— Нет! — соврал я.
Генерал бросил взгляд на Теренса О'Дэя.
— Сейчас, — он посмотрел на свои часы, — без двадцати одной минуты одиннадцать. У нас пять минут на то, чтобы вытянуть из него информацию, и еще шестнадцать, чтобы предотвратить взрыв. Вполне хватит. — Он перевел взгляд на меня: — Отдаю вас в руки вашего соперника, мистер Аткинс. И, должен сказать, он получил от меня карт-бланш.
Крутой человек генерал Симонвилл — я вынужден был признать это. Но я молчал, просто следил взглядом, как Теренс поднимается на помост, обходит стол и садится. Взгляд его черных глаз впился в меня.
— Выбросите из головы всякую мысль о разрушении системы, — заявил он. — Неужели не понятно, что такой секрет невозможно утаить? Власти вот уже три-четыре года знают о бомбе, просто им было неизвестно, кто ее установил.
Я стоял и слушал. Кто они такие, чтобы воображать, будто имеют право учить других? Такого рода чушь я понимал, когда мне было еще шестнадцать. Никакой секрет невозможно утаить. Конечно. Подумаешь, новость! Пусть себе выплывает наружу, и пусть эти кретины тайно торжествуют победу, и пусть принимают всякие меры вроде удаления запалов и взрывчатки. Тем временем там, где на самом деле установлена бомба…
Я невольно улыбнулся и покачал головой.
Пронзительный взгляд генерала Симонвилла, казалось, проник в мои мысли.
— Послушайте, Арт, — сказал он льстиво, — все, что мы нашли, не то, да? Мы не слишком преуспели, верно?
Пока он говорил это, я внезапно кое-что понял… Ради Пита, я нашел решение.
Никто ничего не может сделать, вот что до меня дошло. На применение пыток ко мне у них не хватит времени. Может, шестьсот, а может, семьсот секунд. Значит, им не повезло, если только я не сделаю поворот на сто восемьдесят градусов.
— Мы захватили Мону? — спросил Теренс О'Дэй.
Я пожал плечами. Маленькая шпионка.
И только тут до меня дошло, кто это сказал.
— Почему вы?.. — запоздало среагировал я.
— Как только мы с вами покинули комнату, где вы провели ночь, военные захватили тех пятерых заговорщиков, — продолжал Теренс. — И Мону тоже. Все шестеро преступников были брошены в помещение, где находятся плантации выделяющих кислород растений. Если кислородный агрегат взлетит на воздух, то они взлетят тоже.
Перед моим внутренним взором возникла Мона. Золотистые волосы обрамляют лицо. Пройдет несколько минут, и нежное тело, так гармонирующее с прекрасным лицом, разлетится на тысячи кусочков, и все вокруг будет забрызгано ее кровью.
Это зрелище медленно погасло в моем сознании. С какой стати меня должно беспокоить, что случится с… обманщицей. Это ничего не меняло. Но я сказал лишь:
— Она ваша девушка, не моя, мистер О'Дэй.
Его лицо внезапно стало мертвенно-бледным.
— Дрянь! — взорвался он. — Пусть маленькая шлюха сгорит заживо!
Я широко распахнул глаза, глядя на него; в голове билась одна мысль. Женщины, которые связываются с людьми типа Арта Аткинса, впоследствии никогда не опускаются до заурядных мужчин.
— Эй! — сказал я. — Спорю, она не спала с вами этой ночью.
Мерзко было так говорить. Но что делать, если тебя загнали в мерзкую ситуацию?
Хорошо, что взгляд черных глаз не убивает, иначе я уже был бы мертв.
Должен признать, что, когда я глядел на это красивое лицо, искаженное ненавистью и ревностью, внутри меня начал нарастать гнев. Торопливо, чувствуя, что слабость может изменить мое решение, я постарался обозлить Теренса О'Дэя еще больше.
— Это тоже игра — то, что он якобы возмущен ее поведением? Часть игры, задуманной, чтобы ввести меня в заблуждение?
Все это было ни к чему. Несмотря на все усилия, перед моим внутренним взором продолжало маячить зрелище охваченных пламенем золотистых кудрей и разлетающегося на клочки прекрасного лица. А, черт с ними! Может, для них это и игра, но для меня все это слишком грубо.
— Послушайте! — воскликнул я. — Вы отпустите заговорщиков, захваченных в этом убежище, если я скажу, где спрятана бомба?
Заметьте, как неточно я сформулировал свою мысль. Позднее они использовали это против меня: я не относился к числу заговорщиков.
В комнате стало так тихо, словно все перестали даже дышать. Потом…
— Да! — Голос генерала Симон вилла прозвучал в тишине подобно раскату грома.
Я поверил ему. Просто не было времени получить доказательства или составить письменный договор. И они выполнили свое обещание, буквально.
Нельзя было терять ни минуты. Я и двое инженеров рванули, как сумасшедшие, в то место коридора, где я споткнулся около стены. Пусковая система снова была переведена в безопасное положение, и на протяжении двух последующих дней — пока, с моей помощью, они вытаскивали взрывчатку из настоящей бомбы — они не проявляли никаких признаков того, что со мной будут обращаться иначе, чем с другими. Потом…
Потом дело было сделано.
Мне вручили бумагу с официальной печатью, которая начиналась следующим образом:
«Объединенное правительство Земли сим постановляет, что…»
Мое имущество конфискуется, ни одно человеческое существо не должно никогда больше общаться со мной.
Сжимая в руке бумагу, я выбежал на улицу.
Я был объявлен тем самым сукиным сыном, который еще четыре года назад задумал уничтожить человечество.
— Послушайте, — протестовал я, — я вовсе не потому установил эту бомбу. Просто я всегда действую подобным образом…
Никто меня не слушал. Никого это не волновало. К черту Арта Аткинса. Все вокруг были в ярости из-за того, что мир оказался «на грани» гибели.
Надо полагать, с двадцатью двумя парнями в других убежищах обошлись точно так же.
Выбрасывая меня оттуда, мне сказали вот что:
— Не воображай, будто во второй раз проникнешь сюда через свой личный вход.
— О'кей, простаки, можете взглянуть на меня в последний раз. Больше вы меня не увидите.
Черт, едва выйдя из тумана детства, я все время ждал, что мир ополчится против меня. Всегда знал, что «господа такие-то» не любят меня.
И, едва выросши из детских штанишек, начал создавать для себя другую легенду, готовясь к тому дню, когда за мной придут. Зачем, как вы думаете, я начал отращивать бороду, когда мне было шестнадцать, фактически над телом умершей матери? Я хотел, чтобы никто, даже она, не помнил, что когда-то у меня было чисто выбритое лицо.
…Прошло два года.
Говорят, фторный дождь прекратился.
Глубоко в недрах большого кислородного убежища в мою дверь постучали. Я догадался, кто это, и сказал Моне:
— Открой.
Она послушалась. Там стоял генерал Симонвилл. На его холодном лице застыла вынужденная улыбка. Он сказал преувеличенно сердечным тоном:
— Обитатели вашей секции выиграли в лотерею право первыми в этом убежище получить инъекцию.
Я воспринял сказанное, будто так и надо. Остальные — вполне возможно — были действительно отобраны с помощью лотереи. Но во всех случаях номер один оставался за мной.
Генерал сделал шаг в сторону, и три девушки вкатили оборудование: металлический стол с большой прозрачной банкой, в которой плескалась жидкость. Это и есть сыворотка, решил я. От банки отходило множество трубок с иглами.
Я лежал, девушки обрабатывали мое обнаженное бедро, и тут мой взгляд встретился со взглядом генерала Симонвилла.
— Все в порядке? — спросил он.
Его вопрос имел двойной смысл, и я хорошенько подумал, прежде чем ответить. После того как я сбрил бороду и изменил отпечатки пальцев, проблема состояла в том, чтобы проникнуть в убежище.
Ну, я посчитал, что человек, имеющий личный вход в банковский подвал, может для начала ограничиться, скажем, сотней тысяч долларов. Такие деньги наличными, казалось мне, смогут убедить генерала, — который, не колеблясь, позволил себе иметь роскошные апартаменты, — открыть мне ворота и подыскать скромное местечко, где я мог бы жить в стороне от всего, вместе с Моной. В такой компании, рассуждал я, мне удастся пересидеть все ливни и ураганы с относительным комфортом. Вручая деньги, я также поставил условием, что буду трансформирован первым.
Вторую сотню тысяч долларов я обещал ему, если выживу…
Взгляд метнулся к игле, входящей в тело. Проснусь ли?
Достаточно ли я ему предложил?
Я ведь могу обчистить весь банк. Поскольку правительство гарантирует компенсацию потерь, возникших в результате ограбления, банк получит свои денежки обратно… Мой план состоит в том, чтобы вернуть себе все, чего меня лишили.
Я поднял взгляд.
— Все в порядке, генерал. По крайней мере, с моей стороны.
— И с моей тоже, — ответил он.
Люди надеются, что, когда человечество станет дышать фтором, это изменит их к лучшему. Я же придерживаюсь того мнения, что, чем ни дыши, не стоит рассчитывать, что эти странные двуногие существа изменят свою манеру поведения.
Я медленно уплывал в бессознательное состояние, надеясь, что слова генерала означают в точности то, что я думаю. И что я проснусь. Проснусь. Проснусь.
И стану первым фтородышащим сукиным сыном новой Земли.