В Лехфельде жизнь текла своим чередом. Профессор Зандлер назначил Курта Хопфица инженером на «Альбатрос». Несколько дней Пихт не мог встретиться с Хопфицем. Аэродром переводили в лес, спасая его от бомбежек. Наконец выдалась минута, когда они остались вдвоем.
Они пожали друг другу руки, помолчали.
— Заброшен с рекомендательным письмом-приказом к Зейцу от штандартенфюрера Клейна. В Берлине действует группа обеспечения.
— Что должна сделать группа?
— Убить Клейна. Вернее, привести приговор Калининского суда в исполнение.
— Об этом приговоре мог знать Клейн? — спросил Пихт.
— Должен. В нашей печати сообщалось о зверствах его особой айнзатцкоманды СС в Калинине и области.
— Это хорошо. Но если убрать Клейна не удастся, вы обречены.
— Директор приказал угнать «Альбатрос» как можно скорей. У меня есть миниатюрная рация. По ней я должен сообщить день и час вылета.
— День и час… — повторил в раздумье Пихт и, что-то решив, выпрямился. — Все ясно. День и час вам сообщу, Зейца беру на себя. Сойдитесь ближе с механиком Гехорсманом. Кажется, он уже готов нам помочь.
Неожиданно завыла сирена.
— Воздушная тревога! — ворвался в динамик голос диктора. — Воздушная тревога районам Мюнхена, Аугсбурга, Лехфельда, Дахау…
Пихт растолкал Вайдемана, и оба помчались на машинах к аэродрому. Техники дежурных самолетов уже запускали моторы. На горизонте полыхало зарево. Резкие лучи прожекторов метались по небу. Доносился отрывистый лай автоматических пушек, и среди звезд то тут, то там вспыхивали и погасали шарики разрывов.
Набирая скорость, истребители один за одним уходили в небо. Пихт прикрывал Вайдемана. Он следил за его самолетом но красным выхлопам мотора.
— Фальке один. Фальке один, — вызывал Вайдемана пост наведения.
— Слушает Фальке один.
— К району Аугсбурга курсом триста десять на высоте двенадцать тысяч метров направляется большая группа летающих крепостей Б-17.
— Понятно, — отозвался Вайдеман и начал набирать высоту.
— Группа «Л», — через минуту включился он в эфир, — слушай мою команду — идем попарно до высоты двенадцать. Первое звено атакует сверху, — второе — снизу. Новотный, Пихт и Вендель действуют самостоятельно по обстановке.
Пихт пытался в черноте неба отыскать «летающие крепости», но не увидел их и решил пока держаться за Вайдемана.
Вдруг внизу слева замелькали трассы. Их было так много, что они иногда походили на рой светлячков. Вайдеман, видимо, тоже заметил трассы и резко завалил машину в вираж. «Вот они, «крепости», — подумал Пихт, щурясь от ослепительных трасс, которые неслись навстречу. Стрелки американских самолетов били наугад, пытаясь отогнать немецкие истребители. Вайдеман нырнул ниже. Какой-то прожектор достал длинное брюхо «крепости». Зеленая колючая трасса впилась в самолет. За мотором потянулся дымок, и вдруг яркая вспышка на мгновение ослепила Пихта. Вспыхнули бензиновые баки «крепости».
Бомбовозы, очевидно, начали перестраиваться. Пихт и Вайдеман метались по небу, надеясь отыскать среди огня их пушек лазейку, но повсюду встречали плотную завесу. Где-то сбоку задымила еще одна «крепость». Потом еще одна. Американцы стали сбрасывать бомбы и разворачиваться. В эфире стоял невообразимый гвалт. Кричали все — и американцы и немцы.
Так, точно приклеившись к самолету Вайдемана, Пихт пролетал весь бой. Горючее было на исходе.
— Фальке один, ухожу на заправку, — передал он.
— Ага, Фальке четыре, идем домой, — отозвался Вайдеман и со скольжением на крыло стал проваливаться вниз.
Пихт зарулил на стоянку и побежал к Вайдеману. Тот медленно шел навстречу, держа руками голову.
— Ты ранен? — спросил Пихт.
— Да нет, но голова болит адски, — ответил Вайдеман.
Пихт рассмеялся.
— А ты здорово ссадил «крепость», Альберт, — польстил он. — Я ведь решил прикрывать тебя и все видел…
— Э, черт с ней, с «крепостью», — махнул рукой Вайдеман.
* * *Уже в конце января начались оттепели. По булыжным мостовым потекли мутные ручьи. Мокрые деревья запахли разогретой смолой. На балконах запестрели полосатые перины и матрацы — хозяйки спешили их проветрить после слякотной и пасмурной зимы.
От щебета воробьев и теплого влажного воздуха, от тошнотворной слабости и пронзительного крика мальчишек, играющих в войну, у Коссовски закружилась голова. Он забрел в сквер и опустился на скамью в мелких бисеринках брызг. Шеф-врач госпиталя посоветовал Коссовски найти более спокойную и менее опасную работу. Но разведчик и контрразведчик, к сожалению, расстается со своей работой только в случае смерти. Другого выхода Коссовски не видел.
За четыре месяца госпиталя он много передумал, на свои места расставил события, разработал новую систему поисков загадочного Марта. Зейц сказал, что стрелял в него Эрих Хайдте. Версия правдоподобная. Хайдте следил за домом Зандлера, когда Ютта вела передачу. Озлобленный провалом, он мог выстрелить в оглохшего от взрыва гранаты Коссовски. Но почему изъятый у него после перестрелки на границе парабеллум стрелял ровно столько, сколько оказалось гильз на земле?..
Не верил Коссовски в то, что Март и Хайдте — одно и то же лицо. Он снова и снова возвращался к Швеции, к Испании, Парижу, наконец, к дням неудач в Лехфельде и Рейхлине, и постоянно перед глазами возникали трое — Зейц, Пихт, Вайдеман. Только кто-то из них мог быть Мартом.
Под руководством Марта работали Ютта и Эрих Хайдте. Кто-то из них внес поправку в чертежи двигателя, и «альбатрос» потерпел аварию в ноябре 1941 года. Он или его помощники подложили мину в самолет в Рехлине. В материалах по делу брюссельской радиостанции Коссовски обнаружил кличку «Март». Значит, Март пользовался дублированной радиосвязью. Если Март — это Вайдеман, тогда понятно его поведение в Рехлине, когда погиб не он, а его заместитель Франке. Перед тем полетом Вайдеман был с Пихтом… Если Март — это Пихт, то, естественно, Пихту выгодно сохранить мнимого друга Вайдемана, от которого, надо полагать, он и узнает секретные данные. Если Март — это Зейц, то вообще ему все известно из первых рук…
Из агентурных данных Коссовски узнал о работах над реактивной машиной в Англии, США и Советском Союзе. И он заметил существенную деталь — союзники форсировали исследования в области реактивной техники.
Коссовски тяжело поднялся и побрел к себе в кабинет. На фронтоне здания на Вильгельмкайзерштрассе тяжело колыхалось огромное красное полотнище со свастикой. «Нет, не долго мы продержим тебя, Германия, — подумал он и глухо застонал, сжав зубы, отчего шрам на лице побелел еще больше. — Я должен поймать тебя, Март. Только поскорей надо собраться в Лехфельд».
* * *Начинались полеты с новой площадки. Воздух сотрясался от грохота запускаемых моторов. Летчики забирались ввысь, выделывая там головокружительные фокусы. «Альбатрос» летал. На заводах в Аугсбурге Мессершмитт готовился запускать его в серию.
Солдат-эсэсман вскинул винтовку на караул. Зейц козырнул и прошел в запретную часть аэродрома, опоясанную колючей проволокой. Сильно и крепко пахло лесом. Сквозь молодую зелень буков пробивалось солнце, ложилось косыми лучами на прелую землю. Зейц свернул с бетонной дорожки и пошел к стоянке напрямик, давя сапогами первые летние цветы, вдыхая чистый лесной воздух. Лес давал ему сейчас такое властное ощущение жизни, что хотелось просто идти и идти, ни о чем не думая, никого не подозревая.
За свою жизнь Зейц убил одного, и то своего. Тень подполковника Штейнерта, который сгнил у Толедо, иногда посещала его. Она напоминала о себе так ощутимо, что Зейц однажды проснулся в холодном поту. Штейнерт, как и тогда в Испании, в отчаянии теребил ворот своего зеленого комбинезона и спрашивал: «Неужели вы не верите мне? Проводите меня до Омахи, и вы убедитесь в моей правдивости. Только до Омахи, это же всего десять километров!» В это время слева теснила марокканцев пехота интернациональной бригады, в лоб шли анархисты, справа заходили республиканские танкетки. «У нас нет времени провожать вас, Штейнерт», — сказал Коссовски. «Тогда отпустите меня». — «У нас нет оснований верить вам, Штейнерт». Коссовски наклонился к Зейцу и шепнул: «Убей его». «Хорошо, идите», — сказал тогда Зейц.
Штейнерт недоверчиво поглядел на обоих. Пихт в это время делал вид, что не прислушивается к разговору. Он безучастно смотрел в бинокль на густые цепи республиканцев. Штейнерт поднялся и вдруг резво пополз по брустверу. Зейц выстрелил из пистолета всего один раз. Пуля попала в затылок. Штейнерт остановился, как будто замер, и, обмякнув, свалился обратно в окоп. «Так будет спокойней», — проговорил Коссовски, вытирая платком мокрую подкладку кепи. Эх, если бы знал тогда Зейц, что это «спокойствие» испортит ему всю жизнь!
Потом он стрелял в Коссовски. Но было далеко, и пуля прошла чуть выше сердца…
Зейц вышел к ангарам «альбатросов». Под брезентовым навесом из деревянных брусьев был скобочен стенд. На нем стоял разобранный двигатель «юнкере», Хопфиц и Гехорсман молча возились с деталями. Зейц остановился и стал издали наблюдать за инженером. По тому, как ловко он действует ключом, Зейц убедился, что Хопфицу хорошо знакома техника. Изредка Хопфиц поворачивался к Гехорсману и что-то показывал механику.
«Нет, он служил в наших частях, — подумал Зейц. — Но почему о нем не знает Вагнер?»
Вечером Хопфиц заметил за собой «хвост». Он умывался в душе, агент дежурил в коридоре, в столовой человек сидел за столиком поодаль, в пивном баре он тоже купил «Штаркбиер» и неторопливо сосал из большой фарфоровой кружки. Выходя, Хопфиц задержался в дверях, и его едва не сбил с ног выскочивший следом агент.
— Поосторожней! — прикрикнул Хопфиц.
К счастью, в этот момент мимо проходила машина-такси из Лугсбурга. Хопфиц сел в нее. В зеркальце заднего обзора он увидел, как агент метнулся к телефону. Выехав за Лехфельд, Хопфиц расплатился с шофером и вышел.
Ровно в девять он увидел «фольксваген» Пихта и вскочил в машину.
— Как дела, Семен? — спросил Пихт по-русски.
— Сейчас я едва оторвался от «хвоста».
— Тогда надо торопиться.
— Мы с Гехорсманом отлаживаем двигатели. Думаю, механик подвесит запасные баки и поможет взлететь.
— Поймет ли он, что его будет ожидать?
— Не знаю… Должен понять.
— По рации надо сообщить о точном дне вылета?
— Да. Центр остановился на Словакии. Туда к партизанам уже заброшен наш товарищ. Он примет меня.
— Если Зейц будет мешать, его придется убрать, — проговорил Пихт. — Я освобожу тебя от Зейца.
— Только ты береги себя, — тоже на «ты» перешел Хопфиц.
— Да, разведчик нужен живой.
Расставшись с Хопфицем, Пихт заехал к Элеоноре. Он решил прокатить ее. В последнее время девушка часто плакала. И сейчас, в машине, он заметил на ее глазах слезы.
Острая жалость заставила Пихта притормозить и свободной рукой прижать Элеонору к себе.
— Эли, если когда-нибудь не будет меня, ты постарайся жить по-другому — лучше, честней, что ли…
— Я стараюсь так жить…
— Наверное, ты переживешь наше чертовски проклятое время, но всегда помни — другие люди, другие народы так же любят, страдают, мечтают, радуются и так же сильно хотят покоя, как ты и я. Этого не хотели знать фашисты, и за это люди растопчут их, как червей.
Пихт говорил и говорил Элеоноре что-то еще, девушка не мешала ему. Он говорил о какой-то новой жизни, которую надо построить, если суметь дожить до нее. Та жизнь, какая была нужна ему, представлялась пока смутно, без реальностей. Он не знал, что потерял и что выиграл, потому что не мог угадать, как бы сложилась она в другое время.
И еще не знал он о том, что в этот вечер он в последний раз видел Эли.
* * *Утром, направляясь в летную комнату, Пихт лицом к лицу встретился с Зейцем.
— Пауль, я ищу тебя по аэродрому, мне нужно поговорить с тобой.
— Это надолго? — спросил Пихт.
— К сожалению, надолго. Но у Вайдемана я узнал, полетов не будет, и я сказал ему, чтобы он освободил тебя на сегодня.
Зейц подошел к своему «мерседесу» и открыл дверцу.
— Садись. День обещает быть жарким, не съездить ли нам искупаться?
— Поедем, я не против. — Пихт почувствовал, Зейц что-то замышляет.
Купальня примыкала к замку Блоков. С одной стороны она упиралась в старый сад, закрывший по берегам воду черными ивами, с другой была огорожена от города высокими деревянными брусьями, возле которых стояли под тентами полосатые брезентовые раскладушки. Здесь же был пляж — чистый, с едва заметной желтизной песок, намытый со дна озера Фишерзее. На четырех бетонных ногах прямо над водой возвышалось кафе. Там посетителям подавали кофе, водку, сосиски и пиво.
Пихт и Зейц взяли плавки и шапочки, вышли к воде. В этот ранний час купающихся было мало. Две девушки читали книги, лежа на раскладушках. Одна парочка забилась в дальний угол и обсуждала какие-то особые любовные проблемы.
Зейц упал на песок, раскинул руки.
— Ты не чувствуешь, Пауль, что мы начинаем уставать? — спросил он, закрыв глаза.
— Лично я — нет.
— А мне иногда просто невыносимо ощущать свое одиночество и бесконечное копание в грязных душах людей.
— Наверное, ты отупел и озлобился, Вальтер.
Зейц стремительно поднялся на локте.
— Да, я озлобился! Я чувствую, кругом много врагов и должен с ними бороться!
— Высокие слова, сказанные высоким стилем, — усмехнулся Пихт.
— Ты знаешь, что вот уже несколько лет не дает мне покоя один человек… Март!
— Не знаю и знать не хочу.
— Так вот к нему прибыл связной — Хопфиц! — Зейц сел и уставился на Пихта, который сквозь темные очки, как всегда, безучастно смотрел на далекие облака. — Что же ты молчишь?
— А что мне прикажешь делать? Ловить шпионов — это по твоей части. Но… Хопфица ты не трогай, он хороший специалист.
— А если он русский?
— Ты правда устал, Вальтер. Возьми отпуск.
— Какой к дьяволу отпуск! Мне кажется, что готовится какая-то жуткая диверсия. Хотя Март молчит, но это затишье перед грозой.
Пихт поднялся и, сняв очки, хмуро поглядел на Зейца.
— Вальтер, я прошу тебя об одном — Хопфица не трогай, он надежный человек.
— Откуда у тебя такие сведения?
— Я видел его в деле и слышал его суждения только в пользу рейха.
— Если хочешь знать, то оберштурмбаннфюрер Вагнер в Берлине сейчас лихорадочно разыскивает его концы. Вполне может случиться, что русские заслали его от имени Клейна и одновременно убрали штандартенфюрера. Письмо направления я сдал в экспертизу, завтра ответят, подлинное ли оно.
— Ну что ж, — помедлив, сказал Пихт, — сегодня ты откровенен, как никогда. И знаешь почему? Ты хочешь узнать: мое настоящее отношение к новому инженеру. Ведь и ты и Коссовски меня подозреваете в измене рейху. Так?
Зейц увильнул от ответа.
— Я бы давно арестовал тебя…
— Тогда в первую очередь ты поставил бы себя под удар.
— Ты снова намекаешь на Испанию?
— Нет, Вальтер. Мне от тебя ничего не нужно, вот разве… Коссовски… когда он узнает, что ты в него стрелял…
Зейц дернулся всем телом.
— Ты не можешь знать этого, — у него пересохло в горле, и проговорил он с трудом — хрипло и тихо.
— У меня есть весьма надежные доказательства, Вальтер. Но, повторяю, мне от тебя ничего не нужно, и я не сделаю тебе плохого до тех пор, пока ты не встанешь на моем пути.
Зейц сделал движение к одежде, где лежал пистолет.
— Спокойно, Вальтер. — Пихт положил свою руку на его одежду, — Ты меня знаешь давно, я умею шутить, но когда говорю серьезно, то серьезно и делаю.
— Т-ты… Март! — прошептал в ужасе Зейц.
— Думаю, мы сработаемся с тобой так же хорошо, как и прежде, — не обращая внимания на Зейца, продолжал Пихт, — если тебе дорога голова на плечах, то пока выполни две просьбы: оставь Хопфица в покое, в случае чего заступись за него перед Берлином и сам постарайся куда-нибудь уехать в ближайшие дни… в целях своей же безопасности.
Зейц уткнулся в песок, его руки дрожали.
«Пожалуй, я погорячился, — подумал Пихт, — ну да теперь все равно. По крайней мере теперь-то я твердо уверен, что Хопфицу надо улететь немедленно».
— Я хочу выпить, — пробормотал Зейц.
Пил он много и не пьянел. Он опрокидывал рюмку за рюмкой и мрачно смотрел на стол. Лишь к вечеру его стало заносить. Водка сначала согрела душу, сделалось легче. Что-то он забормотал о старой дружбе, вспоминал дни молодости в Швеции. Потом плакал, потом стал дико орать.
«Эх, какое еще будет похмелье!» Пихт с трудом втащил его в «мерседес» и отвез домой. В этот же вечер он зашел к Хопфицу и рассказал обо всем, что произошло в купальне.
— Я искал тебя сегодня, — сказал Хопфиц. — Приехал Коссовски.
Пихт сжал кулаки.
— Вот кого, Сеня, надо бояться больше всего…
* * *Коссовски был достаточно опытен и хорошо знал Вайдемана. Дружеский тон он отбросил сразу же, как только вошел в общежитие. Вайдеман мог выворачиваться, увиливать от прямых ответов, если бы Коссовски снова начал распространяться о давних симпатиях.
— Я к вам по важному делу, господин Вайдеман, — сказал он, козырнув.
Вайдеман удивленно вскинул на него мохнатые брови и насупился:
— Если уж на «вы», то слушаю вас, господин Коссовски.
Коссовски сел напротив, так, чтобы свет от окна падал на Вайдемана.
— Вы отлично представляете, что в наше суровое время, когда Германия, напрягая все силы, воюет на нескольких фронтах, особенно крепок должен быть тыл, — начал он.