- Давай уточним: ты имеешь в виду дом, семью, работу?
- Само собой. Без этого какой ты человек.
- Что еще? Допустим, все это у тебя есть, дела твои процветают. Дальше что? Я согласен, голодный и куску хлеба рад. Но вот он насытился. И все? Желать ему больше нечего?
Он что, смеется или считает меня кретином?
- Не обижайся, Марио. Все люди с причудами, а мне тем более простительно. Я ведь могу спросить о чем угодно, о странных порой вещах. Например, что чувствует человек, когда его "разморило". Или какой вкус у креветок.
Марио насторожился. Обмолвка не могла быть случайной.
- У одного писателя, - продолжал голос, - я прочел: зеленое солнце. Потом спрашивал многих, какого цвета солнце, так некоторые тоже обижались.
- Солнце бывает зеленое, - сказал Марио.
- Теперь я знаю. Конечно, вопросом можно обидеть, даже причинить боль. Но как еще я могу узнать людей? Однажды совсем нехорошо получилось. Прошел конкурс детского рисунка. Первый приз получила девочка восьми с половиной лет. Ее звали Несса. Она нарисовала сломанное деревце и надвинувшуюся на него какую-то тень - не то здания, не то сапога. В газете была репродукция: сломанное деревце и тень, ничего больше. Я говорил с этой девочкой. Не здесь, разумеется; попросил встретиться с ней Эгона Хагена, у него с детьми получается. Но разговаривал я, только девочка об этом не догадывалась. И надо же было так неловко спросить, до сих пор себя ругаю. Хочешь, говорю, чтобы дерево на твоем рисунке снова росло, а вместо тени над ним светило солнце?
- Что же сказала девочка?
- Ничего. Она заплакала. И я, кажется, понял почему, только поздно... Извини, если что не так, но мне нужно еще о многом тебя спросить.
Отображение в мраморе шевельнулось - Марио положил ногу на ногу.
- Постарайся меня понять, - голос взывал к вниманию. Человек ведь состоит из желаний, надежд. Это как бы мера его существования: каковы твои устремления, таков и ты. Высокого хочешь - ты значителен, если же только живот набить - ничтожество. Потому и интересует меня, кто чего ищет. Понимаешь?
Нет, до Марио доходило с трудом. Абстракции всегда вызывали в нем раздражение, он не доверял им, как не доверял упаковочному ящику, не видя что в нем, - там мог быть и мусор. Рассуждать он не любил и не умел, философ из него никудышный.
- А кто мне судья? - спросил он агрессивно. - Кто скажет, чего я стою, если я сам не знаю, чего мне хочется.
- Оставим это, - ушел от ответа голос. - Послушай дальше, мой главный вопрос еще впереди. Знает человек о своих желаниях или не знает - не в этом суть. Они все равно есть, и люди стремятся к ним. Но как? Увидел на яблоне плод, навалился - и сломал дерево... Умница девочка. Надо же, восемь с половиной лет - и так понять! Тебе не хочется ее повидать?
Марио промолчал. Он не мог уловить канву разговора, его смысл и испытывал смутное беспокойство и тревогу.
...машина стояла в гараже, за домом. Пользовались ею редко. За две недели, как его привезли на ранчо, лишь однажды он услышал шум мотора. Выбежал во двор, но опоздал - только пыльный след. "У отца дело в городе, - сказала женщина, ласково посмотрев на него грустными глазами. - Он скоро вернется". После обеда машина снова была в гараже... Марио плотно прикрыл за собой ворота, выждал, пока глаза забудут солнце. Кабина его не интересовала, там никого нет. Таинственное существо жило в железной коробке. Это к нему лазают головой люди и шепотом о чем-то договариваются, Он видел, как открывают капот, и без труда откинул крышку. Пахнуло нагретыми парами бензина, мотор еще не успел остыть...
- Ведь и ты ломал деревья, а, Марио? Вспомни, в детстве. Было, было. Все мальчишки что-нибудь ломают. Но и это не главный мой вопрос... Подожди минутку, что-то передают. Голос отключился, и на несколько секунд установилась пронзительная тишина. Марио подался вперед, всматриваясь в свое отражение. Он не узнал себя: на него смотрело чужое лицо. Воздух дрогнул. - Извини, сообщение из Женевы. Начались переговоры. Тебя это интересует?
- Большая политика не для таких, как я.
- Ну, это ты зря. На то она и большая, что касается всех. Чего стоят все твои желания, если случится что.
- Война что ли?
- Да еще какая! Она сметет всех без разбора - богатых и бедных, счастливых и несчастных, ту же бездомную собаку, о которой ты говорил. В Хиросиме в секунды смело двести тысяч душ. А та бомба просто игрушка по сравнению с теми, что сейчас.
- Тут спорить не о чем. Только от меня ничего не зависит, хоть я из кожи лезь. Разве что в пикете стоять да подписать какую бумажку. Но толку что, не верю я в это. На то есть президент, конгресс, депутаты разные...
- Постой, постой, - перебил его голос. - Теперь я задам свой главный вопрос. Представь, что ты, Марио Герреро, все можешь. Как ты пожелаешь, так и будет. Словом, ты бог, и перед тобой весь этот мир. Что бы ты сделал, как бы распорядился?
Лицо в глубине мрамора поплыло, исказилось, Марио встал, чтобы не видеть его. Отчего такая усталость? Словно кто влез ему в душу и перерыл там все, переворошил, живого места не оставил. Что он ищет, чего ему надо? Звезды, креветки, сломанное дерево, девочка, война и теперь вот бог. Не хотелось ни слушать, ни отвечать.
- Каждый делает, что может, и в ответе за это. С всевышнего и спрос всевышний, а я не бог. И к чему эта игра? Пойду я, устал.
- Мы не играем, Марио. Или это была бы самая дорогая игра. Я не шучу. Час моего времени стоит четверть миллиона. Мы с тобой наговорили на двести тысяч долларов. Слышишь: мы, не я один. Это теперь и твоя цена. Говоришь, от тебя ничего не зависит? Ошибаешься. А если тебе захочется что-то сделать со мной? Взбредет вдруг такое в голову. Внизу, напротив лифта, еще одна дверь. Не заметил? Там склад, валяется всякий хлам, остался после строителей. И среди этого хлама - канистра. Чистейшая серная кислота. Представляешь, что будет, если втащить ее сюда и слегка побрызгать? Мой черепок - это же органика. Вот фонтан будет!
Голос выжидающе замолчал, словно хотел узнать, какое произвел впечатление. Марио отрешенно смотрел на голубое свечение - оно стало ярче. Яйцо полыхало, как небо при полярном сиянии.
Канистра. Причем тут канистра?
...ждали представителя приюта. Приехал Рой. Марио узнал его по голосу. В соседней комнате кто-то, возможно, полицейский, обстоятельно рассказывал, как все произошло, беспрерывно повторяя "надо же". "На девятом участке, отъехать не успели. Надо же! Что у них там стряслось, ума неприложу. Возможно, проводка, замкнуло где. Вспыхнула факелом. Надо же! Вижу - горит,. подъехал - ничего уже нельзя было сделать... Мальчишка вот остался. Надо же!" Открылась дверь. Подошел Рой, присел перед ним на корточки, взял его за плечи, заглядывая в глаза. "Ну, ну, держись, ты же мужчина. Сейчас поедем"...
- Еще секунду, Марио. - Голос, казалось, играл с ним: отпуская, не отпускал, что-то хотел сообщить и не договаривал, требовал серьезности, а сам посмеивался. - Говорят, ты приносишь несчастье, вокруг тебя беда ходит. Ведь наговор это и предрассудок - ты как, считаешь? А теперь иди. До встречи, мой роковой Сын.
Никаких дел в городе у него не было, разве что заплатить за квартиру, в которой он уже неделю не жил, но съезжать окончательно пока не собирался. И вспомнил о ней лишь потому, что почувствовал потребность хоть на несколько часов выбраться из зоны. При всей своей благоустроенности Нью-Беверли оставался клеткой. Само сознание изоляции угнетало. Вид колючей проволоки и охранников у шлагбаума вызывал желание пересечь границу; словно по ту сторону ограждения был другой воздух и дышалось легче. За завтраком он объявил о своем намерении. Сидящие за столом ничего не сказали, только переглянулись. В отличие от Марио они были завалены работой, и проблема свободного времени их, видимо, не волновала. Да и привыкли уже: "святая троица" жила здесь со дня основания филиала. Отправляясь на свою "кухню", Сьюзен - пожелала: не потеряйся, затоскуешь дай знать, развеселим. Марио все еще с трудом понимал многое, что говорилось между ними: какое-то содержание сказанного и несказанного, но заложенного между слов, ускользало от него.
На всякий случай он известил Полковника. Тот посмотрел на него бесстрастным птичьим взглядом:
"Вольному - воля". Этим он давал понять, что никакого разрешения тут не требуется и вообще пора уяснить - здесь Марио сам себе голова. Запрещать ему что-то или как-то ограничивать никто не собирается, разве что посоветовать или порекомендовать. "Когда вас ждать?" - для порядка спросил Полковник.
Машина подошла через минуту после вызова. За рулем сидел вислогубый. Везет же мне, неужели в гараже не нашлось никого другого, подумал Марио. Наверное, не только подумал.
- Возить вас буду я. Всегда, - внес ясность, не глядя на него, водитель. - Меня зовут Джеймсом.
- Хорошо, Джеймс, - миролюбиво сказал Марио и покосился на автомат, лежавший на сидении рядом с водителем. В его обязанности входило, видимо, не только крутить баранку. Надеюсь, со мной тебе потеть не придется.
- Хорошо, Джеймс, - миролюбиво сказал Марио и покосился на автомат, лежавший на сидении рядом с водителем. В его обязанности входило, видимо, не только крутить баранку. Надеюсь, со мной тебе потеть не придется.
Пока ехали по шоссе, Джеймс не столько следил за дорогой, сколько высматривал что-то в зеркале заднего обзора. Несколько раз оборачивался, хотя шоссе было на удивление пустынным, и никто обгонять не собирался. Только уже на въезде в пригород увязалась какая-то замызганная колымага неопределенного цвета. Джеймс пропустил ее вперед, цепким взглядом проводив пассажиров - двух юнцов, у которых и времени не было, чтобы взглянуть на спидометр, - так они болтали.
За неделю Марио успел отвыкнуть от скопища домов, автомашин, людей и теперь поглядывал на уличную суету с каким-то потусторонним любопытством. Так вглядывается в хорошо знакомые места человек после долгого отсутствия: ничего, вроде бы, не изменилось и в то же время все чужое, не принадлежащее ему. Он уже не частица этого бегущего, смердящего, тяжело дышащего чудища, а пришелец из другого мира. Глаз подмечал то, на что раньше не обращал внимания. Район, где он снимал квартиру и куда недавно еще, как к пристанищу, возвращался после безуспешных поисков работы, казался теперь и неуютней, и неопрятней. Бумага на тротуарах, переполненные мусорные баки, потеки на стенах, прокопченные стекла окон.
Остановились, не доезжая до дома. Почему-то Марио не захотел, чтобы соседи видели его в компании с вислогубым. Тот и не собирался прятать автомат. Хотя бы прикрыл чем.
- Мне с вами? - спросил Джеймс.
- Оставайся, я скоро.
Ему повезло: в подъезде он столкнулся с хозяйкой.
Однако поведение этой степенной, всегда уравновешенной и, как предполагал Марио, хитроватой женщины показалось странным. Увидев его, она отступила в некотором замешательстве. На стареющем, но еще без заметных морщин лице изобразилось не то удивление, не то испуг.
- Это вы, сэр?! - не поверила она своим глазам.
- Кажется, это еще я, - подыгрывая ее состоянию, удостоверил он свое присутствие.
- О, наконец-то! Вы пропали так неожиданно, не предупредив. Я не знала, что и подумать, собиралась в полицию звонить. Мало ли что. Вокруг каждый день столько случается...
Она уже справилась с секундной растерянностью и изливала словесный поток, что, кстати, тоже было не в ее характере: разговорчивостью она не отличалась.
- Я сменил работу и часто буду в разъездах. А когда вам звонить в полицию - непременно извещу телеграммой, - пообещал Марио.
Она, похоже, обиделась на него, но теперь это не имело значения. Договорившись, что зайдет к ней минут через десять, чтобы расплатиться, он поднялся на третий этаж. От встречи с хозяйкой осталась оскомина: что-то в его отсутствие произошло, и это что-то имеет отношение к нему.
Едва войдя в комнату, он увидел на полу оранжевый конверт. Подсунуть его под дверь не могли, мешал порожек. Кто-то входил и намеренно положил письмо на самое видное место. Оранжевый цвет тоже не случаен. Кому-то очень хотелось, чтобы на послание сразу же обратили внимание. Что ж, цель достигнута.
Марио вскрыл письмо. В записке, отпечатанной на машинке, некий Роджер Гликоу назначал ему встречу в центральном павильоне выставки бытовых приборов, ежедневно с десяти до одиннадцати утра. Ни подписи, ни даты. Марио порылся в памяти: знакомых с такой фамилией не оказалось. Адрес выставки что-то напомнил. Да это же недалеко от офиса, где он встретился с Полковником. Возможно, кто-то из его парней запоздал с приглашением, и оно лежит здесь с того дня, как он перебрался в Нью-Беверли. Однако это предположение тут же отпало. Теперь, зная Полковника, он готов руку дать на отсечение: таких накладок у того просто быть не может.
- Ко мне кто приходил или спрашивал? - буднично поинтересовался он, расплачиваясь с хозяйкой за квартиру. Та изобразила удивление. Лучше бы не притворялась - не так заметна была бы фальшь. Сама же отпирала для кого-то комнату и наверняка не бескорыстно. За негласные услуги всегда платили и еще больше - за умение молчать. Однако слишком уж перепугана, дело, пожалуй, не в одном только письме. Марио почему-то был уверен, что сейчас, когда он уйдет, она бросится к телефону, чтобы известить кого надо о его появлении, если еще не позвонила, пока он был у себя.
Джеймс, похоже, не выбирался из машины. Он изучающе посмотрел на подошедшего Марио - все ли в порядке? - и взгляд его снова стал отсутствующим. На широком лице в обнимку спали лень и равнодушие. Вот только губа... Еще секунду назад имевшая вполне приличный вид, она поползла вперед, налилась, вспухла и, наконец, отбивной котлетой улеглась на подбородок. Замечательная губа! Не губа, а барометр. Марио дал себе слово научиться читать его показания. Сейчас Джеймс, должно быть, расслабился. А до этого? Что держало его в напряжении?
- Случайно не знаешь такого - Роджер Гликоу? - спросил Марио, когда они миновали дом, в который он сам не знал когда еще заглянет.
- Без понятия, - шлепнул губой Джеймс.
Оранжевый конверт лежал в кармане. Марио попросил проехать той улицей, где находился офис, а когда они поровнялись с павильонами выставки, - сбавить скорость. Было без четверти одиннадцать. Еще не поздно познакомиться с тем, кто именовался Роджером Гликоу. Он терпеливо ждет. На входе в центральный павильон - женщина с двумя детьми. Дети доедают мороженое. Когда они войдут в павильон, их тоже ощупает не теряющий надежды взгляд.
Он собирался еще походить по магазинам. Его гардероб нуждался в обновлении. Но когда они въехали в торговый квартал, передумал.
- Правильно, - неожиданно одобрил Джеймс. - Что нужно, я привезу. Это тоже входит в мои обязанности.- Он подобрал губу. В боковом зеркале уже давно ползала темная мушка. За ними неотступно следовал черный "мустанг".
- Быстро же ты затосковал, - насмешливо встретила его Сьюзен, когда он вышел из машины. Она стояла на высоком крыльце, руки в карманах халата, волосы подобраны. Подтянутая, собранная, строгая. - Что так? Отвык от городского шума?
Марио, хотел он того или не хотел, застрял на первой ступеньке и снизу смотрел на голубое изваяние. О, черт, она же красивая!
- Меня никак ждут? - сказал он и пожалел. Не следовало подчеркивать то, что и так было ясно. Сьюзен стала Кормилицей, то есть лицом должностным, как все здесь, и нечего пялить на нее глаза. Да, она ждала, но не потому, что ей этого хотелось, а так надо было - дело есть, пусть он ничего себе не воображает.
- Оденься и приходи к Доктору, - сказала она. Прозвучало полуприказом.
"Оденься" означало влезть в такой же голубой халат и напялить шапочку. Всякий раз, когда приходилось переодеваться, а в лаборатории иначе не пускали, он испытывал тоску одичавшего кота, попавшего в мешок, и стороной обходил зеркала, чтобы не встречаться с подозрительно замаскированным типом.
Что-то в его отсутствие произошло. В кабинете Эгона собралась вся троица. Сам Доктор сидел за столом, поставив перед собой руки шалашиком, и целиком, казалось, был занят тем, что наблюдал, как пружинят пальцы, соприкасаясь подушечками друг с другом. Кормилица, обхватив себя за локти, стояла у окна. Спиной. Неизменно стройная, строгая. И тоже сама по себе, будто никакого отношения к происходящему не имела. Зато Учитель и не пытался скрыть возбуждение. Он чуть не налетел на Марио, опалив, его взглядом.
- Объясни ему, Доктор! - Он был уже в другом конце кабинета.
...под утро их привезли на какой-то полустанок. Вывели из вагонов на платформу, построили. Стояли не по ранжиру, кто с кем. Справа от него оказался огненно-рыжий малый с сытой наглой рожей. Кажется, они ехали в одном купе. Потом его так и звали: Рыжий, и не столько за цвет волос, сколько за нахальство и пронырливость. Почему-то все считали, что рыжие и не могут быть другими. "Подвиньсь!" - повел плечом малый.
Отвоевав пространство, он на какое-то время уго монился. Потом вдруг повел носом, повертел головой и уставился на Марио: "Так это ты вонял всю ночь! У, парфюмо!"...
- Извините, Марио, так сложились обстоятельства, что мы вынуждены обратиться к вам за помощью. - Эгон Хаген единственный из троих, кто оставался с ним на "вы". У него в крови было то, что называют врожденной деликатностью.
- Какие обстоятельства, какая помощь?! - взорвался Жан. Не мечи икру, мы не на ассамблее.
- Дело в том, - продолжал спокойно Доктор, - что возник вопрос, разобраться в котором нам пока трудно. Вероятно, мы чего-то не знаем. Если вы поможете, то окажете...
- О боже! - простонал Жан и направился к двери. Слушать дальше было выше его сил.
Марио в какой-то степени разделял его нетерпение. Из слов Доктора он уяснил пока только одно: какая-то неприятность, причем большая, раз они так переполошились.
- Присядьте, пожалуйста, - предложил, или скорее попросил Доктор. - Сейчас все объясню.
Объяснение было долгим, туманным, что-то не договаривалось, возможно, намеренно, и позднее, переваривая пространный монолог Хагена, Марио с трудом составил более или менее ясную для себя картину "обстоятельств". Началось это еще несколько дней назад. Тревогу поднял сам Доктор. Ему не понравилось состояние Большого Мозга. Какие-то там у Него отклонения. "Будь это обычный пациент, я определил бы: невроз". Невроз - это понятно. Болезнь как болезнь, и ее следует лечить, вернее, не ее, а его. А чтобы лечить, надо знать первопричину. С чего вдруг? Не от сырости же. И это еще полбеды. Хуже, что сам БМ закапризничал, как малое дитя, лечиться не хочет. Попробовали подмешать лекарства в физраствор, чуть ли не истерика, заставил сменить меню. Это уже по части Кормилицы. Ей выговор и протест: если, заявил, еще раз без моего ведома попытаетесь сварить такое блюдо, объявлю; голодовку. Она вот сейчас стоит у окна и переживает... Ему объясняют: без лекарств нельзя, хуже будет. Да какой разговор с больным, неврастеник ведь. Слушать ничего не хочет: лучше вас, мол, знаю, что можно, а что нельзя. Устал я, говорит, отдых нужен, отпуск. Вот тут забегал кибернетик, то есть Учитель. Почему отпуск? Сколько лет без продыху - и ничего, а теперь вдруг устал. Отпуск - это катастрофа. Срывается не только рабочая программа (на это Учителю наплевать), рвется связь с миром, прерывается информационный поток. БМ отстанет от событий, вроде как школьник, прогулявший учебную четверть. Что потом спрашивать с отставшего ученика! В принципе Он может сам объявить себе каникулы, но тогда... Страшно даже представить, что тогда... Такая вот закрутилась карусель. И крутится не первый день, только Марио ничего не знал. С какого дня конкретно? Прикидывали, считали - выходит примерно с появлением в Нью-Беверли Сына, и получается, что он Марио Герреро, во всем виноват, если и не во всем, то все равно виноват. Потому и есть к нему вопросы.