– Говорят, – заметил он, не прекращая игры, – что Страдивари однажды приобрел целую баржу леса. Это были не обычные бревна или доски. Нет, это были обломки судна, приводившие в изумление наиопытнейших корабелов. Сплетничали, что это обломки ковчега, на котором спасался наш праотец Ной. С тех пор каждую свою скрипку маэстро…
– Делал из обломков ковчега, – предположил я.
– Увы, Ватсон. Страдивари жил долго и много работал. Он создал не менее шести сотен инструментов. Как бы ни был огромен ковчег Ноя, его бы не хватило на все наследие Страдивари. Но кое в чем вы правы. Согласно легенде, в каждой работе маэстро есть кусочек Ноева ковчега. Где именно располагается вставка, неизвестно. Все остальное – обычные ель и клен.
– Ерунда, Холмс, – я чувствовал, как напряжение отпускает меня. – Такая же ерунда, как сплетни, доставленные нам вчера добряком Томом. Помните? Забулдыга Коннери видел черта на крыше трактира. Черт сидел на флюгере и чистил зубы кисточкой собственного хвоста. Мамаша Леннорман обнаружила свою дочь томной и в упадке сил. Единственное, чего удалось добиться от девицы, так это реплики: «Он такой изысканный!» На шее бедняжки обнаружены две мелкие ссадины: говорит, поранилась шпилькой. В полночь кричал баньши, а может, забулдыга Коннери, увидевший черта. На пепелище дома Лиггинсов…
На этих словах я бросил взгляд в окно и подскочил, как ужаленный. К стеклу прижималось лицо, белое как луна, с черными провалами глаз. Выше развевались длинные темные волосы, напоминая языки огня. Хватая по дороге кочергу, я ринулся к окну, рывком выдернул щеколду из паза, распахнул створку, замахнулся – и почувствовал себя пациентом Бедлама. Естественно, снаружи никого не было, кроме моих диких фантазий.
– Простите, Холмс, – пробормотал я, чувствуя, как сердце с галопа переходит на рысь. – Померещилось. Знаете, когда мало спишь и много беспокоишься…
– Знаю, – мягко ответил мой друг. – Что вам привиделось?
Он заставил меня в подробностях описать галлюцинацию, после чего вздохнул:
– Я понимаю вас, Ватсон. Мне и самому не по душе ряд странностей, которым я не могу найти объяснения.
– Какие именно странности? – заинтересовался я.
Клянусь, я ждал чего угодно, но только не ответа, который прозвучал:
– Например, наша встреча на вокзале.
– Да что вы говорите? – ко мне вернулся весь былой сарказм. – Не кажется ли вам, что черт на флюгере гораздо необычней встречи двух джентльменов на молдонской станции?
– Нет, – серьезно возразил Холмс. – Не кажется. Ватсон, я слишком быстро добрался из Суссекса в Молдон. Скажете, удача? Допустим. Вы, дружище, очень вовремя раздумали плыть во Францию. Спишем на вашу природную отвагу? Хорошо, пусть так. Еще одна удача – день отбытия санитарного поезда, как и тот факт, что вы не отправились в Челмсфорд сопровождать раненых. И наконец, первый же молдонец, которого мы встречаем, оказывается свидетелем битвы с марсианами, очевидцем удивительных чудес и спасителем бедняжки Дженни. Я не верю в совпадения. А их кто-то достает одно за другим, как шулер – тузы из рукава. Весь мой опыт говорит, что это – бриллиант куда более редкий, чем призраки на руинах или девочка, мечущая молнии.
– Ваши выводы? – жадно спросил я.
Мне чудилось, что Холмс сейчас достанет решение, как упомянутый шулер – хорошо, из уважения к Холмсу скажу иначе: как фокусник извлекает из цилиндра живую курицу. Увы, я был обманут в своих ожиданиях.
– Делать выводы рано, – Холмс пожал плечами, о чем-то размышляя. – Еще Брамса? Нет, Брамс – позже. У меня к вам просьба. Разверните ту карту, которую я одолжил у капитана Уоллеса. И возьмите свечу, здесь темновато.
Карта Англии, о которой говорил Холмс – весьма, замечу, подробная – заняла половину стола. Я поднял свечу повыше, пытаясь разогнать тьму, копившуюся на границах туманного Альбиона.
– Как называется городок, где жила Дженни?
– Харфорд, насколько я сумел расслышать. Или Хартфорд?
– Я знаю Хартфорд в Чешире, – Холмс склонился над картой. – Это на северо-западе Англии, марсиане туда не добрались. Вряд ли девочку стали бы везти из безопасного графства в район боевых действий. Итак, Чешир нам не подходит. Аккуратнее, Ватсон!
Капля горячего воска упала на карту. Холмс ловко поддел воск ногтем и отбросил в сторону, но на карте осталось пятно.
– Ватсон, вы запятнали графство Уилтшир!
Холмс улыбался, но мне все равно сделалось неловко.
– Прошу прощения…
– Не берите в голову, друг мой. Просто будьте аккуратней со свечой. Если память мне не изменяет, в Англии есть, как минимум, еще один Хартфорд… А вот и он! Это больше походит на место, откуда могли доставить Дженни. Недалеко от Лондона, западнее Челмсфорда – практически на одной параллели. Судя по пометкам капитана, марсиане там побывали. И все же… Почему девочку не увезли на север? Ведь там намного безопаснее! Молдон находится совсем рядом – нетрудно догадаться, что скоро марсиане доберутся и сюда.
– Возможно, потому, что у нее здесь родственники? – предположил я. – А на севере никого нет?
– Звучит логично. И тем не менее… С этими Лиггинсами надо держать ухо востро. Они не коренные молдонцы – переехали сюда около десяти лет назад. Но никто не помнит, откуда. Очередная странность, дорогой мой Ватсон: в городках типа Молдона все, как правило, всё друг про друга знают. А тут Лиггинсы – живут десять лет, а рассказов о них мы не добились. Затем появляется Дженни – и тоже непонятно откуда. Ладно, допустим, она из Хартфорда. Что это нам дает? Практически ничего.
В задумчивости Холмс сцепил пальцы – они слегка хрустнули – и прогулялся взад-вперед по комнате. Подняв голову от карты, я увидел в окне знакомое лицо: луна с провалами глазниц. Расплющив нос о стекло, призрачный соглядатай живо интересовался нашими картографическими изысканиями. Створки я, помнится, закрыл на щеколду после досадного инцидента с кочергой; наученный горьким опытом, я не стал срываться с места, как безумец, а лишь медленно шагнул к окну – и обнаружил, что мерзкая личина рассыпалась стайкой черных пятен. Хлопья пепла, летучие мыши, листья, сорванные ветром – чем или кем бы они ни были, эта пакость унеслась прочь.
– Что там? – спросил Холмс, стоявший спиной к окну.
Я вздохнул:
– Помрачение рассудка.
– Бледный лик?
– Да.
– Я видел его, Ватсон. Трижды, еще до вашего прихода. В первый раз он появился тогда, когда мне удалось добиться чистого звучания ноты соль в малой октаве. Второй и третий разы я не связываю с конкретными нотами.
– И вы, – я задохнулся, – вы так спокойно говорите об этом?
– А вы предпочли бы, чтобы я вязал кочергу морскими узлами? Все говорит за то, что это галлюцинация, мой дорогой Ватсон. Во всяком случае, это не человек.
– Вы уверены?!
– Разумеется. Вы заметили, что снаружи прохладно? Молдонские ночи даже летом неласковы к бродягам. Лицо тесно прижимается к стеклу, но стекло не запотевает от дыхания. А я, друг мой, еще не встречал людей, способных не дышать.
– Я встречал, – буркнул я.
– Живых? – заинтересовался Холмс.
– Мертвых.
– Ну, это пустяки. Мертвецы – милейшие создания. Тихие, спокойные флегматики. Вам ли не знать, доктор? Если, конечно, не брать в расчет профессора Мориарти, который умудрялся доставлять нам хлопоты даже из преисподней. Помните лже-вампира, которого мы с вами ловили в Суссексе? Я еще сказал вам тогда, что наше агентство частного сыска…
– …обеими ногами стоит на земле и будет стоять так и впредь, – перебил я Холмса. – Реальность, заявили вы, достаточно широкое поле для нашей деятельности. А с привидениями…
– Вот-вот. С привидениями к нам пусть не адресуются. Сыграть вам колыбельную на бис?
– Хватит, – отмахнулся я. – Пойду к себе.
Мне стыдно признаваться в слабости, но в тот момент мне казалось, что вне апартаментов Холмса все призраки Англии оставят меня в покое.
В дверях меня догнал вопрос Холмса:
– Скажите, Ватсон, что вы думаете насчет гипноза?
Ответ мой не заставил себя ждать:
– Мы, хирурги, предпочитаем скальпель.
6. Сон в летнюю ночь
Том не знал, что его разбудило. Шум? Голоса? Обычно, намаявшись за день, Том спал как убитый и уж точно не имел привычки подскакивать до рассвета. Затаив дыхание, он лежал, вслушивался в ночь и жалел, что уши его не обладают такой музыкальной чуткостью, как у мистера Холмса. Тишина была настолько полной, что вскоре Рэдклифу начал мерещиться ползущий по дому вкрадчивый шепот.
Нет, слов не разобрать, хоть убей.
Кромешная тьма, заполнившая дом, доводилась тишине родной сестрой. Не видно ни зги, словно комнату от пола до потолка залило чернилами. В чернильном омуте Тому чудились странные завихрения – эдакие водовороты мрака, гуляющие из угла в угол. Он не выдержал и шевельнулся. Старая кровать отчаянно застонала, наваждение исчезло. Ночь как ночь, комната как комната.
Что же все-таки его разбудило?
Не засну, понял Том. У него возникло непреодолимое желание выйти на улицу. Осмотреться, подышать свежим воздухом. Прогуляться до развалин дома Лиггинсов – благо это совсем рядом. Взглянуть, как идут дела у караульных. Дивясь своему порыву – тоже, проверяющий нашелся! – Том принялся одеваться. Одевался он почему-то в темноте, на ощупь, хотя точно помнил, что на столе припасена свеча и коробка спичек.
На улице оказалось заметно светлее, чем в доме. Фонарей на Оук Клоуз не было, но небо усыпали бесчисленные звезды, переливаясь россыпями золотых угольков. Возле руин горел костер, постреливая редкими искрами. У костра вповалку дрыхли трое караульных. Вот вам и бдительность с дисциплиной!
– Эй! – окликнул Том.
Сони и ухом не повели. Рэдклиф шагнул ближе, вгляделся в бледные лица – и у него ёкнуло сердце.
– Эй, проснитесь!
Он потряс за плечо ближайшего солдата. Тот и не думал просыпаться. Холодея от скверного предчувствия, Том приложил ухо к груди караульного – и выдохнул с облегчением. Жив! По крайней мере, сердце бьется. Перепились, что ли? Том принюхался: спиртным от солдат не пахло.
Что за напасть?!
Он принялся трясти всех троих по очереди; набравшись смелости, звонко шлепнул одного ладонями по щекам. Никакого результата! У солдата даже щеки не порозовели. Лицо осталось бледным и отрешенным, на губах застыла жутковатая мечтательная улыбка.
– Да что ж это такое?! – в отчаянии воскликнул Том.
Вернулся шепот: на сей раз Том явственно различил слова.
– Торописссь, Томмиии…
– Кто здесь?!
Рэдклиф завертел головой, пытаясь определить, откуда идет голос. Шепот, похожий на шипение клубка змей, наползал отовсюду:
– Торописссь! Ты их не разссбудишшшь… Только миссстер Холмсссс… Да-с, миссстер Холмсссс! Приведи его, Томми. Приведи до рассссвета… торописсссь…
Том поверил. Том побежал. А что ему оставалось делать, если небо на востоке уже начало едва заметно светлеть?
Дверь «Синего вепря» была заперта. На отчаянный грохот дверного молотка объявился крайне недовольный мистер Сквоттер, хозяин гостиницы, и велел «пьяному шалопаю» убираться.
– Мистер Холмс! – завопил Том.
– Пошел вон, пьяница!
– Мне нужен мистер Холмс! Срочно!
– Болван! Я засажу тебя в холодную!
Мистер Сквоттер приготовился в подробностях описать безрадостные перспективы, которые ждут полуночного гостя, но за спиной хозяина, с лестницы, ведущей на второй этаж, прозвучал знакомый голос:
– Что случилось, Том?
И сразу следом:
– Пропустите этого молодого человека.
Мистеру Сквоттеру, раздосадованному вмешательством постояльца, пришлось отступить, и спустя минуту Том уже докладывал:
– …они живые! Они просто не хотят проснуться! Я и так, и сяк… А тут голос: мол, беги, Том, за мистером Холмсом! Только он их разбудит. Если, конечно, до рассвета поспеет…
– До рассвета? Очень интересно.
Том обнаружил, что мистер Холмс одет, как для прогулки, а руке у него – знакомый футляр. Видимо, мистер Холмс намеревался разбудить солдат игрой на скрипке.
– Вы не разглядели говорившего, Том?
Том виновато понурился:
– Нет, сэр.
– Не расстраивайтесь. Уверен, он сам объявится.
– Мне побежать вперед, сэр?
– Нет, мы пойдем вместе.
Далеко уйти им не удалось: на лестнице объявился доктор Ватсон – не выспавшийся, раздраженный и с револьвером в руке.
– Куда это вы собрались, Холмс?!
– Не притворяйтесь, друг мой. Вы все отлично слышали. Наш приятель Том не умеет говорить тихо. Иерихонская труба в сравнении с ним – лепет ручья.
– Вы хотели уйти без меня!
– Хотел, – не стал спорить Холмс. – И очень рад, что у меня ничего не получилось. Поймите, Ватсон: ему, кем бы он ни был, нужен я. Это наверняка ловушка.
– Ловушка? – усы доктора воинственно встопорщились. – Я вам это еще припомню, Холмс! Вы хотели угодить в ловушку без меня! Какой вопиющий эгоизм! Не будем терять времени, джентльмены. Рассвет на подходе.
– Вы правы. Времени у нас в обрез.
Уже на улице доктор проворчал:
– Зачем вам скрипка? Лучше бы прихватили револьвер!
– Револьвер я тоже прихватил, – невозмутимо сообщил Холмс.
Вопрос насчет скрипки остался без ответа.
Интермедия Байты с битами
– Тьфу-тьфу-тьфу! – бормотала Тюня.
– Чтоб не сглазить! – бодро откликался я.
– Тьфу-тьфу-тьфу!
– …чтоб не сглазить…
– …тьфу!..
– …чтоб!..
И еще: тук-тук-тук! Костяшками пальцев по дереву, для страховки. Надо бы по некрашеному, но где его взять в современном интерьере, некрашеное-нелакированное? Каждый второй раз я стучал по лбу. Шутка с бородой, как у Хоттабыча, но сейчас любая подмога была бы кстати.
…складывалось. Судя по динамике процессов, которые нам выбрасывала программа, складывалось. И у Нюрки, смирно лежавшей на диване, перестал дергаться уголок рта.
Тыщу раз «тьфу-тьфу-тьфу» через левое плечо!
– В тридевятом царстве, – сообщила Тюня, – в тридесятом государстве, в туманном Альбионе царицы Виктории Долгоправящей…
– Ну? – поощрил я.
– Марсиане возвращаются, магия бежит! Снегирь, ты угостишь меня чашечкой кофе? На обратном пути?
– Чаем угощу. В пакетике, без сахара.
– Жлоб ты, Снегирь…
«Ж-ж-жлоб!» – согласился гадский принтер. Некоторое время я тупо смотрел на распечатку. Время шло и шло, из некоторого превращаясь в неприлично долгое.
– Что там? – заинтересовалась Тюня. – Текст?
– Нет.
– Картинка?
– Нет.
– А что? – брови Тюни поползли на лоб.
– Ноты.
– Какие?
– Понятия не имею. Черненькие.
В нотах я не разбирался от слова «совсем». Особенно когда тебе выбрасывают чехарду закорючек, фрагмент без начала и конца – и минимум слов в пояснение этого безобразия. Не принимать же всерьез заклинания типа «lento» и «sempre legato»?!
– Наши с тобой беседы, Снегирь, – начала Тюня с опасной медлительностью. Так пантера сжимается в комок перед броском, – напоминают диалоги Дюма-отца. Мэтру стали платить построчно, мэтр стал раздувать диалоги. А? Ну да! Что? Ничего? Извольте пояснить! Не изволю! А? Не изволю, и баста! Дай мне твои ноты, я забью их в поисковик…
– Тут стоит редактор для нотной записи?
– Я что-нибудь придумаю.
– А?
– Ну да!
Мы оба подпрыгнули, когда из колонок зазвучал орга́н. Мелодия в верхнем голосе. Ровно идущие четверти нижнего голоса. Ритм неторопливого шага: прогулка по осенней аллее. Мелодические фигурации среднего голоса. Вздохи, мольба: нисходящие малые секунды и нисходящие терции.
Думаете, на меня снизошло озарение? Я начал разбираться в музыке? Это все было написано на следующей странице распечатки: голоса́, терции, фигурации. Отсутствовало главное: название произведения. Какой-то хорал, но какой? Чей?
А главное: какого чёрта?
Аранжировка хорала говорила о современном вторжении. Деликатно, но уверенно в церковное звучание органа вплетались синтезированные звуки. Музыка довольно быстро закончилась: две-три минуты, и все. Для хорала маловато. Хоральная прелюдия? Не успел я вслух посетовать на краткость, как музыка вернулась в другой обработке. Нижний и средний голоса остались за органом, верхний повела труба.
Золотая труба ангела, вставшего над миром.
«Тимофей Докшицер – труба, – уведомил принтер, чуточку пожужжав. – Ольгертс Циньтиньш – орган. И. С. Бах, хоральная прелюдия фа-минор «Ich ruf zu dir Herr Jesu Christ». Прелюдия фа-минор звучала в фильме «Солярис» в обработке Эдуарда Артемьева…»
Я хлопнул себя по лбу:
– Солярис! Ну конечно же, Солярис!
– Солярис? – Тюня задумалась. – В главных ролях Джордж Клуни и Наташа… Не помню, что за Наташа. Нет, Снегирь, там такой музыки не было. Ошибочка вышла.
– В главной роли Донатас Банионис, – рядом с Тюней я чувствовал себя динозавром. Иногда забывалось, насколько я старше гражданки Недерезы. – «Солярис» Тарковского. Эта прелюдия использовалась в саундтреке.
– Ну и что?
Если б я знал, что ей ответить!
– Тебе никогда, – глаза Тюни подозрительно заблестели, – не хотелось узнать, что там?
– Где?
– Ну, там, – она кивнула на принтер, хотя кивать, пожалуй, следовало на системный блок. – По ту сторону?
– Нет. Не хотелось.
– Дурак. Вульгарный материалист.
– Пусть.
– Ты старый, Снегирь. Косный ты. А раньше, в молодости?
– Не хотелось, Тюня. Ни раньше, ни сейчас. Сейчас – особенно.
Меньше всего мне хотелось вдаваться в подробности своей бурной молодости. Нас водила молодость в сабельный поход…
– И все-таки, что там?
Она давила так, словно что-то знала.
– Биты, – я пожал плечами. – Байты.
– И все?
– Тебе мало? Ты только представь: накачанные байты в кожаных куртках. Татуировки, бороды, пирсинг. В руках – биты. Бейсбольные биты. Они смыкают кольцо: байты с битами. Кольцо вокруг тебя. Нравится?
– Да.