По второму вопросу решено: "Оставить все действующие отряды на своих местах"..
Мамонтов и Романов прибыли на заседание, когда резолюция уже была принята. Романов был не совсем трезв. Большой, грузный, он тяжёлой походкой прошёл к столу бросил недоверчивый взгляд на членов штаба, спросил:
— О чём разглагольствуете?
Архипов недовольно поморщился, но ответил спокойно:
— Не разглагольствуем, а большое дело решили: объединиться с отрядом Игнатия Громова. На большевистской платформе…
Романов вскочил, лицо его побагровело.
— Объединиться?! — прохрипел он. — А кто разрешил? С командующим вы советовались? У армии спросили?.. Это самоуправство — слышишь, Ефим Мефодьевич?.. Я, как комиссар действующей армии, не допущу этого. Я протестую!
Романов со свистом втянул в себя воздух и раздражённо выкрикнул:
— Что же ты молчишь, Ефим Мефодьевич? Без тебя решают… В Ново-Егорьевской мы беляков без чужой помощи разбили, и в дальнейшем она нам не потребуется. Своих сил хватит. Зачем нам объединение? Отмени решение штаба, отмени!..
Мамонтов молчал. И тогда Архипов обратился к Главкому:
— Ефим Мефодьевич, Громов просит выделить для его отряда пулемёт. Мы поддерживаем его просьбу.
Романов вспыхнул, стукнул по столу кулаком.
— Не давать!.. Не давай пулемёта, Ефим Мефодьевич. Громовцы хотят чужими руками жар загребать, нашу мощь ослабить…
К Романову подошёл один из членов штаба и, утянув его в сторону, шепнул:
— Плюнь, не порти нервов. Пойдём лучше спиртишку хватим. Мне целую бутылку доставили. И закуска — первый сорт.
Романов соблазнился, вышел вместе с алейцем из штаба.
Архипов заметил, обращаясь к Мамонтову:
— Хотя ваш комиссар и просит сменить фамилию на Богатырёва из-за того, что царь Николай, дескать, Романовым был, от этого он лучше не станет.
Мамонтов нахмурился, но ничего не ответил.
— Так что передать нашему штабу, Ефим Мефодьевич? — спросил Воронов.
Мамонтов поднялся, твёрдо сказал:
— Я согласен объединиться. Задача у нас одна: советскую власть отстоять. Пулемёт отправьте, только под хорошим конвоем.
* * *Однако объединение отрядов задерживалось. Мамонтов вновь предпринял наступление на противника, занявшего село Ново-Егорьевское, и разгромил белогвардейский отряд в 900 человек. Их остатки бежали на станцию Рубцовка. Партизаны, преследуя врага, подошли к Рубцовке, окружили её и одновременным ударом окончательно уничтожили белых. Заняли и станцию Поспелиха, но вынуждены были отойти назад.
Комиссар действующей армии Романов, видя, что Главком окрылён победой в Рубцовке, продолжал склонять его к отказу от объединения с отрядом Игната Громова.
— Зачем тебе, Ефим Мефодьевич, это объединение? — при удобном случае внушал он Мамонтову. — При твоём военном таланте да при храбрости наших партизан мы и одни врага разобьём. Вон какую победу в Рубцовке одержали. А у них ни одного пулемёта нет…
Мамонтов колебался. Однако он понимал, что объединяться необходимо — этого требовала обстановка. Белогвардейское командование не могло остановиться на полпути. Потерпев поражение во время первого похода, оно организует второй, но теперь уже большими силами.
Видя, что Мамонтова не удаётся склонить к отказу от слияния с отрядом Игната Громова, Романов и его единомышленники-эсеры решили восстановить Главкома против большевиков-алейцев, имевших в штабе решающее влияние.
— Штаб начинает главенствовать, — поговаривал Романов, — твой авторитет хочет подмять. Архипова в Главкомы метят. Присмотрись к штабу, Ефим Мефодьевич…
— Архипов — провокатор, — вторил ему Полещук. — Партизан сговаривает за Алей уйти.
— Измена готовится, — нашёптывал Мамонтову Козырь, — Андрианова и Сентерева арестовали будто бы за пьянку и дебоширство, а на самом деле преданных тебе людей убирают. Этак, Ефим Мефодьевич, и до нас, и до тебя доберутся.
Мамонтов рассердился, приказал освободить Андрианова и Сентерева, и к штабу, к Архипову стал относиться крайне подозрительно.
* * *Из Солоновки прибыл Захар Боярский, который после чехословацкого переворота прятал в Корнилово Игната Громова. Тогда он говорил, что ему всё равно, какая власть будет. Но прошло время, Боярский убедился, что не всё равно, и однажды сам заявился к Громову, попросил принять в партизаны.
— Это как же так, Захар? — спросил Громов. — Ты же говорил: мне что белые, что красные — одна сатана…
Боярский смущённо улыбнулся:
— Было время — думал так. А теперь дурь из головы повыветрило.
Захара зачислили в отряд — теперь он стал опытным контрразведчиком. Из Солоновки он привёз нерадостные вести.
— Разлад в штабе Мамонтова, товарищ Коржаев, — докладывал он начальнику контрразведки. — Эсерам удалось обострить отношения между Главкомом и алейцами. Мамонтов уже поговаривает об аресте Архипова и разгоне штаба. Как бы не случилось такой оказии…
Коржаев сообщил это партийной группе, заметив от себя, что надо кого-то послать в Солоновку для ликвидации конфликта.
— Правильно, надо послать, — поддержали его члены штаба.
— Езжай ты, Игнат Владимирович, — предложил Голиков. — Мамонтов тебя лучше, чем кого-либо из нас, послушает.
— Что ж, поеду, — согласился Громов.
В этот же день он выехал в Солоновку. В штабе застал Архипова.
— Ну, что тут у вас происходит? — прямо спросил Игнат Владимирович.
Архипов нахмурился.
— Плохие у нас дела. Хоть завязывай глаза да убегай. Романов и прочая сволочь втёрлась в доверие к Мамонтову и натравливают его на штаб. Боюсь, как бы голову с меня не сняли.
— Ну, а вы что?
— Вчера создали при командующем ставку. От группы Мамонтова в неё вошли Чеканов и Романов, от алейцев — Канкорин и Брусенцев. Оба — крепкие большевики. Поручили им во что бы то ни стало добиться личного доверия Ефима Мефодьевича и вытеснить влияние Романова и его эсеро-анархистской братии. — Архипов помолчал и, поколебавшись, добавил: — Подумываем также убрать эсеровскую верхушку.
— Ставку организовали — это хорошо, — заметил Громов. — А убирать сейчас эсеровскую верхушку, мне кажется, несвоевременно. Может раскол получиться. Не дай бог белые в это время в наступление перейдут.
— А что же делать?..
— Объединяться нам надо, тогда и эсеров с анархистами легче будет к рукам прибрать.
— Да мы хоть сейчас готовы! — воскликнул Архипов. — Надо только, чтобы Ефим Мефодьевич дал твёрдое согласие. Он не против объединения, да вот эсеры палки в колёса вставляют. Эх, если бы ему настоящего комиссара, который бы большевистскую политику вёл! Тогда ещё лучше бы дела у Мамонтова пошли. Удивляюсь я ему: унтер-офицер всего, а талантлив, как полководец. Видно, от природы он военным уродился… Поговори с ним, Игнат Владимирович, возможно, поможет?
— Затем и приехал. Только прошу против Романова и других пока ничего не предпринимать.
— Хорошо, потерпим ещё…
Ефим Мефодьевич встретил Громова, как давнего друга, откровенно ему обрадовался.
— Ну, как, что у вас?.. Рассказывай, рассказывай! — затормошил он Игната Владимировича. — Слышал, слышал, как вы белых в Паромоиово расшлёпали.
— Я тоже слышал о твоих победах в Мельниково и Рубцовке. Только вот не понимаю, почему вы Рубцовку оставили и от Поспелихи отошли.
Мамонтов смутился, а затем, усмехнувшись, ответил:
— Загуляли, понимаешь, партизаны с радости, а тут белые напёрли. Ну, ничего, в другой раз возьмём навсегда!
— Это анархия у тебя отряд разъедает, Ефим Мефодьевич. Штаб и Архипов правы, что с ней всячески надо бороться.
— Штаб, Архипов?! — со злобой вырвалось у Мамонтова. — В штабе собрались изменники, а Архипов — провокатор. Я вот с ними разделаюсь!
— С чужих слов говоришь, Ефим Мефодьевич, — спокойно заметил Громов. — С эсеровских. Романова и Козыря это голосишки. В штабе у тебя крепкие большевики. И Архипов тоже.
Мамонтов промолчал.
— Ты вспомни, когда я у тебя в отряде был, анархисты тоже хотели меня убрать, — продолжал Громов. — А я что, провокатор? Изменник?
Мамонтов задумался. "А что, может, прав Игнатий и алейцы правы? Может, не те настоящие друзья, которые стараются уверить в дружбе, а те, кто молчит об этом? Кто такой Романов, Полещук?.. Мало я о них знаю, мало. Может, и впрямь надо получше к ним приглядеться?"
— Когда из Касмалы я от тебя уезжал, дали мы друг другу слово вместе бороться против Колчака до тех пор, пока всюду не установим советскую власть, — нарушил его мысли Громов. — Помнишь?
— А я что, слово нарушил или воюю за советскую власть плохо? За что ты меня, Игнатий, упрекаешь?.. Да я за советскую власть крови, жизни своей не пожалею…
— Погоди, не горячись, Ефим Мефодьевич, — перебил его Громов. — Воюешь ты здорово… И я тебе не в упрёк сказал, а затем, что нельзя врозь воевать. Пора объединиться, пора от слов перейти к делу.
— Погоди, не горячись, Ефим Мефодьевич, — перебил его Громов. — Воюешь ты здорово… И я тебе не в упрёк сказал, а затем, что нельзя врозь воевать. Пора объединиться, пора от слов перейти к делу.
— Я думал об этом… Объединяться действительно время. Я так понимаю: надавали мы с тобой колчаковцам по затылку, теперь они против нас большие силы бросят.
— Вот поэтому-то и предлагаю объединяться. Ну, что, по рукам?
— По рукам! Только вот, как примирить штабников…
Ещё раз посоветовав разобраться во взаимоотношениях с алейцами, Громов распрощался и вышел на улицу. На завалинке у покосившейся избушки сидела группа партизан и, дымя самосадом, вела беседу. Услышав, что речь идёт о Мамонтове, Громов подошёл, прислушался.
Рябой парень в грязной шинели и фуражке с оторванным козырком с упоением рассказывал:
— Ефим-то Мефодьич?! Он у нас геройский мужик. Хочь сейчас в генералы производи. И храбрости отменной. Под Мельниково, как мы с егерями бились, идёт он пешим вдоль позициев, пули кругом его стрекочут, а он хочь бы что. Наш командир кричит ему: "Ложись, товарищ Главком, пуля ненароком свалит!" Он только усмехнулся и спокойненько в ответ: "Пуля ить тоже с умом, она только трусов подстерегает". А как пошли мы в атаку, выскочил он на тачанке вперёд и давай егерей пулемётом сечь. Ух, что тут было!..
Громов дослушал до конца рассказ, спросил:
— Значит, хороший у вас командир?
Парень прихлопнул ладошкой по коленке, воскликнул:
— Лучше не надо! Мы за ним хочь на край света. Пока всех беляков не поколотим…
* * *22 сентября Громов выехал к себе в отряд, а следом за ним заявился начальник Солоновского штаба Архипов, хмурый, взволнованный.
— Что произошло? — обеспокоенно спросил Игнат Владимирович. — Уж не передрались ли?..
Архипов походил взад и вперёд по скрипучим половицам штабного дома, словно глуша этим волнение, и, наконец, сказал:
— Погорячился я… допустил глупость. И этим всё испортил. Теперь-то уж Мамонтов постарается от меня избавиться…
— Да что случил ось-то? — нетерпеливо перебил его Голиков.
А произошло следующее.
От боевых успехов кое у кого в отряде Мамонтова стали кружиться головы. Дисциплина понизилась, началась пьянка, мародёрство. Сначала это проявилось у рядовых партизан, а потом стало перекидываться на командный состав. Надо было принимать срочные меры. 18 сентября штаб отдал приказ: "Замечено, что некоторые товарищи крестьяне-армейцы и более всего кавалеристы позволяют при занятии с боя сёл и деревень тащить и навьючивать имущество. Они забывают свой долг, свои заповеди, свои обязанности. Они идут по пути белогвардейцев и казаков-мародёров. Они грязнят красное знамя и кладут несмываемое пятно на всю армию. Вспомните, крестьяне-армейцы, разве из дома вас отпускали добывать одеяла, подушки и тряпки, ограблять соседей? Знайте, что сознательные армейцы, командный состав и штаб призывают всех замеченных в мародёрстве опубликовывать в известиях Главного штаба и объявлять в их сёлах на общих собраниях.
Замеченных по второму разу отмечать в списках и при соединении с советскими поисками отдать на правосудие Совету народных комиссаров.
По мере усиленных преступлений расстреливать по суду штаба".
На другой день, 19 сентября, состоялось специальное заседание штаба по борьбе с пьянкой. Председатель ревтрибунала Сизов внёс письменный проект: "Ввести в армии телесные наказания за пьянство. Наказывать начсостав плетьми — 100 ударов, рядовой состав — 50 ударов". Все члены штаба с негодованием отвергли этот проект. Кольцов предложил вести борьбу путём агитации, а Мамонтов и Брусенцев — принимать и репрессивные меры. Большинством эти предложения были приняты.
Сразу же после заседания члены штаба выехали в армию для проведения работы среди партизан. Вернувшись через несколько дней из Новичихи, Гавриил Ивкин сообщил:
— Сизов вместо агитации против пьянок сам напился до потери сознания.
Архипова это сообщение взбесило: "Как? Тот, кто предлагал узаконить порки за пьянку, сам пьянствует и других разлагает!"
— Вызвать сюда Сизова! — выкрикнул он хрипло.
Появился Сизов, худой, длинный, с холёным лицом, с мутными глазами и тонкими запёкшимися от перепоя губами. Нервно подрагивают маленькие усики.
Члены штаба Кольцов, Ивкин, Зиновьев, Разинкин и другие возмущённо, перебивая друг друга, заговорили. Кто-то резко бросил:
— Пороть его самого!..
Архипов метнул злобный взгляд на Сизова и вдруг схватил розгу и стал его хлестать, приговаривая:
— Вот тебе твой закон о порке!.. Вот тебе самогонка!.. Вот тебе девки!.. Вот тебе…
— Фёдор, опомнись, что ты делаешь! Разве ж так можно! — протестовал один лишь Разинкин.
Сизов в крови выбежал из штаба.
— Вот такая оказия случилась, — закончил рассказ Фёдор Архипов. — Мамонтову сразу же это известно будет, и конфликт неизбежен. Мне показываться ему на глаза нельзя.
— Да-а, — вздохнул Голиков. — Ты, товарищ Архипов, совершил непоправимую глупость.
— Понимаю, всё понимаю, — согласился Архипов, — да вот не мог удержаться.
— Надо кому-то ехать дело улаживать, — заметил Маздрин.
— Тебе, Пётр Клавдиевич, как председателю Обла-кома надо ехать, — предложил Громов. — И ещё кого-нибудь с собой прихвати. И прямо, от лица советской власти объяви, что с сего числа армии считаются объединёнными.
В Солоновку поспешно выехали Голиков и два члена Областного Сонета.
* * *На заседание 29 сентября собралось 30 членов штаба, с фронта прибыли Главком Мамонтов и комиссар Романов. Все были притихшими и настороженными — понимали, что от исхода заседания будет зависеть многое. Эсеровская группировка собиралась дать бой алейцам, алейцы готовились не дать спуску эсерам. Голиков остро сознавал ответственность своего представительства и долго думал, как сделать такой доклад, чтобы не разворошить прежние страсти и споры, которые могли привести к окончательному разрыву алейцев с Мамонтовым. Тогда попытка объединить отряды Северного и Южного фронтов снова оказалась бы бесплодной. И Голиков решил: самое лучшее — рассказать о деятельности Областного Совета. Это убедительно покажет, как было важно создание такого единого руководящего центра.
Пётр Клавдиевич старался держаться свободно и уверенно, но на душе было тревожно. Говорил не торопясь, веско и горячо.
— Областной Совет существует. И даже если бы представители Главного Солоновского штаба не пожелали войти в него, он всё равно существовал бы и работал, как того требуют время и обстоятельства. Иначе и нельзя. Освобождённая от колчаковцев территория огромна — нужно ликвидировать её разрозненность и объединить под одним руководством. Уже сейчас Облаком создал 26 районных штаба, работающих на основе законов советской власти. Партизанское движение стало массовым — и тут Облаком проделал огромную работу по обеспечению успешных боевых действий отрядов. Созданы мастерские, много мастерских. Слесарные — в Баево, Усть-Мосихе, сапожная — в Ярках, кожевенные заводы — в Хабарах, Половинском и Кривинском, пошивочная — в Баево. А в Усть-Мосихе даже колбасную мастерскую открыли и сыроваренный завод. Организован сбор обмундирования и тёплых вещей среди населения. Облаком обещает с уверенностью обмундировать всю армию в месячный срок. Наш санитарный отдел развернулся и оборудовал в Леньках госпиталь на 40 кроватей и 6 лазаретов — в Завьяловке. Глубоком, Баево, Гилевом Логу, Куликах и Панкрушихе. Организована выработка пуль и пороха из солей Кулундинских озёр. Облаком издал ряд судебно-административных законов, которые проводятся в жизнь на местах. Большая помощь оказана семьям партизан в уборке урожая…
— Всё это хорошо, — перебил Голикова Разинкин. — А каким образом возник Облаком?..
— Облаком образован съездом крестьян и представителей армии всех фронтов, кроме вашего. Вам тоже было послано приглашение, но вы почему-то своих представителей не прислали.
— Не было б этом нужды! — выкрикнул Полещук.
— Смотря для кого, — холодно заметил Голиков. — А что касается присоединения вашего штаба к Облакому, то об этом заявил товарищ Архипов.
Романов раздражённо бросил с места:
— Архипов на это не был уполномочен, и наша армия об образовании и существовании Облакома совершенно не знает.
Со стула вскочил член штаба, питерский большевик Конкорин, зло проговорил:
— Врёшь, знает!.. Наш штаб — орган законодательный в своём районе, поэтому имеет право посылать делегатов и давать им полномочия. Такое полномочие было дано Архипову.
Романов промолчал, понимая, что спорить бесполезно — на заседании были преимущественно большевики и ломиться в открытую дверь было явно рискованно. Не лучше ли дать бой по второму вопросу, о руководстве штабом? Архипов себя скомпрометировал, и с ним разделаться просто.