Раззаков Федор Исповедь графомана
Федор Раззаков
Исповедь графомана
Мои первые писательские опыты проходили на Казаковке, то бишь на улице Казакова. Если, выйдя из подземного перехода у станции "Курская", дойти до развилки дорог у Театра имени Гоголя и института Землеустройства, а затем по правой стороне улицы пройти еще метров сто пятьдесят, то за металлической оградой можно увидеть один из фасадов знаменитого дворца графа Разумовского, а на другой стороне улицы ваши глаза упрутся в красное административное здание, коих в центре Москвы сегодня воздвигли немеренно. На месте этого здания каких-нибудь четверть века назад и находилось место, которое мы гордо именовали "наш двор". Здесь стоял двухэтажный скромный дом постройки середины позапрошлого (XIX-го) века, в котором я прожил лучшие годы своей жизни (1965-1977) и где начинались мои писательские опыты.
До четырнадцати лет у меня было одно серьезное увлечение - хоккей. Будучи капитаном хоккейной дружины Бауманского района и, приведя ее в сезоне 1975-1976 годов к 3-ему месту по городу, я мечтал продолжить свою карьеру в профессиональной команде. Но весной 1976 года, во время школьных каникул, во мне внезапно проснулся писательский зуд. Не в силах унять его, я купил в канцелярском магазине толстую амбарную тетрадь (96 листов) и стал кропать в нее ни много ни мало целый роман. Причем, роман юмористический. Почему я выбрал именно этот жанр? Все очень просто. В нашем дворе за мной давно закрепилась слава местного барона Мюнхгаузена: собирая вокруг себя толпы сверстников, я мог фантазировать часами подряд, сочиняя всякие небылицы, иные из которых длились по нескольку часов. До сих пор у меня перед глазами стоит такая картина: поздний летний вечер, я заливаюсь соловьем перед дворовой ребятней, а их родители, вышедшие чтобы загнать своих отпрысков по домам, терпеливо ждут, когда я закончу свою очередную сказку.
В конце концов с возрастом моя неуемная фантазия стала требовать иных выходов и я обратил свой взор на чистый лист бумаги. И хотя с грамматикой мои отношения всегда складывались непросто, меня это нисколько не смущало: писать-то я собирался исключительно для себя и друзей, а отнюдь не для того чтобы увидеть свои произведения опубликованными. И практически за несколько дней я накрапал свой первый роман - про приключения Пипкина. Этот герой родился на свет благодаря симбиозу двух известных киноперсонажей: герою 13 английских комедий 60-х годов Питкину в исполнении Нормана Уиздома (сам я эти ленты тогда еще не видел, но слышал о них от старших товарищей) и Высокому блондину в исполнении Пьера Ришара (эти фильмы я видел). Опробовать свое произведение на слух я отправился домой к своему однокласснику и другу Сергею Злобину. Тот сказал почти по Сталину: "Эта вещь будет посильнее "Фауста". Столь лестная оценка моего опуса меня сильно вдохновила и я засел за новые "Приключения Пипкина". С этого момента в доме моего друга на Казакова, 25 будут проходить регулярные читки моих произведений, на которые будет приглашаться исключительно избранный круг доверенных лиц.
После двух тетрадей про Пипкина я взялся окучивать новую тему покорение Дикого Запада. С начала 70-х это была одна из самых популярных тем в подростковой среде. А главным источником наших знаний об этом времени была "индейская" серия киностудии "ДЕФА" с Главным индейцем Советского Союза Гойко Митичем в главной роли. Плюс фильмы про Виннету, снятые в ФРГ. На почве этих фильмов я и "сдвинулся" - в 1976-1977 годах написал серию книг про индейцев: "Тропою слез" (про белого охотника Болла Сандена) и два романа "Джеймс - Твердая Рука" (про белого мальчика, сына переселенцев, попавшего к индейцам). Романы эти сохранились у меня до сих пор, но я не стану утомлять читателя отрывками из них. Приведу лишь короткий эпиграф, которым я сопроводил вторую книгу про Твердую Руку. Цитирую:
"Настороженная тишина пустынной прерии, быстрый бег лошадей, свист стрелы, воинственные крики. Все это есть в книге "Джеймс - Твердая Рука принимает бой!", где много стреляют и в изобилии льется кровь, но, в полном соответствии с законами приключенческих книг, неуязвимым для вражеских пуль остается главный герой романа, мужественный защитник индейцев Джеймс Твердая Рука.
Перед читателями встает картина борьбы золотоискателей небольшого американского городка Тоустона с индейцами племени дакота. Золотоискатели не гнушаются самыми подлыми средствами пытаясь захватить земли гордых дакотов".
Летом 1977 года мои графоманские опыты продолжились. В июне меня угораздило сходить на фильм французского режиссера Филиппа де Брока "Картуш" с Жаном-Полем Бельмондо в главной роли и с этого момента у меня появилось желание написать роман из серии "плаща и шпаги". Свое новое произведение я назвал "Бесстрашный Банно" и предварил его следующим эпиграфом: "Все герои этой повести и события, происходящие в ней, вымышлены, хотя, может быть, и существовал такой человек, как Банно де Трауль, близкий друг знаменитого Луи-Доминика Бургиньона по прозвищу Картуш, который кончил жизнь в 1771 году на Гревской площади в Париже. Пережив своего друга, Банно де Трауль еще много лет странствовал по родной Франции, удивляя людей своим мужеством и ловкостью".
По мере моего взросления менялись и темы моих следующих книг. Интерес к историческим романам у меня иссяк и я увлекся современной тематикой. В итоге в 1978 году на свет появился роман из трех (!) книг про моих одноклассников, про ВИА "Осколки радуги", который "лабал" музыку в родной мне школе N325 (кстати, одной из старейших в Москве). Название у книги было почти философское - "И был когда-то день...". Ничего общего с прошлой моей "литературой" она не имела и напоминала нечто среднее между "12 стульями" (моя любимая книга) и "Трое в лодке, не считая собаки". Об этом можно было судить хотя бы по эпиграфу: "Роман в жанре "обхохочешься", не выдвинутый на соискание Государственной премии, Нобелевской премии и даже премии многотиражной газеты "Даешь!" по весьма туманным соображениям".
В мае 1981 года закончилась моя мирная городская жизнь и я был призван в ряды Советской Армии. Полгода тянул лямку в учебке в Переславль-Залесском, затем полтора года служил в ракетных частях в Литве, в лесах под городом Таураге. Там ко мне пришло новое увлечение. В солдатской библиотеке я вдруг обнаружил книги о сталинских репрессиях, изданных в годы "оттепели" (в начале 60-х). До этого я краем уха слышал о Тухачевском, Блюхере, Мейерхольде, зверски замученных в сталинских застенках, а здесь оказались книги, где их трагическая судьба была описана в деталях. Напомню, на дворе стоял 1982 год, апогей "застоя", когда о сталинских репрессиях в официальной прессе вообще не упоминалось. В итоге из армии я вернулся обогащенный серьезными знаниями (привнз с собой целую папку, посвященную "культу личности"). Именно с этой папки и начался мой личный архив, который теперь насчитывает уж не знаю сколько десятков тысяч публикаций по разным сферам жизни (культура, политика, спорт и т. д.). Именно этот материал и стал основой для выхода в свет моих многочисленных "Хроник". Впрочем, не будем забегать вперед.
Параллельно увлечению историей (на этой почве я даже после армии поступлю на исторический факультет МОПИ), я продолжил свои литературные (или графоманские) опыты. Только теперь я решил уйти от эпических жанров и увлекся малыми формами, в частности - стихами. В армии их было написано мною около трех десятков. Темы были совершенно разные: о войне, о современности, даже пара-тройка политических. Но больше всего я любил писать юморные стишки, под любимого мною Владимира Высоцкого. В качестве примера приведу одно из таких, родившееся из под моего пера за два с половиной месяца до "дембеля" - 4 марта 1983 года. Название у него длинное: "Письмо крестьянина Ивана Запашного в Комитет советских женщин Валентине Терешковой".
Дорогая Валентина! Я пишу тебе письмо,
чтобы с тяжбой моей было все разрешено.
Я хотя мужик отменный и широк в плечах,
но беда пришла и ноне силы нет в руках.
Я буквально весь извелся, мне ни встать, ни сесть,
дети малые по лавкам плачут: "Тятя! Есть!"
Я ж от горя к "бормотухе", на работу - нет!
Помоги мне, Валентина, дай скорей ответ.
Время ноныче такое, славные дела,
наши шустрые ракеты - шмыг под облака.
И спортсмены, и поэты, да и прочий люд,
все хотят своей державе как-то подмогнуть.
И в то время как повсюду помощь делом, словом,
тут моя супруга Клавка блудит с Харитоном!
Валентина! Не брешу я! Не хочу я зла!
Я вчерась их обнаружил на задах двора.
Шел я мимо, слышу в сене переброс словами,
глядь, а он ее, бесстыдник, лапает руками.
Платье рядышком лежит, вот божуся вам,
лишь исподнее на ней прикрывает срам.
Харитон змеей обвил выступы ее,
а она сопит под ним и вторит: "Яще!"
Валентина, я не знаю, как бы вел себя,
муж ваш, если бы застал вас посередь двора,
и не просто нагишом, а в блудливой позе...
Извиняйте, если груб в этой своей просьбе.
Ну, а как извольте быть мужу и кормильцу,
если грудь твоей жены мнет чужое рыльце?
Если ты пришел домой после стольких дней,
глядь, жена лежит бревном и мужик на ней.
Вот и я тогда взревел, как ведьмедь в лесу,
гаркнул им обоим: "Встать! Смирно! Удавлю!"
Но, с собою совладав, и, сглотнув слюну,
я сказал ей: "Сука ты!" - и пошел в избу.
Я ведь чую это все с Клавкою не вдруг,
Степанида ей дала книжку "Милый друг".
Только как же в соцстране этакий обман?
Мало что там написал ентот Мопассан?
Эту книжку бы изъять, и подобно ей,
чтоб не портил зарубеж нашенских кровей,
ведь скотина Харитон тоже, небось, чтец,
на чужой жене теперь мастер и игрец!
Валентина, объясни, что же вы за племя?
Нет Христа на вас, иль в вас живо блуда семя?
Или только у моей нрав такой блудливый,
ведь, по правде, Харитон соплеист плешивый.
Я пишу тебе письмо, сам к скамье примерз,
на бумаге этой капли от мужицких слез.
Рядом малые шумят: "Тятя, мамка где?"
Валентина, подскажи, что ответить мне?!
Таких "писем" у меня было написано несколько и все они пользовались бешенной популярностью среди моих однополчан. Они прекрасно ложились под гитару и мы горланили их и даже тайком записывали на магнитофон. Если бы эти записи попались на глаза офицерам, нас могли ждать крупные неприятности, поскольку подобное творчество в те годы каралось весьма сурово. О чем говорить, если слушать записи Высоцкого в армии было запрещено. А тут какой-то солдат строчит песни на его манер, да еще всуе поминает Комитет советских женщин во главе с самой первой женщиной-космонавтом Терешковой. Но страха у меня не было абсолютно никакого и я кропал стихи направо и налево. Приведу еще одно, не менее юморное "письмецо", легшее на бумагу 24 марта 1983 года. Автором письма выступала та самая супруга Ивана Запашного Клавдия, которая блудила с Харитоном. Честно говоря, я не помню когда было написано это письмо - то ли до блуда, то ли после - всяком случае из него следовало, что в семье Запашных все "о' кэй". Клавдия писала его из Москвы, уда они с Иваном отправились за покупками. В роли адресата выступает та самая Степанида, которая снабжала Клавдию запрещенной литературой.
Дорогая Степанида! Мы уже в Москве.
Целый день вчера катались с Ваней на метре.
Как доехали? Нормально. Живы да здоровы.
Степанида, как надои у моей коровы?
Красна площадь правда красна. ГУМа рядом с ней.
Это вроде наш сельмаг, лишь поздоровей,
в нем народу, будто в клубе, когда фильм индийский.
Я купила панталоны и пиджак англицкий.
Я от Вани ни на шагу, ну а он же мне
все названия читает магазинные.
Были с Ваней в "Продуктовом", не волнуйся ты,
я купила всей родне в палках колбасы.
Были в "Тканях", все прилавки ломятся шелком.
Там мы с Ваней потеряли рубиль с пятаком.
Ваня долго сокрушался, был так недовольный,
мы ж могли купить бутылку выгодно-плодовой.
Степанида, ты же знаешь, Ваня муж отличный.
Я ему за это тут же выбила "Пшеничной".
И в скверочке, мы без всяких, дорогая верь мне,
прямо с горлышка напились, как у нас в деревне.
Я, подруга, здесь на людях пользуюсь успехом,
на холщовую рубаху смотрят с интересом.
Патрикеевне скажи, что она в бесславии,
у меня теперь есть мыло из самой Италии!
А вчераси, Степанида, случай был обидный,
приставал ко мне мужчина, правда дюже видный,
предлагал он мне, охальник, пока муж в отъезде,
чтоб я шла с ним целоваться у него в подъезде.
Ты, подруга, меня знаешь, я ж не Пелагея,
вот для той мужчина нужен для срамного дела.
Ты же омнишь как весной Еремей постанывал,
это я его граблями, чтобы не подглядывал.
А в Москве такие бабы, ну, никуда не годно!
Все в цегейках и тулупах, говорят, так модно.
Ну, а Ваня рот раззявил и уставил бельма...
Я обиделась и ночью спали мы раздельно.
Вот зашли с ним в "Детский мир", тут еще хужей,
как в нутрях я не искала, не нашла детей.
Мужики одни да бабы кучами столпились...
Пять часов мы здесь плутаем, видно, заблудились.
Я сижу на чемодане, Ваня выход ищет.
Степанида, как там Васька, зубы утром чистит?
Алексею передай, что он был скотиной,
коли так и не вернул три рубля с полтиной.
Бабам также расскажи, что я написалаю
Марфе кукиш покажи, чтоб не приставала.
Если выберусь отсель и себя избавлю,
в нашей церкви все места свечками заставлю.
В мае я "дембельнулся", а спустя пару недель уже опять взялся за перо. На этот раз я увлекся пародиями. В те годы был очень популярен поэт-пародист Александр Иванов (он вел на ТВ передачу "Вокруг смеха") и влияние его творчества сказалось и на мне. Несколько своих пародий я отослал в "Литературную газету", но оттуда пришел ответ (на официальном бланке), что им это не подходит, но мне надо продолжать в том же духе (то бишь писать). Чтобы читателю стало понятно, что из себя представляли мои пародии, возьму на себя смелость процитировать некоторые из них. Так что запаситесь терпением.
Пародия N1 - на стихотворение Андрея Вознесенского "Телеграмма", где есть следующие строчки: "Тебе до востребования Почта Рязани Казани Танзании и Верхнего Волочка".
Телеграмма-2
Тебе до востребования Почта Вилюйске Бобруйске Пиструйске и Нижнего Торжка Гнетущая тоска ТЧК Купил два пончика в масле истратил два пятачка ТЧК Вспомни как мы любили на зеленой опушке леска ТЧК Ты будто зеленка зеленая вся еще зеленее я ТЧК
В шикарном бюстгальтере яблока два ТЧК Лежит на траве белье и наши места прикрыты слегка книжкой Раззакова поэта тире чудака ТЧК Я пою под Антонова лезешь ко мне и хочется мне наступаю на ногу тебе тире коль верить примете то быть беде но нам не страшна беда и пусть мы знакомы всего два часа но лезем руками в такие места ТЧК ТЧК ТЧК А птички поют про тебя и меня ТЧК Про наши большие дела на зеленой лужайке родного леска ТЧК Но ты одевая бюстгальтер и все остальное лежащее на себя пощечиной звонкой сражаешь меня ТЧК За то чтоб не лазил до свадьбы незнамо куда ТЧК Твои каблучки в свете майской зари мелькнули в глазах и исчезли вдали Пока ТЧК И нынче с утра я пишу для тебя на бланке слова ТЧК Быть может ты дома смотря Пугачеву вспомнишь меня ТЧК Поймешь ли сквозь эти строчки мой одинокий вопль ВОПР
(18 июля 1983)
Пародия N2 - на того же А. Вознесенского и его строчки:
Меня ты привела домой.
Любила и любовь давала.
Мы годы прожили с тобой.
Но ты меня не узнавала.
Обознатушки
Ты привела меня к себе.
Раздела. Чаем напоила.
Потом на импортной софе
Меня с собою уложила.
Сияла на небе луна.
Вернее, половина.
А ты все мучила меня:
"Какое ваше имя?"
С той связи минули года.
У нас дочурка Ленка.
А ты все путаешь меня
с каким-то Евтушенко.
(29 июля 1983)
Пародия N3 - опять на А. Вознесенского и его строчки из стихотворения "О 17 Андреях":
В Америке, пропахшей мраком,
камелией и аммиаком,
в отелях лунных, как олени,
по алюминиевым аллеям,
пыхтя, как будто, тягачи,
за мною ходят стукачи...
О 17 Федорах
В Америке, пропахшей бинтом,
рок-музыкой и "Даблминтом",
в гостиничных темных отсеках,
при черных своих пистолетах,
начищены, как гренадеры,
за мною шпионят филеры.
17 рож из ЦРУ...
Тьфу!..
Один такой: скелет да кожа,
мишень такая его рожа!
Другой потолще огурец,
следит в бинокль. Ах, подлец!
Следят за мной, вот ситуация,
из унитаза - информация,
сидишь на нем, а звук внезапно
к ним в микрофон - и все понятно.
17 камер с черной кожицей,
17 раз я был уборщицей,
взяв щетку и ее халат
из ада я спускался в сад.
Живу в гостинице "Ньюпорт",
готов отдаться под аборт,
лишь бы убрали молодцов,
из ЦРУ паршивых псов.
17 черненьких Раззаковых
лежат в портфелях провокаторов,
и положенье не критическое,
а международно-политическое!
17 стонущих Раззаковых
вдруг превратились в конспираторов,
ведь каждый миг из-за угла
следят шпионы США.
А ночь, как посланный кошмар,
Меня пытают, в пах удар,
я извиваюсь от экстаза,
когда мне жгут два моих глаза.
Но я в Москве вторые сутки,
забылись в баре проститутки,
а вот шпионы ЦРУ
меня преследуют вовсю.
Хотя остались они там,
но руку я отсечь вам дам,
они во мне, в который раз,
когда сажусь на унитаз.
Когда гуляю вдоль мостов,
они следят из всех кустов.
Но что за чушь и фальш из глаз,
Они в Америке сейчас!
Сидят шпионы и убийцы
и гладят девкам ягодицы,
им крутит вновь магнитофон