом, презирать народ, потому что в нем сплошь психология раба, желать сделать «эту страну» чуть ближе к «нормальным странам» Запада — все это было и осталось признаком человека мыслящего, «прогрессивно настроенного».
Николай Чернышевский
Каждый русский либерал точно знает, в чем беды России — власть не та и народ не очень, и точно знает, как все изменить, потому что у него есть большой багаж шаблонных моделей построения свободного общества, где невидимая рука рынка сама наладит экономику, и на выборах к власти приходят люди сплошь приличные и образованные. Русский революционер, народоволец Сергей Степняк-Кравчинский в книге «Подпольная Россия», изданной, кстати сказать, в Лондоне в конце 19 века (ну где же еще русскому борцу за свободу книгу издать), писал:
«…у нас есть класс, способный мгновенно разнести революцию по разным концам России. Этот класс после крестьян сильнейший в государстве, и он пропитан глубоким и сознательным недовольством. Он имеет крепкие корни в почве, и его не нужно организовывать, потому что он организован самостоятельно и довольно тесно путем общественной службы и постоянного интеллектуального общения. Мне не нужно называть его. Этот класс известен в радикальском мире под кличкой «либералов», причем он предполагается однородным по убеждениям и отождествляется с чисто буржуазными либеральными партиями, какие нам известны за границей».
В либеральной матрице у России нет никакого особого пути, и православие равно мракобесию, а сильная власть — это уже почти диктатура, и Россия сама по себе не самоценна. Вот Украина — да. Украина в сознании русских либералов еще в 19 веке была такой вот «нероссией», свободной, прозападной страной. При том, что и сейчас, и тогда русская интеллигенция демонстрировала вопиющее, дремучее невежество в украинском вопросе, в истории Украины-Малороссии, кормясь дикими мифами вроде упомянутой «Истории русов». Историк Николай Ульянов замечал, что Николай Чернышевский может считаться образцом такой безграмотности, а в целом либеральная пресса всегда была на стороне украинофилов. Позволю себе привести весьма пространную цитату.
«Ничего не знавший о Малороссии, кроме того, что можно вычитать у Шевченко, а о Галиции ровно ничего не знавший, он выносит безапелляционные и очень резкие суждения по поводу галицийских дел. Статьи его «Национальная бестактность» и «Народная бестолковость», появившиеся в «Современнике» за 1861 г., обнаруживают полное его незнакомство с местной обстановкой. Упрекая галичан за подмену социального вопроса национальным, он, видимо, и в мыслях не держал, что оба эти вопроса в Галиции слиты воедино, что никаких других крестьян там, кроме русинов, нет, так же как никаких других помещиков, кроме польских, за единичными исключениями, тоже нет…
Нападая на газету «Слово», он даже не разобрался в ее направлении, считая его проавстрийским, тогда как газета была органом «москвофилов». Зато те, что подбивали его на выступление, отлично знали, на кого натравливали. Получив в 1861 г. первые номера львовского «Слова», он пришел в ярость при виде языка, которым оно напечатано. «Разве это малорусский язык? Это язык, которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде, а не в Киеве или Львове». По его мнению, днепровские малороссы уже выработали себе литературный язык и галичанам незачем от них отделяться. Стремление большинства галицийской интеллигенции овладеть, как раз, тем языком, «которым говорят в Москве и Нижнем Новгороде», было сущей «реакцией» в глазах автора «Что делать». Русская революция, таким образом, больше ста лет тому назад (от момента публикации книги Н. Ульянова. — Прим. авт.) взяла сторону народовцев и больше чем за полсотни лет до учреждения украинского государства решила, каким языком оно должно писать и говорить. Либералы, такие как Мордовцев в СПБургских Ведомостях, Пыпин в Вестнике Европы, защищали этот язык, и все самостийничество, больше, чем сами сепаратисты. «Вестник Европы» выглядел украинофильским журналом. Господствующим тоном, как в этом, так и в других подобных ему изданиях, были ирония и возмущение по поводу мнимой опасности для целости государства, которую выдумывают враги украинофильства. Упорно внедрялась мысль о необоснованности таких страхов. По мнению Пыпина, если бы украинофильство заключало какую-нибудь угрозу отечеству, то неизбежно были бы тому фактические доказательства, а так как таковых не существует, то все выпады против него — плод не в меру усердствующих защитников правительственного режима. Украинофильство представлялось не только совершенно невинным, но и почтенным явлением, помышлявшим единственно о культурном и экономическом развитии южнорусского народа. Если же допускали какое-то разрушительное начало, то полагали его опасным исключительно для самодержавия, а не для России»[42].
После принятия, например, Эмского указа русская либеральная общественность отреагировала протестами, демонстрациями против указа, а либеральная пресса вовсю клеймила режим. Известен случай, когда знаменитый лингвист, профессор Орест Миллер, на собрании плакал оттого, что «нашим южным братьям не дают Божьего слова читать на родном языке». Хотя всем было понятно, что указ направлен прежде всего на пресечение ввоза пропагандистской литературы из Галиции. А о том, как «ущемляли» украинский театр, я уже писал выше. Когда указом Николая Второго была учреждена Государственная Дума, все попавшие в нее левые и либеральные партии однозначно встали на сторону украинофилов. Милюков, Керенский, Кокошкин — все будущие члены Временного правительства поддерживали украинские партии и движения. Известный украинский деятель Александр Шульгин, инициатор создания Союза украинских студенческих землячеств в России, писал про Милюкова, что «мы ему всегда будем признательны за его выступления в Думе».
Сочинения Михаила Грушевского, эта многотомная русофобская подделка об истории Украины-Руси, печатались на русском языке и продавались в Петербурге, их читали, и никто не видел в этом проблемы. Более того, серьезные историки относились к творчеству Грушевского вполне снисходительно. Его будто не замечали, хотя любой специалист по истории Древней Руси и Великого Княжества Литовского мог без труда развенчать теорию Грушевского. Например, Венедикт Александрович Мякотин, русский историк, один из лучших специалистов по истории Малороссии и Польши, автор статьи «Казачество» в словаре Брокгауза и Эфрона, прекрасно понимал, что измышления Грушевского — это невероятный бред с точки зрения науки. Но Мякотин был либералом, социалистом, не раз арестовывался полицией, и поэтому украинскому движению крайне симпатизировал. Критиковать украинскую идею он стал лишь в эмиграции в Праге, после революции.
Понятно, что профессура видела и труды Грушевского, и рассуждения других, совсем ныне неизвестных сторонников независимой Малороссии, хотя в начале 20 века слово «украина» уже начало широко входить в общий лексикон. Но в среде интеллигенции, причем не только либеральной, считалось дурным тоном критиковать кого-либо, кто находится по любым причинам в оппозиции к власти. Любой критикующий мог подвергнуться остракизму и осмеянию — вот ведь непрогрессивный «ученый жандарм», так, например, в открытую травили Тимофея Дмитриевича Флоринского, русского ученого, слависта, одного из лучших византологов. Василий Зеньковский, русский религиозный философ, богослов, культуролог и педагог, писал о нем в своих воспоминаниях в книге «Из моей жизни», выражая ту самую либеральную снисходительную точку зрения:
«Припомним, однако, ту жестокую борьбу, которую вел покойный проф. Т. Д. Флоринский (мой коллега в Киевском университете) за то, чтобы признать украинский язык не особым языком, а особым «наречием», что филологически, конечно, стоит рангом ниже. Надо признать, что с строго научной точки зрения вопрос, является ли «украинска мова» языком или наречием, может быть решен и в одну, и в другую сторону: помимо самой условности терминологии и за одно, и за другое решение есть солидные объективные аргументы. Но из филологической сферы этот спор — еще до революции [в 1900-х гг.] — был перенесен в область политики: защитники учения о «наречии» стояли за неотделимость Украины от России не только в политической, но и культурной сфере, отвергали самый термин «Украина», «украинский» — заменяя его «Малороссия», «малорусский». Официальная точка зрения на «малорусский» вопрос опиралась на всю эту аргументацию Флоринского и его сподвижников, проводя, по существу, начало русификации. Только если Флоринский и его группа оправдывали всю систему цензурных насилий, которыми пользовалась тогда власть в Юго-Западном крае, то были и такие «антиукраинцы» (напр. П. Б. Струве, проф. Леон. Н. Яснопольский), которые не мирились с этой системой цензурных насилий как по общим основаниям либерализма, так особенно потому, что эти насилия лишь усиливали, как всегда, украинское движение, облекая его венцом мученичества. Общая позиция заключалась здесь в тайном или прикрытом отвержении самого понятия «украинской культуры», дозволительными формами считалась лишь песня, художественный узор да еще кулинария».
Тимофей Флоринский
В 1919 году Флоринский был расстрелян в Киеве. Долгое время считалось, что с ним расправились большевики, но в эмигрантских кругах все же считали, что это сделали украинские активисты. А его работа «Малорусский язык и «украінсько-руський» литературный сепаратизм» до сих пор остается актуальной, и ее можно рекомендовать любому интересующемуся историей создания украинского языка. Не возникновения, а именно что создания. Он детально разбирал формирование языка на основе польской лексики. И в частности на примере деятельности Научного общества имени Шевченко, которое возглавлял Михаил Грушевский.
«…вполне справедливо замечание одного из галицких писателей, что современная художественная литература малорусов не представляет единого выработанного языка, а множество отдельных языков, как то: языки Старицкого, Франко, Чайченко, Ол. Пчилки и т. д.
Такими же чертами характеризуется и научный «украiнсько-руський» язык, создаваемый «Обществом имени Шевченко». Единства в языке отдельных ученых, помещающих свои труды в изданиях общества, не замечается: каждый пишет на свой лад. Все сотрудники «Товариства» сходятся лишь в одном: в своей боязни пользоваться терминами и выражениями общерусского языка; все они в большей или меньшей степени заполняют свою речь чужими, преимущественно польскими или, реже, немецкими выражениями и новыми коваными словами самого разнообразного чекана. Отсюда новосоздаваемый ученый язык отличается крайней искусственностью и малопонятностью. Больше всего, однако, в нем заметно господство польской стихии: научная терминология по разным отраслям знания вырабатывается главнейше под влиянием польского языка. Представлю несколько данных в подтверждение этого положения. Начать хотя бы с самого названия общества — «Наукове товариство», которое прямо взято из польского — «Towarzystwo naukowe». Беру наудачу отдельные страницы из разных изданий «Товариства». Вот, например, годовой отчет о деятельности «Товариства» за 1898 год, читанный в главной своей части председателем М. С. Грушевским в общем собрании. Всего на нескольких страницах находим такое обилие польских слов: льокалнi сьвяткования (lokalne swiatkowanie), институцiя (instytucya), не рахуючись (rachować sie), з перспективами переносин з помешкання до помешкання (pomieszkanie), на решти (na reszte), роскавалкованоi (kawałek) вiтчини, вплинула (wpłynela) на розвiи взагалi культурних iнтересiв, кошта (koszta), наукова часопис (czasopis naukowy), мусимо, мусить, мусило (musieć, musial и т. д.), увага (uwaga), до детайлiчного перегляду (przeglad), поступ (post^p), публiкация (publikacya), справоздане (sprawozdanie), уконституувався, штука (sztuka), мова (mowa), субвенциi, квота (kwota), випадки (wypadek), сотворити дотацию, резервовий, каменица (kamienica), официни коштом, урядженя (urzadzenie), друкарня (drukarnia), друкарняных справ (sprawa), складач (skladacz — наборщик), видане (wydanie), спилка (spolka), аркуш (arkusz), до президиi сформовано (zformować), курсор (kursor), книгарня (ksi^garnia), оферту (oferta), засягав гадки (zasi^gać), ремунерував працi (praca), товариство (towarzystwo), велика вага (waga), преважного (przewazny), обход (obchód), споряджене (sporzadzenie), шануючи (szanować), затверджене (zatwierdzenie), видатки (wydatek), репрезентатив, кавция, вартiсть (wartość), запас накладiв (nakład), запас паперу (papier), фарба (farba), заiнтабульовано, рахунок (rachunek), сперанди, зиск (zysk), переклад (przekład) и т. д.
И таких чужих и кованых слов можно набрать из изданий «Товариства» на целый том, а то и больше. Спрашивается: что же это за язык? Ужели мы имеем перед собою настоящую малорусскую речь? Не служит ли этот искусственный, смешанный малорусско-польский язык резкой насмешкой над литературными заветами того самого Шевченко, имя которого носит «Наукове товариство»? В самом деле, какая непроходимая пропасть между языком Шевченко, Костомарова, даже Кулиша и новосоздаваемым «украiнсько-руським» языком галицких ученых с их «головой» — г-ном Михаилом Грушевским. Не пришел ли бы в ужас и содрогание и сам покойный М. П. Драгоманов, если бы увидел, что его весьма ценные монографии по малорусской народной поэзии и другие статьи, изданные в свое время на общерусском языке, теперь явились в «перекладе» на никому не понятную уродливую «украiнсько-руськую мову»? Ведь если дальнейшая обработка этой «мовы» пойдет все в том же направлении, то есть под воздействием польского литературного языка, то галицкому писателю не трудно будет добраться до черты, отделяющей речь русскую от польской, и придется признать «украiнсько-руськую мову» за одно из наречий польского языка, как это некогда и сделал украйнофильствующий поэт Тимко Падура. Но в таком случае, как справедливо замечает профессор Будилович, человеку с самостоятельным талантом «лучше уж перейти к чистому польскому языку, чем писать на смешанном русско-польском жаргоне, напоминающем гермафродита».