8
Арабская девчушка уходит вместе со мной, я приглашаю ее посмотреть и послушать Реквием Моцарта в старой церкви Сен–Женмен–де–Пре, о котором я знаю со своего прошлого приезда, и еще увидев его афишу. Там полно народу, все забито, мы покупаем у входа билет и входим в без сомнения самое distingué [12] сегодня вечером собрание Парижа, как я уже говорил, на улице туманно, и под ее нежным горбатым носиком розовеют губки.
Я учу ее Христианству.
Чуть позже мы обнимаемся и она идет домой к родителям. Она хочет чтобы я отвез ее на море в Тунис, и я размышляю не буду ли там зарезан ревнивыми арабами на пляже среди красоток в бикини, и через неделю Бумедьен будет низложен, и к власти придет Бен Белла [13] , и из этого выйдет черт–те–какая заваруха, к тому же у меня уже нет денег и я не понимаю зачем ей это все: — На марокканских пляжах мне уже было разок сказано чтобы я держался от них подальше.
Просто и не знаю.
Мне кажется что женщины любят меня, но потом понимают что я всегда по жизни пьян, и это заставляет их осознать что я не могу надолго сосредоточиться на них одних, начинают ревновать, ну а я такой вот придурок, влюбленный в Господа одного. Вот так вот.
Кроме того, похоть это не мой конек и вгоняет меня в краску стыда: — впрочем, зависит от Дамы. Она была не в моем стиле. Блондинка–француженка была, но она слишком молода для меня.
Во времена грядущие я буду известен как дурачок приехавший из Монголии верхом на пони: Чингиз–хан, или монгольский Идиот, что одно и то же. Впрочем, я не идиот, и я люблю женщин, и я вежлив, но неразумен, как и русский брат мой Ипполит [14] . Старый сан–францисский бродяга–автостопщик по имени Джо Игнат сказал мне что на старом русском мое имя означает «любовь». Керуак. Я сказал «Значит, потом они добрались до Шотландии?»
«Да, потом до Ирландии, Корнуэлла, Уэльса, потом Бретани, а потом ты и сам знаешь»
«По–русски?»
«Значит «любовь»»
«Да ты гонишь»
— Ох, и потом я понял, «конечно же, из Монголии с ее ханами, а до этого были канадские эскимосы и Сибирь. Все возвращается на кругосветные круги своя, не говоря уж об Персии Ошеломительной» (арийцы).
Как–то получилось, что мы с Гуле–бретонцем зашли в мрачный бар, где сотня разного толка парижан увлеченно прислушивались к серьезной разборке между белым и негром. Я побыстрей убрался оттуда, предоставив его самому себе, и встретив опять в La Gentilhommiére, и была ли там какая драка или не было, все это произошло без меня.
Париж город жестокий.
9
На самом–то деле, какой из тебя ариец если ты эскимос или монгол? Голова старого Джо Игната была плотно набита кусочками коричневого навоза, а то бы он не говорил о России. Лучше послушайте старого Джо Толстого.
Зачем я говорю об этом? Потому что в школе у меня была учительница мисс Динин, ставшая теперь сестрой Марией в монастыре Святого Иакова в Нью–Мексико (Иаков был сыном Марии, как и Иуда [15] ), и она писала «Джека и его сестру Каролин (Ти Нин) я хорошо помню как дружелюбных, общительных детей необыкновенного обаяния. Нам сказали что их семья родом из Франции, и что звали их де Керуак. Я всегда чувствовала что их отличает чувство собственного достоинства и аристократическая утонченность».
Я упомянул об этом чтобы показать что существует такая вещь как хорошие манеры.
Мои же манеры, временами отвратительные, могут быть и прекрасными. Когда же я вырос, я стал пьяницей. Почему? Потому что люблю восторженность ума.
Я негодяй.
Но я люблю любовь.
(Странная глава)
10
И дело не только в этом, просто во Франции невозможно провести спокойную ночь, они так отвратительно шумны в 8 часов утра, гомоня над своими свежими булочками, что сама Омерзительность зарыдала бы в ужасе. Поверьте мне. Их крепкий горячий кофе, и круассаны, и хрустящий французский хлеб и бретонское масло, Боже ж мой, где мое эльзасское пиво?
Пока я искал библиотеку, спрошенный мною на площади Согласия жандарм сказал что улица Ришелье (адрес Национальной библиотеки) находится там–то и там–то, тыкая пальцем, и оттого что он был полицейским я побоялся сказать «Что? . . ЕРУНДА!» потому что знал что это где–то в противоположном направлении – Ведь этот сержант, или кто он там, наверняка обязанный знать парижские улицы, проделывает такую вот дебильную шуточку с американским туристом (Или, может, он поверил что я французский умник решивший над ним приколоться? Ведь все ж таки говорю я на настоящем французском) – Но нет, он махнул мне рукой в направлении одного из зданий службы безопасности де Голля и послал меня туда, возможно думая «Вот тебе Национальная библиотека, ха–ха–ха» («может они пристрелят этого квебекского козла») – Кто знает? Каждый парижский жандарм средних лет должен знать где находится улица Ришелье – Но подумав что может он и прав, и это я ошибся изучая дома карту Парижа, я иду в указанном направлении, боясь пойти в другом, пробираюсь сквозь столпотворение начала Елисейских Полей, срезаю по влажно зеленому газону парка, перехожу улицу Габриель, и попадаю к задворкам какого–то важного правительственного здания, где внезапно натыкаюсь на караульную будку, из которой выходит часовой со штыком и во всех регалиях Республиканской Гвардии (и в попугайской наполеоновской шляпе), который настороженно дергается и делает штыком На изготовку, но на самом деле это он не мне, а внезапному черному лимузину набитому телохранителями и типами в черных костюмах; второй часовой салютует им тем же образом, и они проносятся мимо – Я прохожу мимо штыка часового и вынимаю свою пластмассовую кэмеловскую коробочку для сигарет, чтобы закурить забычкованный окурок — Два патрулирующих жандарма тотчас меняют направление и проходят мимо, следя за каждым моим движением – Оказывается мне просто нужно прикурить бычок, но откуда им знать? пластмассовая коробка и все такое – Вот такая отличная надежная охрана стережет дворец де Голля, который отсюда в нескольких кварталах.
Я иду в бар на углу, выпить в одиночестве коньяку за классным столиком у открытой входной двери.
Здешний бармен очень вежлив и в точности объясняет мне как добраться до библиотеки: прямо по Сент–Оноре, потом пересечь площадь Согласия, потом по улице Риволи до самого Лувра, и налево по Ришелье до этой самой дурацкой библиотеки.
Так скажите мне, как может не знающий французского американский турист разобраться во всем этом? Я то уж ладно…
Чтобы узнать название улицы с охранниками мне потребовалось бы заказать карту в ЦРУ.
11
Странная суровая и патриархальная библиотека, Bibliothéque Nationale на улице Ришелье, с тысячами ученых, миллионами книг и чудаками библиотекарями с дзенскими метлами [16] (нет, просто во французских фартуках), которые больше всего в ученом или писателе ценят хороший почерк – Здесь чувствуешь себя американским гением, сбежавшим от правил Лицея (французской средней школы).
Все, что мне было нужно, это: Histoire généalogique de plusieurs maisons illustres de Bretagne, enrichie des armes et blasons d`icelles [17] … и так далее, написанная отцом Августином Дю Пазом, изданная в Париже N.Buon, 1620, Folio Lm2 23 et Rés. Lm 23.
Думаете я получил ее? Черта с два И еще я хотел: — книгу отца Ансельма де Сент–Мари (урожденного Пьера де Гюибура), Histoire de la maison royale de France, des puirs, grands officiers de la couronne et de la maison du roy et des anciens barons du royaume [18] , R.P.Anselme, Paris, E.Loyson 1674, Lm3 397 (История королевской семьи Франции, высшего дворянства короны, королевского дома и древних баронских родов королевства), все это мне нужно было выписать как можно более тщательно на бланке заказа, чтобы старикан в фартуке сказал старушке–библиотекарше «Хорошо написано» (имея ввиду разборчивость моего почерка). Конечно, они чувствовали что от меня разит перегаром и считали меня придурком, но, видя что я знаю какие книги мне нужны и как о них спросить, они исчезали где–то в недрах пыльных папок и полок высотой с дом, наверное им приходилось воздвигать лестницы, такие громадные что сам Финнеган грохнулся бы с них подняв грохот похлеще чем в Поминках по Финнегану, только на этот раз грохот имени, имени которым индийские буддисты нарекли Татхагату, или Всепротекающего Эпохи Приядавсаны, множество бесчисленных Эпох назад.
Ну давай же, Финн:
ГАЛАДХАРАГАРГИТАГОШАСУСВАРАНАКШАТРАРАГАСАНКУСУМИТАБНИГНА.
Я упоминаю тут об этом чтобы показать, что мне приходилось бывать в библиотеках, в частности в величайшей библиотеке мира, Нью–йоркской публичной, где помимо всего прочего я в точности скопировал это длиннейшее санскритское имя, так почему же меня должны с таким подозрением встречать в парижской библиотеке? Конечно, я уже немолод, и этот «перегарный дух», и еще я позволил себе разговаривать в библиотеке с заинтересовавшими меня еврейскими учеными (один из них, Эли Фламан, переписывавший заметки по истории ренессансного искусства, любезно помогал мне чем только мог), и все–таки, даже и не знаю, похоже они действительно посчитали меня придурком увидев что я пытаюсь заказать, из–за несовпадения названия с названием в их ошибочном и неполном каталоге, и не только упомянутой мною выше книги отца Ансельма, название которой я взял из совершенно точного каталога лондонского, не пострадавшего от бомбежек; увидев, что я заказываю что–то не вполне совпадающее с названиями старых книг у них в хранилище, и еще увидев мою фамилию, Керуак, но с именем «Джек» спереди, будто я какой–нибудь Иоганн Мария Филипп Фримонт фон Палота, который внезапно приехал из Стэйтен–Айленда в венскую библиотеку, взял бланк заказа, подписал его Джонни Пелота и попросил Genealogia Augustae gentis Habsburgicae (неполное название) Херготта, и имя его при этом не в точности Палота, не как следует, также как и мое имя должно писаться Kerouack, но мы со стариной Джонни оба прошли сквозь столетия генеалогических сражений, рыцарских шлемов, попугайских шляп, красного бархата, сражений с Фитцвильямсами [19] , ах Какая ерунда.
Смешно, но я так радостно насосался коньячку, что и впрямь собирался все это проделать.
Библиотека стонала скопившимися за столетия завалами записанного безумия, будто вообще стоит записывать безумие Старого ли, Нового ли Света, словно мой чулан с его немыслимыми завалами скопившихся тысячами старых писем, книг, пыли, журналов, детских боксерских программок, все это заставляло меня проснувшись как–нибудь ночью из глубочайшего сна стонать при мысли: значит, вот чем я и занимаюсь когда бодрствую? обремененность барахлом, о котором ни я, ни кто другой не удосужатся вспомнить, и не вспомнят, на Небесах.
Так или иначе, вот чем все это закончилось. Они не принесли мне этих книг. Думаю, если бы я попытался их открыть, они развалились бы на кусочки. А может, мне просто надо было сказать главной библиотекарше: «Скрутить бы из тебя лошадиную подкову, и подковать ею лошадь перед битвой при Чикамауге!»
12
Все это время я не переставая спрашивал всех в Париже: «Где похоронен Паскаль? А где бальзаковское кладбище?» В конце концов кто–то сказал мне что Паскаль точно похоронен где–то загородом, в Пор Руаяле, около своей набожной сестрицы, такой же янсенистки [25] , что же до бальзаковского кладбища, то ни на какое такое кладбище (Пер–Лашез) в полночь меня не затащишь, и все же, когда в три часа ночи мы мчались в безумном такси в районе Монпарнасса, мне закричали «Вот он твой Бальзак! Памятник на площади!»
«Остановите машину!» и я вышел вон, смахнул с себя размахом поклона шляпу, увидел статую, неясно сереющую в хмельном тумане улиц, ну вот в общем–то и все. И как бы смог я найти дорогу в Пор–Руаяль, когда едва способен отыскать дорогу в свою гостиницу?
К тому же их там и нету вовсе, одни их тела.
13
Париж это такое место, где легко пойти вечером прогуляться и найти именно то чего тебе совсем не надо, о Паскаль.
Пытаясь добраться до Оперы, я застрял в месте, где сотня машин сгрудились перед поворотом, и вместе с остальными пешеходами ждал пока они проедут, и они проехали, но я застыл глядя на еще одно автомобильное скопление, и еще, со всех шести сторон – Потом сделал шаг с бордюра мостовой, и тут же на меня вывернула машина, единственная, как отставший неудачник автогонок в Монако, и прямо на меня – я едва успел отпрыгнуть. Француз за рулем был совершенно убежден что никто другой не имеет права жить и торопиться к жене так же быстро как он – По нью–йоркской привычке я попытался перебежать путаный ревущий поток парижской улицы, но парижане просто стоят, и потом неторопливо пересекают улицу, предоставив всю головную боль водителю – И Бог ты мой, это срабатывает, я видел как дюжина машин провизжала тормозами с 70 миль в час до полной остановки чтобы дать пройти одному пешеходу!
Я отправился к Опере еще и затем чтобы поесть в каком–нибудь симпатичном ресторанчике, это был один из моих трезвых вечеров, посвященных одиноким вдумчивым гуляниям, но О эти зловещие готические дома под дождем, и я идущий посреди широких мостовых, подальше от темных подъездов – Эти ночные бульвары Нигдешнего Города, и шляпы, зонтики – Я даже газеты не мог купить – Тысячи людей шли с каких–то своих действ, где–то там – Я зашел в забитый ресторан на Итальянском бульваре, влез на высокое сиденье в самом конце стойки, один одинешенек, и смотрел, жалкий и беспомощный, как официанты поливают сырые бифштексы соевой подливой и другими приправами, как другие официанты носятся с дымящимися подносами вкуснейшей еды в руках – Один из них, симпатичный парень, принес мне меню и заказанное эльзасское пиво, и я попросил его обождать с остальным – Он не понял как это можно, пить без еды, потому что тоже принадлежал к братству французских застольных манер: — в самом начале они налегают на hors d`oeuvres [26] с хлебом, потом догоняются основным блюдом (все это время фактически ни капли вина), потом расслабляются и начинают растягивать удовольствие, а вот сейчас немного вина сполоснуть рот, сейчас время беседы, и настает вторая половина обеда, вино, десерт и кофе, терпеть все это не могу.
Ну ладно, допиваю я свое второе пиво, читаю меню и замечаю сидящего в пяти сиденьях от меня американца, но он выглядит таким мрачным в своем полнейшем отвращении к Парижу, что мне боязно как–то ему сказать «Эй, ты американец что ли?» — Он приехал в Париж, ожидая что всю дорогу будет оттягиваться под вишнями в цвету и с прекрасными девами на коленях, с танцующими вокруг него толпами, а вместо этого ему пришлось бродить по дождливым улицам одному среди всей этой тарабарщины, не зная даже где находится квартал борделей, или Нотр Дам, или какая–нибудь маленькая кафешка, о которых ему рассказывали дома в баре Гленнон на Третьей Авеню, ничего такого – И оплачивая свой сэндвич он прямо таки швыряет деньги на прилавок «Все равно вы не трудитесь мне объяснить что тут сколько стоит, и вообще засуньте–ка вы их сами знаете куда я собираюсь назад к своим старым норфолкским шахтам бухать с Биллом Эверсолом на скачках и делать все остальное о чем вы хреновы лягушатники понятия не имеете», и уходит прочь в своем бедовом обманутом плаще и разочарованных галошах –
Потом заходит парочка учительниц американок из Айовы, две сестры отправившиеся в великое парижское путешествие, похоже они поселились в гостинице где–то за углом, и не покидают ее кроме как в экскурсионных автобусах поджидающих у самых дверей, но они знают этот ближайший ресторан, и только что спустились купить парочку апельсинов на завтрашнее утро, а ведь во Франции есть только валенсийские апельсины, привозимые из Испании, а они такие дорогие так что вряд ли подходят для обычного завтрака [27] . Так что, к изумлению своему, впервые за эту неделю я слышу колокольно чистые тона американской речи: — «У вас тут апельсины есть?»
«Pardon?» – продавец за стойкой.
«Вот же они, в том стеклянном ящике», говорит вторая тетя.
«Окей – видите?» тыкая пальцем, «два апельсина», и показывает два пальца, и продавец вынимает два апельсина, кладет их в сумку и решительно гортанит раскатывая свои арабско–парижские «р–р»:
«Trois francs cinquante [28] ”. Другими словами, по 35 центов за апельсин, но тетушкам наплевать сколько это стоит, к тому же они вообще не понимают что он говорит.
«Ну а это что значит?»
«Pardon?»
«Ну ладно, я кладу деньги на ладонь и возьмите оттуда ваше ква–ква–ква, нам нужны апельсины, и все тут» и обе дамы разражаются раскатами визгливого хохота, будто у себя на крылечке, и чувак за стойкой вежливо сдвигает три франка пятьдесят сантимов с ее ладони, оставляет сдачу, и они выходят оттуда счастливые что не одиноки тут, как тот американец.
Я спрашиваю у бармена что бы он мог присоветовать из меню, он говорит эльзасскую солянку, и приносит ее – Это просто мешанина сосисок, картошки и кислой капусты, но сосисок таких что жуешь их и они как масло, и с ароматом нежным как букет хорошего вина, чеснок обжаривается в масле и запах этот разносится из ресторанной кухни – Такой солянки и в Пенсильвании не сыщешь, картошка как из Майна или Сан–Хосе, но ух ты еще забыл: ко всему вдобавок, сверху, чудесный и мягчайший шмоток грудинки, не хуже любой ветчины и самое вкусное в этом блюде.
Я приехал во Францию просто чтобы прогуляться и хорошо поесть, и этот ужин стал моим первым, и последним, за все десять дней.
Но возвращаясь к сказанному мною Паскалю, уходя из этого ресторана (и заплатив 24 франка, или почти 5 долларов за это незамысловатое блюдо), я услышал на промокшем бульваре какие–то завывания – Какой–то помешанный алжирец окончательно свихнулся и орал на всех и вся вокруг, держа в руках что–то чего мне не было видно, очень маленький нож или предмет или заостренное кольцо или еще что–то – Мне пришлось остановиться в дверях – Испуганные люди спешили пройти мимо – Я не хотел чтобы он увидел и меня бегущим оттуда – Официанты вышли и смотрели вместе со мной – Он приблизился к нам кромсая ножом уличные плетеные стулья – Мы посмотрели с главным официантом друг другу в глаза, будто спрашивая «Мы заодно?» — Но мой бармен заговорил с безумным арабом, который на самом–то деле был светловолосым и возможно полуарабом–полуфранцузом, и у них начался какой–то разговор, а я завернул за угол и пошел домой под крепчающим дождем, пришлось даже поймать такси.
Романтичные плащи.
14
В своей комнате я посмотрел на свой чемодан, тщательно собранный к этому большому путешествию, идея которого зародилась у меня прошлой флоридской зимой во время чтения Вольтера, Шатобриана и Монтерлана (чья последняя книга даже появилась уже в витринах парижских магазинов, «В одиночку путешествует только дьявол») – Разглядывая карты, собираясь везде там погулять, вкусно поесть, разыскать в библиотеке родной город своих предков и поехать потом в Бретань где он находится и где море несомненно омывает скалы – Я рассчитывал сделать так: после пяти дней в Париже отправиться в гостиницу на берегу моря в Финистере, выйти из нее в полночь, в плаще–дождевике, в шляпе от дождя, с блокнотом, карандашом и большой пластиковой сумкой для писательства, то есть чтобы засунув руку с блокнотом и карандашом писать в сухом месте пока дождь капает на меня, записывать звуки моря, вторую часть поэмы «Море» которая будет называться «МОРЕ, часть вторая, звуки Атлантики в N, Бретань», или около Карнака, или Конкарно, или в Пуан де Пенмарше, или Дуарненэ, или Плуземедо, или Бресте, или Сен–Мало – Вот он мой чемодан, и в нем пластиковая сумка, два карандаша, запасные грифели, блокнот, шарф, свитер, в отдельном отсеке дождевик и теплые ботинки Да, и теплые ботинки, и еще я привез из Флориды ботинки с дырочками для вентиляции, чтобы совершать долгие прогулки под жарким парижским солнцем, и ни разу их не одел, «теплые ботинки» вот что я носил все это прекрасное времечко – В парижских газетах люди жаловались на непрерывные дожди с конца мая и до начала июня, потому что ученые что–то там химичат с погодой.