Узнав о присутствии Грымзина, Святославский вовсе не смутился, а напротив — обрадовался:
— Очень хорошо! Это как раз тот редкий случай, когда гора сама пришла к Магомеду. Что называется, легка на помине. — С этими словами Святославский двумя пальцами взял с рояля рюмочку и протянул ее Щербине.
— Коньяк? — принюхался поэт.
— Яд! — гордо ответствовал режиссер.
— Настоящий? — удивленно и чуть испуганно проговорил Щербина, отдернув руку.
— Ну конечно же настоящий! — радостно воскликнул Святославский. — Этот, как его, цианистый стрихнин. Я же сказал — никаких шуток. Все будет по-всамделишному, без дешевой театральщины.
— И зачем? — пролепетал Щербина.
— Да вы вообще слушали, о чем я тут пол часа распинался? — вновь взъярился режиссер. — Поверьте, на голодный желудок это очень и очень непросто. Вы возьмете яд и поступите с ним так, как сочтете нужным и возможным. Либо вольете его в стакан господину Грымзину, либо не вольете. Поскольку вы сами признали, что находитесь в той же кондиции, что и некогда Сальери, то ваши действия наконец-то дадут ответ на спорный вопрос: отравил ли Сальери Моцарта, или нет. Вы поняли всю ответственность стоящей перед вами исторической задачи?
— Да, — чуть помедлив ответил Щербина и решительно принял от Святославского рюмку.
А Святославский, как ни в чем не бывало, приветливо замахал рукой банкиру:
— Добрый денек, господин Грымзин! Не желаете ли присоединиться к нам?
Банкир нехотя оторвал взор от «Авуаров», вылизал кусочком хлеба соус и, взяв недопитый стакан, направился к сцене. Не то чтобы Великий Олигарх так уж жаждал побеседовать с Великим Режиссером — скорее, его внимание привлекли инспектор Столбовой и частный детектив Дубов. У них он надеялся что-то выведать о ходе расследования очередного ограбления в филиале его банка. (Прижимистый Грымзин экономил не только на еде, но и на охране, и за это иногда приходилось расплачиваться).
— Василий Николаевич, постарайтесь отвлечь его внимание, — торопливо проговорил Святославский, соскочив со сцены. Щербина в полустолбнячном состоянии следовал за ним, держа рюмку с ядом на расстоянии вытянутой руки, будто змею.
Дав напутствие Дубову, Святославский не стал садиться за стол, а отошел чуть в сторонку и водворился прямо под сценой рядом со Щербиной.
Грымзин подошел к столику и уселся на место Святославского.
— Добрый день, господа, — поздоровался он сразу со всеми. — И, заметив баронессу, поправился: — Ну и дамы, конечно, тоже.
— Очень рад, что мы встретились, Евгений Максимович, — совершенно непринужденно заговорил Дубов. — Я как раз хотел отчитаться перед вами о проделанной работе. Мне удалось выяснить, что… Простите, ради бога, друзья мои, — перебил сам себя детектив, — у меня к господину Грымзину чисто профессиональный разговор, вы не будете против, если мы вас на минутку оставим?
И детектив увлек банкира за соседний пустующий столик, причем усадил его спиной к тому столу, где сидели их сотрапезники и остался стакан с недопитым соком. Сам же Дубов прекрасно видел все, что там происходило.
— Ну, быстрее же, — вполголоса поторапливал Святославский Щербину, искоса глядя на беседующих банкира и детектива. Бледнее полотна, Щербина двинулся в сторону столика, по-прежнему держа рюмку двумя пальцами. Святославский, ни на шаг не отставая, следовал за ним. Весь зрительный зал затих, как бы предчувствуя скорую развязку.
— Ну, давайте же, у нас мало времени, — чуть не прошипел Святославский. Щербина сел на место Дубова и осторожно, чтобы не пролить, поставил рюмку возле грымзинского стакана. Святославский стоял за спиной Щербины, хотя вернее было бы сказать — стоял над душой.
— Вы хотя бы теперь воздержались от воздействия на господина Щербину, неодобрительно покачала головой баронесса. — Он сам должен решить, как ему поступать.
— Ну ладно, молчу, — нехотя согласился режиссер. — Даю вам минуту на размышление. А то яд совсем выдохнется.
— Да тише вы, — Серапионыч указал глазами на соседний столик.
— Ну, это-то как раз ерунда, — дрожащим голосом промямлил Щербина. Грымзин с молодости глуховат на оба уха.
— Ага, так вы с ним знакомы? — радостно нарушил Святославский обет минутного молчания.
— В одном классе учились, — зло проговорил Щербина. — Он у меня еще алгебру всегда списывал. А теперь даже не здоровается, олигарх хренов. Давайте сюда яд!
С этими словами поэт схватил рюмку и решительно вылил содержимое в стакан Грымзина. Зал на миг замер, а затем разразился аплодисментами. Святославский раскланялся, а затем чуть не силой поднял Щербину из-за стола и вновь увлек к подножию сцены. Тот передвигался, словно в бреду — казалось, он и сам толком не осознавал, что он совершил.
— М-да, выходит, что эксперимент дал положительный результат, глубокомысленно заметил доктор Серапионыч.
— Смотря что считать задачей эксперимента, — возразил инспектор Столбовой. — Из него ясно одно — поэт Щербина… Да что там Щербина оказывается, любого, самого безобидного человека с легкости можно довести до такого состояния, что он готов преступить все божеские и человеческие заповеди!
— Любопытно бы посмотреть на физиономию Щербины, когда он увидит, что Грымзин жив и здоров, — усмехнулась Хелен фон Ачкасофф. — Как вы думаете, что он при этом испытает?
— Глубочайшее разочарование, — пробурчал инспектор.
— А я думаю, что глубочайшее облегчение, — возразил доктор. — По-моему, он уже приходит в себя и начинает сожалеть о содеянном.
— Не поздно отыграть назад, — сказала баронесса. — Ведь Грымзин еще не выпил свой сок.
— Боюсь, что Святославский не даст ему пойти на попятный, — покачал головой Серапионыч.
— Отчего же? — удивился Столбовой. — Ведь наш режиссер уже доказал себе и всему миру, что Сальери все-таки отравил Моцарта. Какого рожна ему еще надо?
Тем временем Дубов, увидев, что его задача выполнена, стал закруглять разговор:
— Ну что же, Евгений Максимович, думаю, что поиски завершатся успешно. Во всяком случае, мы с Егором Трофимычем будем держать вас в курсе дела.
— Да, конечно, — рассеянно кивнул банкир. — Ну что ж, Василий Николаич, всего доброго. Пойду. Дела, дела…
— Как это пойду? — искренне возмутился Василий Николаевич. — Вы же еще сок не допили.
— Да, совсем забыл, — согласился Грымзин. — Раз уплочено, то хочешь не хочешь, а допивать придется.
Банкир подошел к общему столику и, не садясь, потянулся за стаканом. Щербина рванулся было вперед и даже попытался что-то крикнуть, но Святославский, как и предполагал доктор, удержал его и даже на всякий случай прикрыл ему рот ладонью.
Грымзин неспешно опорожнил стакан.
— Ну все, представление окончено, — негромко произнес доктор Серапионыч. Инспектор Столбовой глянул на часы:
— Ну вот, опять на работу опоздал. А у меня столько дел…
Но тут пустой стакан выпал из рук банкира, а сам Грымзин со стоном повалился на пол.
— Что с вами, голубчик? — Серапионыч бросился на помощь потерпевшему. А Столбовой заученным движением выхватил из кармана служебный револьвер:
— Всем оставаться на местах! — И, переведя взор на Святославского и Щербину, добавил: — А вы арестованы. Доигрались, понимаешь ли…
— Шаг вправо, шаг влево — побег, — негромко произнесла баронесса. Впрочем, Щербина пребывал в таком жалком состоянии, что вряд ли мог бы куда бы то ни было убежать, если бы даже очень этого захотел. Святославский же никуда бежать и не собирался — он упивался собственным триумфом.
— Свершилось! — выкрикнул режиссер, перекрывая все прочие голоса. — Я же говорил, что искусство — ничто перед ликом подлинной жизни!
— Но как это могло случиться? — недоуменно пожала плечами баронесса. Мы же все видели, что там был чай…
— Значит, в какой-то момент был подбавлен яд, — уверенно заявил Дубов. И подчеркнул: — Настоящий яд. И сделать это мог любой из нас. Яд мог находиться в одной из трех емкостей — либо в стакане с соком Грымзина, либо в кружке с чаем Святославского, либо, извините, дорогая баронесса, в вашей рюмке из-под Довганя. Однако ясно и другое — предварительно он не мог находиться ни в одном из названных сосудов, так как все трое из них уже пили…
Похоже, что Василий решил всерьез пуститься в дедуктивные построения, достойные Великих Сыщиков прошлого и настоящего, хотя момент для этого был явно не самый лучший.
Тем временем Серапионыч продолжал возиться возле Грымзина.
— Ну, как? — подошел к нему Столбовой.
— Увы, пациента спасти не удалось, — вздохнул доктор. — Экзитус леталис.
— С этими словами он привычным движением закрыл банкиру глаза.
По зрительно-обеденному залу пронесся тяжкий вздох. Те, кто был в головных уборах, поспешили их снять. И лишь один Щербина, к общему удивлению и возмущению, неожиданно воспрял духом:
— Ну, как? — подошел к нему Столбовой.
— Увы, пациента спасти не удалось, — вздохнул доктор. — Экзитус леталис.
— С этими словами он привычным движением закрыл банкиру глаза.
По зрительно-обеденному залу пронесся тяжкий вздох. Те, кто был в головных уборах, поспешили их снять. И лишь один Щербина, к общему удивлению и возмущению, неожиданно воспрял духом:
— Да, я отравил его, и вот он лежит передо мною во прахе, во всей своей мертвой самости. И я ничуть не сожалею о содеянном, ибо теперь я — первый музыкант всех времен и народов!
Почтеннейшая публика зароптала.
— Что он говорит! — послышались выкрики из зала. — Убил человека и еще бахвалится!
— Всем оставаться на местах! — почувствовав настроение зала, еще раз приказал Столбовой. — Никакого самосуда я не допущу, и не надейтесь. — А вас, господин Щербина, я попрошу отвечать только на мои вопросы. Стало быть, вы признаете, что намеренно отравили банкира Грымзина?
— Какой еще Щербина? — высокомерно глянул отравитель на инспектора. — Я — Сальери. И отравил я своего соперника Моцарта. Вы спрашиваете, намеренно ли? О да, еще как намеренно! — С этими словами Щербина взбежал на помост и торжественно зачитал:
Последние строки он прочел столь страстно, что публика не удержалась от аплодисментов. А Святославский не преминул заметить:
— Вот вы мне не верили, а я таки заставил его перевоплотиться. И пускай теперь кто-нибудь усомнится в чистоте эксперимента!
— Ну все, крыша поехала, — вполголоса проговорил Дубов.
— У кого? — переспросила баронесса. — У Святославского или Щербины?
— У Щербины, разумеется, — вздохнул Серапионыч. — А у Святославского, как мне кажется, она всегда была слегка не на месте.
Между тем Щербина вновь присел за рояль и стал наигрывать попурри из «Мурки» и «Реквиема» — должно быть, помутневшее сознание подсказало ему, что именно такую музыку должен исполнять композитор-отравитель над прахом убиенного им собрата по искусству.
— Стало быть, Щербина сознался и надобность в вашей дедукции отпадает? — не без доли ехидства спросила баронесса Хелен фон Ачкасофф.
— Сознался не Щербина, а Сальери, — усмехнулся Дубов. — К тому же от только влил яд в стакан, а настоящий виновник — тот, кто дал ему этот яд и внушил, что он должен отравить, а Грымзина ли, Моцарта ли, не суть важно. Нет-нет, я не имею в виду Святославского — похоже, что он и сам, подобно Щербине, оказался невольной марионеткой в руках искушенного манипулятора. Так что следствие еще впереди…
Полеты дедуктивной мысли прервал шум со стороны входной двери — это в залу протискивались прибывшие одновременно две бригады: подкрепление из милиции и морговские санитары.
Два милиционера по приказу Столбового тут же взяли под конвой Святославского, а два других, взобравшись на сцену, стали дежурить возле рояля, за которым Щербина продолжал с отрешенным видом что-то наигрывать.
А санитары тем временем принялись укладывать на носилки то, что еще несколько минут назад было банкиром Грымзиым. Хлопотавший возле них Серапионыч заметил, что у покойника раскрылся один глаз.
— Нехорошая примета, — озабоченно пробормотал доктор и попытался закрыть глаз банкира, но тот открылся вновь, а за ним и второй.
— Что за черт, — нахмурился Серапионыч, и в этот момент покойник приподнял голову.
— Живой, елки-моталки, — дыхнул перегаром один из санитаров. — Ну, доктор, вы, блин, даете!
— Да, факт летальности оказался несколько преувеличен, — вынужден был признать доктор. И распорядился: — Однако заберите пациента, окажем ему последнюю помощь… То есть скорую, — поспешно поправился Серапионыч.
Санитары подхватили носилки с Грымзиным и понесли их к дверям. Рядом семенил Серапионыч и на ходу пытался поставить диагноз.
— Все свободны, — распорядился инспектор Столбовой. Публика с явным облегчением потянулась к выходу. — А вас, господа, я попрошу остаться, строго добавил Егор Трофимович, обращаясь уже к Щербине и Святославскому. Первый по-прежнему «терзал расстроенный рояль», а второй подбоченясь стоял между двух милиционеров, и весь вид его словно говорил: «Вяжите меня, больше ничего не скажу!»
— Ну и что вы теперь скажете? — не без некоторой подколки спросила баронесса.
— Неужели яд оказался просроченным? — растерянно проговорил Дубов. Знаете, поначалу я больше всего грешил на доктора — он ведь в силу профессии и в ядах лучше других разбирается, да и разговор на Сальери навел. Но теперь главным подозреваемым становитесь вы, уважаемая госпожа Хелена!
— Почему именно я? — возмутилась госпожа историк.
— Вы очень уж ярко расписывали яды эпохи Борджиев и Медичей, усмехнулся детектив. — А теперь решили воспользоваться их рецептами.
— Если бы я ими воспользовалась, то яд бы не дал осечки, — с едкой учтивостью возразила баронесса.
— Не скажите, баронесса, не скажите, — покачал головой детектив. — Да, для своего времени эти яды действовали безотказно. Но тогда человечество еще не знало всяких там гербицидов, пестицидов и выхлопных газов. А в наше время люди настолько пропитаны этой гадостью, что ядом каких-то Медичей их уже не возьмешь.
— Ну и шуточки у вас, Василий Николаевич, — пробурчала баронесса.
— В каждой шутке есть доля шутки, — афористично заметил Дубов.
Вялую пикировку детектива и историка прервало появление Серапионыча. Вопрошающие взоры немногочисленных оставшихся в обеденном зале устремились к доктору.
— Все, кризис миновал, — сообщил Серапионыч. — Жить будет.
— Сорвались ваши гнусные замыслы, — ехидно бросил Егор Трофимович в сторону Щербины и Святославского. — Господин Грымзин остался в живых.
Щербина на миг прервал игру:
— Ну и пускай себе живет на здоровье. Главное — Моцарт мертв. Ха-ха-ха! — И Щербина взял бравурный аккорд.
— Ничего не сорвались! — возмутился Святославский. — Наконец-то дан ответ на вопрос, занимавший человечество два века, и теперь потомки Сальери могут не подавать в суд на Пушкина — ничего не выйдет!
— Слава богу, с Грымзиным все обошлось, — приземлился доктор за столик рядом с Дубовым и баронессой. — А вот со Щербиной, чувствую, придется повозиться…
— Владлен Серапионыч, так что это все-таки было — отравление или что-то другое? — окликнул доктора инспектор Столбовой.
— Самое что ни на есть отравление, — подтвердил доктор. — Комплексным обедом. Его же здесь готовят из таких отходов, которые и свиньи не едят! Ну ничего, промывание желудка дало положительный результат.
— Не гонялся б ты, банкир, за дешевизной, — негромко проговорил один из милиционеров.
— Ну, коли так, то арест отменяется, — распорядился инспектор. — А вот руководством ресторана займемся всерьез…
— А лично я всерьез займусь историко-драматургическим экспериментированием, — вдруг заявил Святославский. — Завтра же реконструирую ситуацию с Борисом Годуновым. Надо бы заранее наметить, кто будет Борисом, а кто — царевичем Димитрием…
— Да-да, это же очень интересно! — с жаром подхватила баронесса. — Тем более что эпоху Бориса я знаю гораздо лучше, чем времена Моцарта и Сальери.
— С точки зрения криминалистики это весьма занимательно, — поддержал Дубов. — Как зарезать царевича таким образом, чтобы все подумали, что он закололся сам, по неосторожности? И как потом выяснить, что же в действительности было — несчастный случай или замаскированное убийство?
— Вот вы и будете царевичем Димитрием, — неожиданно предложил Святославский. — Да не беспокойтесь, Василий Николаевич, здесь все ножи тупые, так что до смертоубийства дело не дойдет. — И, подумав, режиссер глубокомысленно добавил: — Я так надеюсь.
— А, делайте что хотите, — пробурчал инспектор Столбовой. — Только без меня.