Русские инородные сказки - 5 - Макс Фрай 30 стр.

Тут примечает Ых-тэ — на старом дереве К'ын спит большая змея, кольцами вкруг веток обвилась. И так говорит Ых-тэ:

— Вот беда, целый день брожу по лесу, а ни одного из Уджайя'эх так и не встретил.

Проснулась тут змея и спрашивает:

— Что ж ты, Ых-тэ, один пошел за Уджайя'ха? Никто так не делает, сколько этот Мир стоит.

— Вот потому и пошел, — отвечает Ых-тэ. — Не хочу, чтобы все как всегда оставалось.

— Глупый человек! — змея шипит. — Не для того этот мир К'та придумала, чтобы всякий по своему переиначивал. Что скажешь?

Испугался Ых-тэ: отродясь такой змеи не встречал, да еще, по всему видать, и разгневал ее. Однако же мыслей своих не оставил и так рассудил: «Лучше уж как есть сказать. Кто мудрее змеи рассудит? Если и вправду забрел я на дурной путь — пусть съест меня, так тому и быть». Вот и говорит:

— Не гневайся, змея. Только может ведь такое быть, чтобы К'та по разному придумала, а не только так, как обычно делают? К'та ведь тоже — сегодня по небу гуляет, завтра в чиа'та отсыпается, а иной раз сидит на горе Х'рэ-Гу, музыку слушает.

Понравился змее ответ Ых-тэ, и так говорит ему:

— Будь по-твоему. Помогу твоей беде.

И перекинулась змея в Маантхэ Уджайя'ха.

— Пошли, — говорит, — в деревню.

Подивился Ых-тэ и еще больше испугался: странные дела творятся! Но разве станешь со змеей спорить? Делать нечего, повел ее в деревню.

А там-то все обрадовались! Стали со змеей в облике Маантхэ Уджайя'ха песни петь, хороводы водить да Ых-тэ на все лады расхваливать. А Ых-тэ и сам не рад: по всему выходит, великий обман учинил.

Через три дня вернулись и остальные охотники из леса — да ни с чем.

— Твоя взяла, — говорят они Ых-тэ. — Сколько мы ни звали Маантхэ Уджайя'ха, сколько ни приманивали, а толку не добились. А ты — гляди ж, всю деревню выручил!

Не стерпел тут Ых-тэ и признался:

— И я ведь не встретил Маантхэ Уджайя'ха. То мудрая змея в него перекинулась да сюда явилась.

А змея-Маантхэ услышала, пришла к ним и говорит:

— Глупый человек! Затеял делать по-своему и думает, все остальное-то как всегда останется! И Маантхэ ему явится, как принято, клыками землю выворачивая. Вот ведь рассмешил!

И впрямь, оказалось — не змея то вовсе была, а сам великий Маантхэ Уджайя'ха!

Пришел как-то Маантхэ Уджайя'ха на берег моря. Хоть и не его владение-хозяйство, а отчего не прийти? На море хорошо. Да и с К'та можно поговорить, голову к небу не задирая, — вот она, тут же в воде и плещется.

Прознала про то невидимая рыба У, приплыла к Маантхэ Уджайя'ха и так стала говорить:

— Вот, великий Маантхэ Уджайя'ха, все мне хорошо: и вода теплая, и плавники сильные, и голос звучный, да только не видит меня никто — в разговор не вступает, в игры не принимает, песен не поет. Что делать? Помоги моему горю.

— Как не помочь! — Маантхэ Уджайя'ха отвечает. — Только нет во мне власти над морскою стихией, ничего не могу сотворить. А вот хочешь — перебирайся ко мне, в лес. Сделаю тебя оленем быстроногим.

Обрадовалась рыба У, согласилась. Так и порешили. Обратил Маантхэ Уджайя'ха рыбу У оленем, побежала она в лес в оленьей шкуре. На места глядеть, с порядком знакомиться. Бежит-бежит, тут слышит, вроде как кличут ее:

— УУУУУУУУУУУУ! — раздается из чащи. — УУУУУУУУУУУУ!

«Вот ведь как! — думает рыба У. — Не успела на землю ступить, а уже повсюду желанная гостья». Стала забирать на голос. Ноги оленьи быстры, скачет — шишки из-под копыт разлетаются. Выскочила на поляну, а там волчья стая расположилась. Собрались вкруг большого камня — песен петь. А известно, какие у волка песни.

— УУУУУУУУУ! УУУУУУУУУ! — воют.

Увидали волки оленя — враз песня смолкла: шутка ли дело! Одинокий олень на их поляну забрел. Никак в иной мир собрался. Надо помочь. Бросились волки на оленя. Рычат, зубами щелкают, глазами сверкают. Рыба У еще и подумать ничего не успела, а оленья шкура уже перепугалась до полусмерти да со всех ног и припустила. Долго бежала. На силу от волков оторвалась, чуть жива осталась.

Побежала обратно на берег моря, к Маантхэ Уджайя'ха И так говорит:

— Вот, великий Маантхэ Уджайя'ха, не по нраву мне оленем быть. Хочу другую шкуру. А хотя бы и волчью. Трудно тебе, что ли?

А Маантхэ Уджайя'ха ей:

— Что ж, дело доброе. Будет тебе волчья шкура, коли так.

И вот снова бежит рыба У по лесу, на сей раз волком обернувшись. «Никто мне теперь не страшен! — думает. — Славно заживу!» Тут слышит, вроде как опять клич раздается, на прежний не похож, но всяко ведь ее зовут, кого ж еще.

— Ууууууу-лю-лю-лю! Ууууууу-лю-лю-лю!

Выскочила на тропинку, порысила на голос. А навстречу ей уэр'эх, охотники из ближайшей деревни. Идут, копьями размахивают, колотушками стучат, орут во весь голос свое «ууу-лю-лю-лю» — зверя предупреждают громко, чтобы, значит, прятался и на дороге не попадался. Порядок-то всем известен.

Глядят — одинокий волк посреди тропинки. «Ну, — решают, — стало быть, в иной мир собрался. Надо помочь». Стали в волка копьями кидать да стрелы из луков пускать. Перепугалась волчья шкура до полусмерти, — рыба У опять сообразить ничего не успела, — да унеслась со всех ног в чащу. Только ее и видели.

Является опять на берег моря и так говорит:

— Вот, великий Маантхэ Уджайя'ха. Волком-то оно и лучше, да все не по мне. Хочу в человечьей шкуре жить! Сделай, что тебе стоит?

— Вот, — Маантхэ Уджайя'ха отвечает, — последний раз тебе помогаю. Ибо порядок таков: более трех раз одного и того же колдовства не вершить. А тут третий раз уж выходит.

Сказано — сделано. Обратилась рыба У человеком. Идет по лесу, ягоду в короб подбирает, шишкам орешки пересчитывает, грибы листочками укрывает. Все чин чином, все как и положено. «Приду вот, — думает, — в деревню, тут все и обрадуются, с собой жить позовут. Хорошо!» Тут снова-заново — голос! Не иначе ведь зовет рыбу У, кого ж еще?

— Уууууууууууу! Уууууууууууу! — то Ветер завывает.

— А вот не побегу я на зов! — рыба У решает. — Хитрой буду, как Маантхэ Уджайя'ха. Не проведешь меня теперь.

Только Ветру-то что с того? Ветер-то, он если дуть задумал, так в каждую щелочку сам заявится, все продует-просквозит, ничего не упустит. Захочешь — не скроешься. Только норы зверьи, гнезда птичьи да чиа'та людские стороной обходит. Знает порядок. А уж коли не спрятался — так кто виноват? Вот то-то.

Нашел рыбу У, закрутился вокруг нее вихрем, обрушился ураганом — с ног сбивает, душу из тела выдувает. Перепугалась человечья шкура, да и рыба У с нею вместе. Бросилась укрытие искать. Пока нашла — чуть сама в ветер не превратилась. Да вовремя подвернулась большая пустая нора. Забилась рыба У в самый дальний уголок, сидит, дрожит, боится нос показать.

Тут и Маантхэ Уджайя'ха до дому собрался. Оно и дело, у К'та, чай, другие собеседники найдутся. Вон Ветер прилетел, море разволновал, с К'та игры свои затеял. Да и за хозяйством надо следить.

«Дай, — думает, — проведаю, как там рыба У устроилась». Глядь-поглядь, а рыбы У нигде и не видно. «Что ж такое?» — удивляется Маантхэ Уджайя'ха.

На небе тем временем бледнолицая Ою показалась, К'та нашей сестричка.

— Не видала ли ты где рыбы У? — спрашивает Маантхэ Уджайя'ха.

— Как не видать! — Ою в ответ. — Сидит себе в самой глубокой норе, от Ветра прячется, от страха трясется.

— Плохо дело, — говорит Маантхэ Уджайя'ха. — Выручать надо. Непривычная она к нашим местам да порядкам. Пропадет совсем.

Заглянула Ою в нору к рыбе У и так говорит:

— Что ж ты, глупая рыба У, свою стихию покинула, в чужую бродить пошла? Кто так делает?

— Вот, — рыба У, зубами стуча, отвечает. — Все мне было хорошо, да невидимость покоя не давала. Сама посуди: в разговор никто не вступит, в игры не примет, песню не споет. Разве ж это жизнь? По мне, так лучше тут пропаду.

— Хороший ответ. Коли так, айда ко мне, на небо?

— Да разве ж такое можно? Кем я у тебя на небе сделаюсь? — удивляется рыба У.

— А не все ли тебе равно?

— Ну кто я такая, чтобы от твоего подарка отказываться? Пусть так! — отвечает рыба У и сама на себя дивится: откуда смелости-то столько?

С тех пор так и стало, как и по сей день: рыба У на небе звездочками ясными сияет. Рядом неразлучные Отака и Потака. И им веселее, и рыбе У счастье — хорошая компания. Ою с Маантхэ Уджайя'ха тоже не нарадуются: раньше нет-нет да Отака с Потакой и передерутся, перессорятся, разобидятся на весь свет. А миру от этого темно делается. Нынче же, чуть что, рыба У их быстро примирит.

У людей же повелось по ночам хороводы водить и такую песню петь на особый лад:

Бывает, к ним в круг и волки заглянут, подпевают:

Бывает, к ним в круг и волки заглянут, подпевают:

«Ууууууууууу! Уууууууууууу!» — как это у волков в обычае. Да только теперь все знают, что та песня значит.

Случается, и Ветер задует: носится себе вихрем вокруг хоровода, песню свою поет, а вреда никому не чинит. Оно и правильно. Оно и добро.

Явился как-то один человек к большой птице К'па Анр, что сидит вечерами на дереве Эх'х за холмами, и повел такую речь:

— Вот, К'па Анр, смотри, как выходит: у вас, птиц, есть крылья, чтобы летать, а у нас, людей, есть ноги, чтобы бегать. Смотри и обратно: вы, птицы, захотите бежать, а не сможете. Так же и с нами: захотим лететь, да не выйдет ничего.

— Верно, — отвечает К'па Анр. — На то и порядок заведен, чтобы птицы летали, а люди снизу смотрели! Иначе отродясь не бывало.

— Вот и я то же думаю, — говорит человек. — Не бывало, так отчего б не стать? Давай меняться: ты мне крылья, я тебе ноги!

— Странные вы, люди, мысли думаете. Непорядок это. Не буду меняться! — сказала птица и улетела.

Огорчился человек, домой пошел.

Прознал о том хитрый Маантхэ Уджайя'ха. Обернулся птицей, полетел в деревню, нашел того человека и говорит:

— Вот, знаю я, что за колдовство ты удумал. Брату моему не по нраву пришлось, а мне как раз по душе. Так, значит, тому и быть.

Тут враз и выросли у человека огромные крылья. Перья сверкают, переливаются, искрятся драгоценными камнями, как и положено птицам К'па Анр. Сами в полет просятся. А у Маантхэ Уджайя'ха в облике птицы, стало быть, ноги вымахали. Поднялся он и в лес убежал, как ни в чем не бывало.

А человек рад-радехонек — взмыл в небо! Поначалу, правда, чуть не свалился, да быстро освоился, чай, наука нехитрая. Да и крылья сами подсказывают: тут взмахнуть, тут помедлить немного, а тут поворотить так-то и так-то. Полетел человек над лесом, над полем, над холмами. Так и до гор долетел — повыше поднялся, да и еще выше. А там, глядь, вроде и до самой К'та недалеко. «Дай, — думает, — залечу-ка к ней в гости! Когда еще доведется?»

Взмах за взмахом, так и полетел — все вверх да вверх. Тут и припекать стало сильно: К'та-то ведь всю землю обогревает, жара в ней поболе, чем в печи будет! Так и сгореть недолго. Уже и перья потрескивать стали, словно уголья. А меж них пот да жир струится. Испугался человек. Ему бы назад поворотить, да уж сильно обидно стало. Расскажешь кому в деревне — засмеют!

Думал-думал человек, что с этой бедой делать, да и придумал. Кликнул Охэн'эх[10] да такую речь завел:

— Вот, был я человек ходячий, а как стал с крыльями, так быстрее и ловчее меня никто летать не может. Птицам и то не догнать. А уж вам-то, бескрылым, и подавно! Как вас еще только небо держит!

Собрались тут Охэн'эх над человеком в большую стаю и как пошли смеяться!

— Вот глупый человек! Ох, глупый! Не успел в небо подняться, а уже задумал с нами тягаться? Ох, смех, да и только!

И так они смеялись шибко — аж слезы из глаз брызнули. От этого и дождь приключился.

А человеку только того и надо. Слезы у Охэн'эх холодные-холодные, сразу весь жар погасили. Окрепли крылья, дальше в полет запросились. Летит человек, только Охэн'эх раззадоривает. Они за ним — уж больно весело!

Так и добрался человек до самой К'та. Залетает к ней в чиа'та.

— Здрасте! — говорит. — Вот, мимо пролетал, дай, думаю, в гости заскочу, чашку-другую чаю выпить, о том о сем поболтать.

— Ну здрасте, коли так! — удивляется К'та. А сама уже и на стол собирает: и то ведь, не каждый день у нее крылатые люди гостят. — Только, — просит, — поведай уж мне, как такое приключилось, что ты вроде и человек — а летаешь? Интересно ведь!

Ну, человек и рассказал. Жалко ему, что ли?

— Ох, глупый человек! — смеется К'та. — Да какой же птице под силу такое колдовство учинить? Знаю я, чьи это проделки: опять Маантхэ Уджайя'ха все по-своему устраивает да переиначивает. Никакого порядка нет! Ну что мне с ним делать? — Вроде как и ругается, а самой-то весело, по глазам видать. А когда К'та веселится — то и на земле всем особенно тепло и хорошо делается.

Так и допили они чай. Призвала К'та Охэн'эх своих, велела человека до земли проводить — от жара защитить. Вернулся человек в деревню, кому рассказал — не поверили! Да видят — и правда, крылья у него, как у птицы К'па Анр. А то и лучше — сияют, будто сама К'та на землю сошла. Тут и призадумались: чего-то только на нашей земле не случается!

А хитрый Маантхэ Уджайя'ха сидит у себя в лесу, улыбается, деревьям подмигивает. Вот как ловко у него вышло — самому удивительно!

Константин Наумов Из путевых заметок

…убедительных теорий, объясняющих происхождение этого обычая, хотя общепринятой… <…> Были выброшены на остров, но никто не знал языка своего товарища по несчастью.

…Близлежащая гряда рифов исправно снабжала поселенцев пополнением — счастливчиками, спасшимися после неизбежной гибели корабля… <…>… не очень долго, судя по записям и дневникам старейших поселенцев — не более двухсот лет, то есть до тех пор, пока выжившие не соорудили маяки и не составили отличные карты глубин и не стали сами проводить корабли пришельцев через скальную гряду, после чего кораблекрушения практически прекратились. Но дело было сделано, и в городе с трудом можно было найти двоих говорящих на одном языке, не считая, конечно, путешественников.

Город весьма богат, ибо расположен, как мы уже упоминали, на перекрестке множества морских путей. Здесь нет ярмарки или рынка, а основной доход в казну приносят лоцманы: они зарабатывают немало, хотя труд их тяжел: в учение мальчика отдают с четырех лет, и редко курс продолжается менее четверти века.

Кроме лоцманов и корабельных мастеров мало кто живет здесь. Разве матросы, списанные за пьянку, да и этот сомнительный люд избегает оставаться более чем нужно, чтобы дождаться следующего корабля. Так что быт коренных жителей замкнут; оседают надолго или навсегда только те, кто попал на этот остров, как и первые его поселенцы, — спасся после кораблекрушения и был выброшен на берег, мешая благодарные слезы с горькой морской водой и еще не веря своей удаче.

Как говорили мы выше, читатель, язык коренных жителей весьма необычен. Каждое понятие заменено фигуркой, символом, заведомо ясным любому пришельцу. Символы эти носятся на поясе, каждый на отдельном тонком и коротком шнурке. Их сравнительно немного, не могу сказать точно — сколько, так как мне показалось невежливым пересчитывать их. Здесь фигурки людей, изображения кораблей и лодок или настоящий маленький ключ. Набор этот различен у каждого из тех, с кем я говорил, более того, я ни разу не видел двух совсем одинаковых фигурок. Кроме всего, этот странный, но действенный способ изъясняться экономит лоцманам немалые деньги — ведь нет нужды в переводчиках даже у пришельцев из самых дальних пределов. Надо сказать, что искусство, с которым изъясняются эти люди, за многие годы отточено настолько, что не только житель острова, но действительно любой может их понять.

Когда я впервые увидел этот разговор — молчаливый стук каменных, деревянных и костяных фигурок, быстрое мелькание рук, опущенные взгляды, — я думал: вот несчастные, чей язык убог, а круг тем ограничен количеством игрушек на поясе. Но стоило задуматься: какое искусство, какое чутье нужно для того, чтобы с помощью нескольких движений фигуркой объяснить незнакомцу, чьих обычаев ты не знаешь даже отдаленно, как переместить груз, чтобы выровнять осадку, какие именно экзотические продукты взять в дальний путь и как хранить их, или какой курс нужно держать, когда увидишь красных птиц над низким облаком. И теперь я подавлен и удивлен тем, как сложно и неловко мы выражаем свои мысли и, говоря на одном языке, часто не понимаем друг друга.

С тех пор я видел многое, но у меня осталась привычка: в моменты раздумья я кручу в пальцах единственный символ, привязанный к моему поясу коротким и тонким черным шнурком. Маленькое резное колесо — знак пути и неизбежного возвращения.

…Род Гелон чрезвычайно редко упоминается в записях путешественников. Даже в «Описании стран и народов, чудных обычаев, виденных в пути, который продолжался долгих пятнадцать лет; с приложением цен на пиво в придорожных трактирах» Диогена Кривоного — книге, хотя и весьма своеобразной, но тем не менее наиболее полной из написанных когда-либо.

…Тех, кого я знал ранее, посещали Гелон, вернее сказать, неизбежно посещали: там делают пересадку все, кто хочет достичь Осеннего края морем, и в ожидании отлива проводят там хотя бы день. Смущенные взгляды и уклончивые ответы, затуманившиеся глаза — все это заставляло меня воображать то дома терпимости, то притоны, полные шальных людей с Севера.