Савелий плотно забухивает, принарядившись в черный похоронный костюм. Играет на гитаре и прихватывает заглянувшую к нему Свету за задницу.
Сенильный склероз уходит вместе с морщинами и холестериновыми бляшками. Григорий вспоминает, как подделывать документы. К Свете возвращается знание немецкого. Все это очень кстати. Савелий в сорок пятом закопал в подвале лютеранской церквухи чуть-чуть трофеев. Схрон отошел в западную зону оккупации. Немного Рембрандта и Рубенса. Несколько Ван Эйков и Веласкесов. Дюрер. Мане. Моне. И золотишко.
Загранпаспорта. Визы. Уморительные нынешние наряды. Дымя самокрутками, старики бредут по Амстердаму.
Линор Горалик
Как по воздуху
И тут Мурло — она назвала его так про себя с самого начала полета и потом с отвращением смотрела, как он слюнит пальцы, переворачивая страницы журнала, — так вот, Мурло вцепилось ей в плечо и зашептало: «Не бойтесь, я сейчас поведу самолет» — и вдруг уперлось кулаками себе под мышки, как ребенок, собравшийся изображать курицу. Она едва успела отстраниться, чтобы не получить локтем в глаз, а Мурло набрало воздуха в грудь и принялось низко, утробно гудеть, и его гудение на секунду действительно смогло перекрыть и панические голоса пассажиров, и какое-то нехорошее дребезжание, и почти истерические голоса стюардесс, умоляющих пассажиров вернуться на свои места и пристегнуть ремни. Мурло гудело: «Ууууууууууууууууууу!!!» — и всем телом кренилось вправо, когда самолет начинал заваливаться на левый бок, или откидывалось назад, если весь салон бросало вперед. Она вдруг поймала себя на том, что поскуливает ему в такт, понижая и повышая голос, и от ужаса перед этим фактом пропустила момент, когда самолет перешел от неожиданных бросков из стороны в сторону к небольшим, но ритмичным рывкам вперед, а потом потихоньку выровнялся. Тогда она смогла расцепить пальцы и разлепить веки. Мурло сидело в кресле с закрытыми глазами, по шее у него ползли капли пота. Позже, на паспортном контроле, он разыскал ее, вцепился липкой лапой в плечо и сказал несвежим ртом:
— Я же говорил вам, я пилот.
— Да, — сказала она. — Да, конечно. Спасибо.
— Один раз я спас космический корабль, — сказало Мурло. — Я был далеко, но все почувствовал. Была неисправность в системе управления. Я не дал взлететь, они бы все погибли, я не дал. Потом я три дня лежал дома, не мог встать.
— Да, — сказала она. — Да, спасибо большое.
С моря ветер холодный дохнул из-за туч
Документов при девочке не было, отпечатки пальцев ничего не дали. Ей было лет шесть, от силы — семь. Она была чистенькая, аккуратная, только распущенные волосы сильно спутаны и белые кроссовки в земле, как будто она долго пробиралась по парку или просто топтала газоны.
— Привет, — сказал он, присаживаясь перед девочкой на корточки и широко улыбаясь. — Я Питер, а тебя как зовут?
Девочка не шелохнулась.
— Тебе тут нравится? — спросил он. — Вообще-то я люблю эту комнату. Никому не рассказывай, но я иногда забираюсь сюда отдохнуть и поговорить с Мистером Долгоухом. — Он кивком указал на большого, мягкого, нескладного зайца, сидящего в одном из цветастых детских креслиц.
Девочка не шелохнулась.
— Мне кажется, — сказал он, — вас надо познакомить.
Он потянулся, подхватил зайца, посадил его к себе на колено и помахал девочке бескостной мохнатой лапкой.
— Привет! — сказал Мистер Долгоух дурашливым голосом. — Меня зовут Мистер Долгоух! А ты кто?
Девочка не шелохнулась.
— Давай-ка я попробую угадать, — сказал он, возвращая зайца на место. — Посмотрим, посмотрим… — Он сделал вид, что вглядывается в девочкино лицо. — Наверное, ты Мэри!
Девочка не шелохнулась.
— О нет, конечно не Мэри! — сказал он. — Ты наверняка Кейт!
Девочка не шелохнулась.
— Ах нет, нет, конечно не Кейт! — сказал он. — Как я мог так ошибиться! Ты же вылитая Джесси!
Девочка не шелохнулась. Он переглянулся с медсестрой, стоявшей у двери, — медсестра смотрела сочувственно.
— Очень, очень странно! — сказал он. — Но если ты не Мэри, и не Кейт, и не Джесси, то у тебя должно быть какое-нибудь совершенно удивительное имя! Может быть, ты Кристина-Клеменция?
Девочка не шелохнулась.
— Или даже Маргарита-Юлалия! — сказал он. У него начали затекать лодыжки, и он сел прямо на разукрашенный попугайчиками ковер.
Девочка не шелохнулась.
— Дарлина-Сю? — спросил он. Метод явно не работал, девочка не вовлекалась в игру. — Ипполита-Ди? — спросил он, теряя надежду. — Аннабель-Ли?
Девочка резко вскинулась и изумленно посмотрела на него огромными темными глазами.
Их не бывает
— А может быыыть, — сказала она загадочным голосом, — она пряааачется… Под кроватью?!
Тут она резко откинула в сторону плед и глянула вниз, но под кроватью Настюхи не было.
— А может быыыть, — сказала она (будильник в виде Багс-Банни показывал без пяти шесть, через пять минут надо было пойти на кухню проведать духовку), — она пряааачется… За занавеской?
За занавеской Настюхи тоже не было, — что-то, а играть в прятки ее Козявочка умела. Она закрыла окно; вообще-то, Козявке было запрещено открывать его без спросу, кое-кому сегодня влетит.
— А мооооожет быть, — сказала она тоном человека, которого посетила гениальная мысль, — мооожет быть, она сидит за ящиком с игрушками?!
За ящиком с игрушками сидел пропавший три дня назад плюшевый бегемот, а больше никого, но где-то неподалеку раздалось тоненькое-тоненькое хихиканье. Тут она вспомнила, что духовка духовкой, а надо еще позвонить Алене, чтобы они захватили с собой большую салатницу. С игрой пора было заканчивать. Она села на край кроватки.
— Нет, — сказала она печально, — я сдаюсь. Где же моя Козявочка?
«И в комнате до их прихода надо бы хорошенько убрать», — подумала она, рассматривая валяющийся на полу потоптанный альбом для рисования.
— Может быть, — сказала она, — моя Козявочка сбежала в Африку?
В комнате было тихо-тихо, ни шороха, ни единого звука.
— Может быть, — сказала она, — моя Козявочка уехала в кругосветное путешествие?
Тихо.
— Может быть, — сказала она, потихоньку теряя терпение, — мою Козявочку утащили к себе феи?
И тут она увидела на полу, под самым подоконником, крошечный, размером с мизинец, остроносый кожаный башмачок и закричала так, что Настюха с грохотом вывалилась из шкафа и тоже уставилась на этот кукольный башмачок в глубоком недоумении… потом на маму, потом на кое-как раздетую с вечера куклу Сесилию, потом опять на маму.
Еще нет
Провожающих уже попросили выйти из вагонов, она меленько обцеловала его — глаза, щеки, подбородок, а потом неожиданно ткнулась губами ему в ладонь, и он сухо бормотал: «Ну что ты, ну что ты, я через неделю же вернусь», обнял ее, зацепившись за волосы пуговицей на рукаве пальто. Она быстро пошла к двери, он не стал смотреть в окно, сглотнул ком и вошел в купе, и прямо следом за ним вошел сосед, невыразительный человек в точно таком же пальто, как у него.
Они поздоровались, сосед сразу сел на свою полку и принялся шуршать любезно разложенными по столу дорожными журналами, а он решил приготовиться ко сну и принялся рыться в сумке. В плоский внутренний карман можно было не заглядывать: там лежал пакет с выписками, рентгенами, томограммами, всем-всем. Он расстегнул маленькое боковое отделение и достал теплые носки. Глупо было тащить с собой два спортивных костюма, но он тащил, потому что чувствовал, что не может провести ночь в поезде в том, новом, сине-черном костюме, в котором он еще и належится, и находится, и належится… Он вытащил другой костюм — старый, домашний, коричневый — и обернулся на соседа: ловко ли переодеваться при нем?
Сосед как раз стоял спиной — склонился над собственной сумкой, порылся в ней и плюхнул на столик старый коричневый спортивный костюм. За этим костюмом последовал другой, сине-черный, с еще не срезанным ценником, и теплые серые носки. Стыдливые комочки синих трусов были на минуту рассыпаны по полке и тут же спрятаны обратно (он подавил желание оттянуть пояс собственных брюк и посмотреть вниз: он и так отлично помнил, что там надето). Остальное заслоняла спина соседа. Он вытянул шею как мог, увидел аккуратно сложенное зеленое полотенце, торчащее из бокового кармана сумки, и свежекупленный том «Марсианских хроник» в бумажной обложке (пока они пытались говорить о чем-нибудь веселом на перроне, Наташа колупала ценник — и отколупала, и теперь липкий прямоугольник на обложке обязательно превратится в отвратительное грязное пятно).
Тогда он вышел из купе в коридор и, дрожа в такт тронувшемуся с места поезду, тщательно ощупал себя — руки, лицо, грудь. Но нет, он был еще жив.
Почти
Свет становился ярче, она совсем не чувствовала боли, а только смешливое и опасливое возбуждение, как в детстве, когда несешься с горки и все вокруг так нереально, и стремительно, и гладко. Двери распахивались перед ее каталкой; те, кто толкал каталку вперед, торопливо перекидывались полупонятными фразами, одновременно тревожными и магическими. Бегущий справа от каталки держал в руках планшет; белая маска, закрывающая нижнюю половину его лица, втягивалась и выпячивалась от его дыхания. Она успела назвать ему свой возраст, адрес, семейное положение; он не глядя делал на планшете какие-то пометки.
— Мистер Лентер, заинтересованы ли вы в реинкарнации, и если да, то есть ли у вас какие-то предпочтения? — прокричал держатель планшета, ловко уворачиваясь от другой каталки, несущейся им навстречу.
— Я что, могу стать кем угодно? — изумленно спросила она, прикрывая глаза ладонью и пытаясь разглядеть его в нарастающем белом свечении. Каталка влетела в очередную дверь.
— Мистер Лентер, — сказал держатель планшета с некоторым раздражением, — такова стандартная процедура: сначала мы спрашиваем про предпочтения, потом специальная комиссия принимает решение. Пожалуйста, сосредоточьтесь.
Ася Датнова Физика? Лирика!
Профессор сидел за столом, задумавшись и подперев подбородок рукой. За окном рассеянно падал снег. По крыше соседнего дома деловито ходила угольная ворона. Профессор и сам был похож на большую ворону странной расцветки: сутулый брюнет с выдающимся носом, остроглазый, смуглый, в сиреневом пиджаке с накладными плечами, в ярко-желтых ботинках. Ирония искажала лицо профессора, губы кривились. Профессор выглядел как человек, знающий все обо всем на свете и потому не ждущий от жизни ничего хорошего.
В дверь робко постучали, в аудиторию просунулась кудрявая голова.
— Войдите, — тускло сказал профессор и поджал губы. В аудиторию вошла Алиса, студентка первого курса. Алиса была похожа на куклу в шуршащей обертке. С ее появлением в воздухе возник аромат туберозы, конфет с ликером и еще чего-то приятного.
Профессор поморщился. Он не любил учить студентов, всех этих шумных, горластых здоровяков, этих девиц, напропалую флиртующих с однокурсниками.
Алиса прошествовала к первой парте, села, оправляя платье и прическу, и приняла раздражавший профессора раскаивающийся вид.
— Не притворяйтесь, — сказал профессор. — Я все равно не поверю, что вам очень жаль.
— Но, профессор, — сказала Алиса, — мне правда жаль, простите, что я пропускала ваши лекции.
— Прогуливала, — сказал профессор и горько улыбнулся.
— Прогуливала, — легко согласилась Алиса.
— Если вы будете продолжать в том же духе… — Профессор встал и нервно прошелся по аудитории. — Хорошо, — сказал он наконец, — готов признать, некоторые разделы моего курса могут казаться скучными. Но, в конце концов, вы пришли сюда учиться, причем сознательно. Вы, надеюсь, сами выбирали институт? Конечно, мой предмет не профильный, и тем не менее от этой оценки зависит ваш общий балл за весь год. А значит, перевод на второй курс. И у меня есть все основания поставить вам «неуд».
— Но, профессор!.. — Алиса скорчила умоляющую гримасу.
— Неужели мальчики и свидания — это все, что вас интересует? — Профессор почувствовал, что голос его дрожит от возмущения. — Хорошо, вы молодая девушка… Причем вы неглупая девушка, так что могли бы понять, что бесполезно приходить ко мне на зачет в мини-юбке. Конечно, мне ничего не стоило бы поставить вам тройку. Меня беспокоит другое… Скажите, зачем вы решили учиться? Вы не думали, что своим присутствием в институте лишаете шанса человека, которому знания необходимы? Человека, которому сравнительная филология нужна как воздух?
— Но, профессор, — подняла брови Алиса, — вы несправедливы! Во-первых, я многому у вас научилась…
— Как же, — хмыкнул профессор.
— А во-вторых, я пропускала ваши лекции по уважительной причине.
— И сейчас, как я догадываюсь, уважительная причина ждет вас за дверью? — скривился профессор.
— Что? А, да… Я имела в виду другое. Я должна вам признаться… Ваши лекции так заинтересовали меня, что я взяла на себя смелость заняться сравнительной филологией самостоятельно.
— Это так теперь называется? — поджал губы профессор. — И каковы ваши успехи? Может быть, у вас есть что мне продемонстрировать? Может быть, вы готовы к зачету? Ну давайте, удивите меня.
— Видите ли, профессор… — Алиса достала сумочку и принялась рыться в ней. — У меня есть одна теория… Если позволите, я ее изложу.
Профессор посмотрел на часы. День близился к вечеру, дома профессора ждала тишина, по крайней мере, там можно было завернуться в плед и выпить чаю.
— Хорошо, — вздохнул профессор, — у вас с вашей теорией есть сорок минут. Потом я вынужден буду вас покинуть.
— Годится, — кивнула Алиса, и волосы ее затанцевали, как медные пружинки. — Во время одной из лекций вы как-то сказали, что в ничтожно малом фрагменте текста содержится все произведение, его основная идея, отраженная как в капле воды. Что по одной строчке можно все сказать о стихотворении, что каждая сцена пьесы — это вся пьеса в миниатюре, что одно слово из любого языка уже говорит об особенностях мышления его носителей…
— Я так сказал? — поднял брови профессор. — Однако!..
— Для сравнения вы упомянули атомы. Или молекулы? Впрочем, не важно. И тут я задумалась. Ваша мысль — гениальная мысль! — не давала мне покоя. Я размышляла над вашими словами, как вы учили, — от частного к общему. Быть может, подумала я, всё в мире похоже на всё, всё содержится во всём?
— Это не ново, — профессор достал клетчатый платок и тихо высморкался.
— Вначале так и кажется, — кивнула Алиса. — Но давайте разовьем эту тему. Что, если Бог, создав мир, составил для нас некий кроссворд, разгадывая который, мы сможем понять самое себя? Я огляделась вокруг. Повсюду в мире я увидела оставленные для нас подсказки. Возьмем кошку, — развела ладони Алиса, и профессор вдруг живо представил себе урчащую рыжую кошку у нее на коленях. — Что имел в виду Создатель, создавая кошку? Падая, она всегда приземляется на четыре лапы. Не значит ли это, что кошка суть метафора поведения, приличествующего человеку в кризисных ситуациях? А может быть, это обещание?.. Верующие разных конфессий по-разному описывают Бога, но говорят они об одном и том же. Математики представляют мир в математических формулах, физики составляют своды законов, мы изучаем слова… Но ведь законы мироздания одинаковы и для физиков, и для математиков, и для филологов. Не ищем ли мы все одно кодовое слово, то есть это для нас истина принимает форму слова, как для математика и физика — формулы…
— Ну-ну, — сказал профессор и схватился за подбородок.
— Самое интересное в этой шараде то, что она одновременно технократична и гуманитарна. Иными словами, поэт может понять ее так же правильно, как и математик. А значит, мне вовсе не обязательно знать физику, математику и тригонометрию, как не обязательно знать филологию — достаточно лишь моих естественных склонностей, чтобы нащупать разгадку.
— То есть вы имеете в виду, что учиться вам не обязательно, — ядовито сказал профессор. — Удобная теория.
— Но ведь раньше существовали люди, — возразила Алиса, — которые не знали ни физики в ее современном виде, ни математики, ни филологии, а всё же они как-то жили… Неужели вы думаете, что Бог ждет от нас особых познаний, прежде чем сможет открыть нам суть? Перед нами лежит целый мир, с заключенной в его сердцевине тайной. Меня интересует эта тайна, а значит, меня интересует совокупность всех знаний, потому что я хочу видеть картину в целом, а не ее фрагменты — ну знаете, как в альбомах иллюстраций, все эти странные придумки с укрупнением деталей?.. Я полагаю, истину нужно искать в точке пересечения всех теорий.
Алиса извлекла из сумочки и положила перед собой на парту пособие по физике для поступающих в вузы.
— Что это, физика? — изумился профессор.
— Лирика, — ответила Алиса. — Я думала, думала… И однажды меня осенило: так, значит, я могу начать распутывать клубок с любого конца? Если все в мире содержится во всем, может быть, в поэзии зашифрованы основные законы мироздания, вплоть до тех, что еще не были открыты? В конце концов, поэты много знают об этом мире, потому что они умеют наблюдать…
— Не понимаю, какое это имеет отношение к моему предмету… — сказал профессор и потер нос.
— Если это так, — продолжала Алиса вкрадчиво, — закон должен действовать и в обратную сторону. Если бы, читая учебник физики, я обнаружила в нем поэзию, я сочла бы это доказательством.