Одним из таких примеров, иллюстрирующих низкие моральные устои в нашем лагере, была незамужняя русская учительница, имевшая четырех незаконнорожденных детей от разных мужчин, и в тот момент ждавшая пятого ребенка. Да что говорить об обычных людях, если сам Сталин, разведясь с женой, впоследствии женился еще три раза. Часто люди не хотели вступать в брак, потому что развод нужно было оплачивать, и с каждым последующим разводом сумма оплаты возрастала.
Советское правительство поощряло рождение незаконнорожденных детей. Немного подросших детей устраивали в детские сады, находящиеся в собственности у государства. Там они с младенчества находились на попечении воспитателей и нянечек, которые кормили их и ухаживали за ними. Таким образом, ребенок с раннего детства был оторван от дома, но такое воспитание соответствовало теории марксизма.
Часто матери торговали собой, чтобы накормить своих детей. Такой образ жизни не сильно способствовал улучшению ситуации, потому что совсем скоро появлялся очередной ребенок. Но несмотря на это, в большинстве своем женщины торговали собой. Но в обществе, где нечего есть и носить, всегда существуют эти проблемы; девушки продавали свою невинность за батон хлеба. Некоторые наши женщины вернулись в Германию беременными.
И хотя я не слышал о венерических болезнях в нашем лагере, скорее всего, они были, просто это не афишировалось. Позднее мне рассказывала мама, как много девушек и женщин из тех, кто жили в нашей деревне, заразились. Русские угнали с собой все работоспособное население, но нескольких женщин, имевших маленьких детей, оставили. Так вот, четыре из них, как мне рассказывали, умерли за время оккупации от венерических болезней, потому что неоткуда было взять медицинскую помощь, чтобы вылечить их.
Часто женщин обещали солдатам в качестве вознаграждения за их отважные боевые действия. Раньше на войне офицеры накачивали солдат водкой, чтобы они бросались под вражеские пулеметы. Используя эту тактику, русские несли большие потери, не достигнув особенных целей. Тогда офицеры стали «кормить» солдат другими обещаниями, предлагая еду, водку и женщин. Этот набор для любого русского становился пределом мечтаний.
В тюрьме семейные ценности ничего не значили. Один офицер из нашего лагеря оставил на Украине жену и четверых детей. В лагере он сошелся с девушкой, которая родила от него нескольких детей. Когда его срок закончился, он распрощался со своей «северной» женой и детьми и вернулся на юг, к своей прежней семье.
Новое назначение
Многие наши товарищи были переправлены в далекие лагеря. Судьба одних складывалась лучше, других – хуже. Один из моих товарищей, бывший пастух из Восточной Пруссии, работал в коровнике. Ему было около сорока лет, и этот взрослый человек имел семью у себя на родине, но конечно же он не знал, где его близкие находились в данный момент. Находя в нем какие-то черты своего отца, я иногда проводил с ним время, и мы часто разговаривали о своих горестях.
Однажды вечером он зашел в барак. Хотя ужин прошел, многие, как всегда, не наелись. Он принес кастрюлю с кашей с кухни, где работал. Я уловил запах.
– Тебе везет, – сказал я, когда он проходил мимо.
– Почему ты так думаешь? – спросил он.
– По крайней мере, кроме дневного рациона, у тебя есть еще еда, – ответил я.
– Хочешь немного?
У меня почти не было причин, чтобы отказаться. Поэтому я схватил свою тарелку и получил свою порцию. Пока мы сидели и ели, я осторожно спросил, нет ли местечка для меня там, где он работает?
– Почему ты хочешь поменять работу? – ухмыльнулся он.
– А как не хотеть?! Я все время голодный с тех пор, как началась зима. А я бы хотел наедаться до отвала, как сегодня.
– Ты умеешь управляться с быками? – спросил он, немного подумав.
– Я пробовал, но у меня не особо получается. Если бы я лучше питался, было бы больше силы, может, дело пошло бы легче.
– Ладно, я поговорю с бригадиром. Он поволжский немец. Думаю, вы с ним сработаетесь.
На этой ноте мы попрощались. На следующий день я получил работу. Он оказался прав: бригадир принял меня хорошо. В тот момент я понял, что меня ждет светлое будущее. Или это была судьба? Это была работа, о которой можно только мечтать.
Здесь мы получали важные привилегии. Нам давали продуктовые карточки, позволяющие питаться гораздо лучше. Моя работа заключалась в собирании дров, сена и соломы, а также опилок. Дел было столько, что часто я не знал, чем заняться в первую очередь. Мы работали со скотом, а потому не имели ни праздников, ни выходных. Рабочий день заканчивался в семь часов вечера, и мы в прямом смысле не видели белого света, потому что звезды на небе появлялись уже в три часа дня. Наступление сумерек чувствовалось сразу, потому что как только садилось солнце, температура резко падала.
Утро начиналось в семь часов. Первым делом я убирал стойло, кормил и поил животных. Напоить их было проблемой: сначала требовалось пробить двухсантиметровый слой льда, а уже потом наполнить ведра. Чтобы очистить стойло, также требовались немалые усилия, потому что навоз примерзал к земле. После всех первоочередных дел мы приступали к рутинной работе.
Скотобойня
Были и особые дни, когда забивали скот. Наш бригадир и мясник из Восточной Пруссии по имени Франц занимались этой процедурой. Скотобойня располагалась в другом бараке, отдельном от остальных. Он использовал кинжал, который втыкал в шею животному, тем самым полностью парализуя его, а потом перерезал горло. Однажды я видел, как мясник резал козу. Схватив ее за рога, он перерезал ей горло, и кровь стекала на пол. Меня сильно впечатлило это зрелище, хотя к тому времени все мы привыкли к любому виду жестокости.
Кишки он выбросил в снег. Но скоро сбежались голодные заключенные, чтобы подобрать их. Почистив и сварив, внутренности можно было есть. После забоя со скота обычно снимали кожу, на которой оставался слой жира. Срезав мясо, шкуры подвешивали, а потом срезали подкожное сало и оставляли для себя.
Существовало правило: когда резали скот, офицеры приходили поживиться. Мясо, а особенно свинина, пользовалось самым большим спросом на черном рынке. На продуктовые карточки люди могли получить конину или мороженую свинину. Ближе к вечеру, по окончании работы, мы собрали мясо и понесли его в помещение продсклада.
Потом мы поехали отчитываться, и я только и успевал следить, чтобы ничего не вывалилось на снег. Скоро появился проверяющий. Он посмотрел на мясника.
– Все здесь? – спросил он.
– Да, – ответил мясник не краснея.
Но проверяющий не поверил ему. Он индивидуально пересчитал все куски – ноги, хвосты, сердца, ничего не пропуская. Затем взвесил мясо.
Мы загрузили мясо в сани снова. Здесь не было никакой возможности урвать себе что-нибудь.
Вернувшись к себе, бригадир достал нож и разрезал на несколько кусков заранее припрятанное мясо.
Он дал мне немного: «Только держи язык за зубами!»
– Конечно, – заверил я его.
– Ладно, тогда ступай и принеси кастрюлю, – сказал бригадир.
– Я думал, у тебя все есть.
– Нет, я отнес домой всю посуду. Хочешь, сходи?
– Я пойду, если ты настаиваешь, – сказал я, – но сначала нужно отвести быков в стойло.
Я завел быков, дал им сена и воды, а потом мы пошли на бойню.
Уже подходя, мы увидели подозрительную тень. Мясник отступил и сказал громко:
– Ты здесь уронил мой нож?
– Я не знаю, где точно, – ответил я.
В этот момент тень промелькнула за углом. Это был проверяющий. Подозрительно прищурив глаза, он обратился к мяснику:
– Что вы делаете здесь?
– Я потерял свой нож, и кроме того, я хотел срезать немного сала с внутренностей, – быстро нашелся мясник что ответить.
После этих слов он вынул нож из снега и стал потрошить замороженные кишки.
Проверяющий исследовал карманы мясника и, не найдя мяса, произнес:
– Ладно, бери что хотел, но в следующий раз будь внимательней. Мне не нравится, что вы шляетесь здесь во внерабочее время.
К счастью, после этих слов он удалился.
Мясник подождал, пока тот скроется из виду, а затем стал искать место в снегу, где до этого спрятал мясо. Наконец он вытащил четыре хороших куска.
– Ну, что скажешь?
– Неплохо; столько мы съели в общей сложности за полгода, – ответил я.
– Ну, бери. Ты молодой, тебе нужно больше есть. Слишком многие уже умерли.
– Ты очень заботливый, спасибо. Но оно не украдено?
– Не ты ли рассказывал мне, что русские угнали всю скотину, когда пришли в ваш дом? – спросил он.
– Да, это правда; они забрали все, что можно.
– А сколько там было?
Я ответил на его вопрос, посчитав в уме:
– У нас было около двадцати пяти дойных коров и по крайней мере столько же телок.
– Все в порядке, Хорст. Кто, по-твоему, вор?
Ответ был очевиден, и я осознал, как глупо с моей стороны было колебаться.
Приблизившись к будке охранников, я сказал:
– Надеюсь, они не обыщут нас сегодня. Мой друг согласился.
Я пропустил его вперед, но он не слишком обрадовался этой идее. Охранник пропустил его беспрепятственно, но остановил меня. Я подозревал, что это проверяющий дал команду обыскать нас.
– Что у тебя в рукавицах? – рявкнул он, стягивая их. Выпали куски мяса. Он заставил меня снять телогрейку. Ничего больше не найдя, он толкнул меня в спину и крикнул:
– Пошел!
Я бросился бежать со всех ног, но все еще слышал в спину его проклятия.
Прибежав в барак, я обнаружил мясника, который уже жарил кусок мяса. Он усмехнулся:
– Ну что, они обыскали тебя?
– Так и есть, – ответил я, чуть не плача.
– Хорошо еще, я дал тебе маленький кусок, – заключил он.
– Но они нашли не все, – сказал я, вытаскивая из брюк полукилограммовый кусок мяса.
– Хорошая работа. – Он улыбнулся. Потом отрезал кусок жареного мяса и дал мне. – Помни, ты должен выжить! Те, кто выживут, расскажут потом другим, что русские делали здесь с нами.
Судьба
Мясник был хорошим товарищем. Другие люди, которых я встречал в лагере, не были столь бескорыстны.
Новый бригадир, Коса, был здоровый, как медведь, сильный, ловкий и чрезвычайно дружелюбный. Первые несколько дней мне было непросто приспособиться к новой работе, но я пытался работать так же, как и всегда. Мне было важно удержаться на этой работе; и все же я не представлял, как смогу выдержать до весны.
Когда я терял немного сена, Коса помогал водрузить его обратно. Он также показывал мне, где можно получить немного еды.
Как-то мы разговорились, и он сказал, что когда-нибудь немцев отправят домой.
– Ты смеешься? – сказал я. – Ты и в самом деле думаешь, что мы когда-нибудь попадем домой?
– Ну да, – ответил он. – Я слышал, что в других лагерях пленных отправляют домой.
– Надеюсь, ты прав. Но как сложится твоя дальнейшая судьба? – поинтересовался я.
– Не знаю. Ты немец, и можно сказать, ты страдаешь не за свои грехи, а за злодеяния, сотворенные немецкой армией. Но мы, жители России, связаны с предками, которые переселились сюда до 1800 года. Мы сохранили немецкий язык как культурное наследие. И это стало нашим преступлением.
Я все еще не мог понять, что он имеет в виду и почему он вынужден работать здесь.
– Все это произошло, когда Гитлер напал на Россию, – продолжил он. – Сталин боялся, что мы, немцы Поволжья, изменим России, хотя у нас и в мыслях такого не было, – но нас арестовали и переправили сюда, за полярный круг. Коса вздохнул: – Вот почему мы здесь.
– У вас были непростые времена?
– Еще хуже, чем сейчас. Нас разместили в лагере, располагавшемся на реке Печоре, и заставили строить мост через нее.
– Вас так же плохо кормили, как и сейчас?
– Да, Хорст, поверь мне, что наш дневной рацион был намного скуднее, чем сегодняшний. Сейчас дают шестьсот – восемьсот граммов хлеба. А ты знаешь, как кормили нас?
– Понятия не имею.
– Послушай. Нам давали только четыреста граммов в день и ни грамма больше.
– Многие умерли?
Коса очень волновался, но, когда я задал этот вопрос, он снова сделался меланхоличным.
– Как-то утром я спал под своим грязным одеялом, – сказал он. – В 6.30 пришел охранник и стал будить нас своим криком. Я встал, но увидел, что мой сосед не поднимается. Тогда я решил растолкать его, но не смог. Тогда я потряс его за плечо – ничего. Он не пошевелился. Видимо, он умер ночью. Это не все, – добавил он. – После завтрака мы отправились на мост, который стоял над рекой, протяженностью в двести метров. Один из наших товарищей был так изнурен голодом, что споткнулся и упал с моста в воду, сбив шедшего рядом работника.
Обычно Коса контролировал свои эмоции. В жизни он был веселым парнем, но сейчас я увидел, что у него на глазах выступили слезы.
Коров на ферме доили несколько русских женщин из совхоза. Я часто разговаривал с одной из работниц. Как правило, животные содержались в очень хороших условиях и по сравнению с тюремщиками получали столько еды, сколько хотели.
Благоприятные обстоятельства
Мечтой каждого заключенного, кроме возвращения на свободу, было получить высокооплачиваемую работу. Вся жизнь была сосредоточена вокруг еды. Каждый работал, чтобы набить свой пустой живот. Когда у человека наконец-то появлялась хорошая работа, он обычно продавал часть своих продуктовых карточек и начинал экономить. Люди думали о грядущем дне, потому что знали, что в любую минуту могут остаться без средств к существованию. Наибольшим спросом пользовались такие работы, как плотник, кузнец, водитель или охранник.
Среди моих знакомых немцев такое понятие, как товарищество, все более стиралось, каждый был сам за себя. Но несмотря на это, сосед всегда выручал соседа едой, даже если это были русский и немец, хотя неприязнь между нами не могла полностью исчезнуть.
Мой друг Кауфман, пекарь из Эльбинга, который рассказывал мне об английских лагерях для военнопленных, снова был с нами. К весне он поправился, чтобы, наконец, приступить к работе, хотя после болезни одна нога у него стала короче другой. В свободное время его просили помогать в пекарне, и мы все завидовали ему, потому что знали, что, по крайней мере, он будет сыт.
По вечерам он часто продавал хлеб, который выносил из пекарни. Его покупателями были многие заключенные из России и Германии.
Как-то я услышал, как он торгуется.
– Сколько ты хочешь? – спросил покупатель, высокий светловолосый парень по имени Фриц.
– Тридцать рублей за килограмм, – ответил Кауфман.
– Но это же так дорого.
– Если найдешь дешевле, пойди и купи.
Фрицу не понравился грубый ответ. По его лицу было видно, что он пережил много трудностей. Детство, проведенное в СССР, наложило свой отпечаток. Сейчас обычно напряженное выражение его лица изменилось.
– Я могу купить хлеб и за двадцать рублей, и даже взять бесплатно, – продолжал торговаться Фриц с Кауфманом. Но все мы знали, где он брал хлеб «бесплатно». Он просто-напросто воровал его. А с тех пор, как он был окружен компанией грубых парней, никто не решался идти против него. Сейчас он смотрел прямо в лицо Кауфману и угрожал ему: – Ты бы лучше продал мне килограмм по-хорошему, да еще и извинился.
Кауфман знал, что не стоит связываться, и потому произнес:
– Хорошо, покупай за двадцать пять, но не меньше.
Фриц вынул деньги и протянул Кауфману тридцать рублей.
– А у тебя нет мелких денег?
Фриц смотрел на него, явно все больше раздражаясь. Кауфман понял, что не стоит нарываться, и потому полез за сдачей в кошелек, висевший у него на шее. Он всегда носил деньги под рубашкой, так как это место было самым безопасным. Когда Фриц увидел множество купюр разного достоинства, его глаза засветились каким-то особенным блеском. Мы все удивились, что у заключенного имеется такая огромная сумма денег. Кауфман явно был разозлен из-за того, что ему пришлось показать Фрицу место, где он носит деньги.
Спустя некоторое время я ночью не мог заснуть, потому что мне не удалось ничего заработать, и я был голоден. К тому же постоянно кто-нибудь из заключенных просыпался и шел в туалет. Мы опять, как и раньше, пили много воды, чтобы заполнить свои желудки. Внезапно я увидел тень, крадущуюся мимо меня, но не придал этому значения. Кауфман храпел, как всегда, потом затих, что-то пробормотал во сне и отвернулся. Сразу после этого тень прошла мимо меня и выскользнула в дверь. Силуэт напоминал фигуру Фрица, но я знал, что среди тридцати человек, спавших в нашей комнате, его не было.
Я не придал особого значения этой странности. Каким-то образом мне все же удалось заснуть.
Рано утром Кауфман разбудил всех своим криком:
– Кто-то украл мои деньги!
Я открыл глаза и увидел Кауфмана, сидящего на своей кровати с перекошенным лицом. Он ругался на чем свет стоит.
– Он получит у меня! Он не выйдет живым из этого барака! – сыпал он проклятия в воздух, потому что не знал, кто конкретно украл его деньги.
Обвернувшись одеялом, я подошел к его койке, где уже собрались несколько человек. Кауфман едва дышал от негодования и с трудом мог говорить.
– Посмотрите на это! – Он показал прорезь в своей рубашке.
Отодвинув ткань, мы увидели пустой кошелек, висевший на его шее. Кто-то разрезал рубашку ножом и выкрал деньги.
– Сколько пропало? – поинтересовался я.
– Около семисот рублей. Ты можешь себе представить?
– Семьсот рублей, – повторил кто-то из собравшихся. – Ничего себе! Вот это сумма!
– Это не мог быть кто-то из наших.
– Но если вор не из нашего барака, то кто это? – хотел знать ответ Кауфман.
– До того дня, пока ты не показал Фрицу кошелек, я не знал, что у тебя столько денег.
– Что ты сказал о Фрице? Готов поспорить, это был он! – Кауфман был готов подпрыгнуть и помчаться в барак, где жил Фриц.