Но сейчас Кузьма шел по тропке, срезал путь к стоянкам, в растроенных чувствах. Утром привезли белье со склада прачечной, ребята Буграева замешкались и на звено не хватило трех комплектов. Кузьма отправился добывать их и добыл, но только после целого часа такой ругани, о которой даже не расскажешь; хуже всего то, что во время перепалки с интендантами рядом находились девушки-прачки, а пожилой, тщедушный старшина с прокуренными усами и хриплым голосом, очень похожий на ворона, жутко изобретательно матерился. Кузьма переживал из-за девчонок, не зная, что они давно уж ко всякому тут привыкли, и отступил бы, если бы не знал: без белья ему просто нельзя возвращаться.
Теперь он нес тючок с этим проклятым бельем и мысленно доругивался с вороном-старшиной, жалея, что тот и тщедушен, и по возрасту в отцы ему годится, а то бы он, Кузьма!..
Между тем давно уже где-то там, за облаками, слышался гул самолетов, но это не были бомбардировщики: их прерывистый рокот и вой ухо различало безошибочно. Самолеты шли на большой высоте и шли вроде бы все-таки с запада, откуда потягивал ветер; не дойдя до аэродрома, они вроде повернули на север, гул как будто начал ослабевать. Кузьма, ожидавший неприцельной бомбежки, задумался, позабыв о стычке в БАО: что за чертовщина? Кого они ищут? Может, над морем облачность не такая плотная, с разрывами, и немцы хотят перехватить союзнический караван, конвой, как их еще называют?
И вот тут из серой пелены над головой начали вываливаться парашютисты. Тотчас же послышался автоматный треск; десантники открыли стрельбу по аэродому еще с высоты. Как там рассчитывали выброс немецкие штурманы, какую поправку брали на ветер и высоту, но только гитлеровцы начали плюхаться не на стоянки и летное поле, а на подходе к нему, несколько севернее и, к счастью, далеко от БАО, где им сколько-нибудь серьезного сопротивления не оказали бы. Однако часть из них свалилась и на местность, где находился Кузьма.
Соображал он хорошо и быстро: при первых же выстрелах присел и накрыл голову тючком. Несколько автоматных очередей впились в снег рядом с ним, его не задела ни одна; буквально считанные минуты спустя ему предстояло на опыте узнать, что при всех своих достоинствах немецкий «шмайссер» обладает и порядочным рассеиванием.
Когда очереди вспороли снег, Кузьма понял: маленький белый тючок, перевязанный пеньковым шпагатом, не может прикрыть его целиком и уж тем более защитить от пуль, на белом пространстве он в своем темном обмундировании прямо-таки притягивает взгляды фашистов. Они почему-то перестали в него стрелять, тут же все разъяснилось: прямо перед ним, шагах в десяти, опустился немец чуть выше среднего роста и соответствующей десантнику комплекции.
Гитлеровцы, конечно же, прошли через тренировки: от ножных лямок они освободились еще в воздухе, после приземления им оставалось отстегнуть подвесную систему до конца, ветер подхватывал купола и уносил. На земле освобождение от ножных лямок заняло бы много времени: ведь они падали в снег. И несмотря на то, что снег был плотный, хорошо убитый ветрами, парашютисты проваливались в него по пояс.
А этот, спустившийся перед Кузьмой, упал на тропу. Правда, парашют и его завалил на снег, но он много выиграл перед другими, ему не надо было выкарабкиваться на наст. Он потерял лишь секунду-другую, освобождаясь от парашюта.
Зато именно этих секунд не потерял Кузьма. Опустив тючок, рванулся к немцу и достиг его, казалось, одним яростным прыжком. Но это именно казалось; фашист успел вскочить и, находясь пока от нападающего метрах в трех, стал хозяином положения. Оставалось схватиться за висевший на груди автомат, слегка развернуть корпус – и русский сам налетел бы на свою смерть. Фашист посчитал излишним тратить патроны. Он выбросил вперед руки, чтобы принять на них врага, совершенно безоружного; ведь его учили расправляться в рукопашной с кем угодно, а этот был просто замухрышка.
Бац!!!
Немец упал, словно подрубленный, лицом в снег; еще живой, еще сознавая, что это конец, но не понимая, почему; его кинжал, висевший на поясе, вонзился ему же в шею.
«Шмайссер» Кузьме пришлось доставать из-под трупа. Действуя предельно быстро, он вытащил из подсумка запасные рожки, распихал их по карманам, на тропку положил три гранаты. В него начали стрелять теперь уже с земли, а он начал отстреливаться.
Он первым принял бой, сразу оказавшись в центре его, в самой гуще; свалив нескольких фашистов, заставил остальных растеряться, промедлить со штурмом аэродрома, дать прийти в себя роте охранения и всему личному составу полка, организовать оборону.
Через несколько минут гитлеровцам, которые находились от него поблизости, он уже не давал не только подняться в рост, но и поднять голову. Чутьем искусного стрелка он угадывал, постигал особенности чужого оружия, после первых очередей определил рассеивание, степень его увеличения по мере нагрева ствола и в этой связи – частоту и продолжительность очередей.
Между тем времени на раздумье, на анализ действий ему не давали, били почти непрерывно и с разных сторон. Правда, уже издалека, а немецкий автомат рассчитан прежде всего на ближний бой. И все же если бы не глубокая тропа, ставшая траншеей, еще не известно, на какой бы секунде он погиб. Все время приходилось вертеться и вьюном, и змеей, и кем угодно; от ползанья вокруг трупа, на котором вместо одежды остались лохмотья, тоже образовалась траншея; гранаты исчезли, оказалось, сам их засыпал. В него кидали гранаты, выбиря удобный момент, пока он стрелял в другую сторону, но, к счастью, ни разу не докинули, его лишь грязным снегом забрасывало.
По-настоящему он испугался тогда, когда по врагу начали бить наши зенитки: они ведь могли стрелять и по танкам, и по пехоте, у них стволы опускались до земли. Но, опять же к счастью, очажок его сопротивления успели засечь раньше, близко от него снаряды не рвались, он осмелел, фашисты вновь почувствовали его присутствие. Они скрипели зубами: какой-то бешеный «Ванька», невесть как и почему оказавшийся среди них, к черту свел и внезапность нападения, и штурм аэродрома. Какой уж тут штурм, когда тебе стреляют в спину, причем, без промаха!
Еще до темноты последнюю точку в бою успели поставить моряки, вызванные из города на подмогу. Взвились три белые ракеты – сигнал к отходу и сбору десанта в условленном месте. Гитлеровцев преследовали и добивали, все-таки в темноте оставшимся удалось оторваться. Потери были большими, чем они, видимо, предполагали. Группа пошла к морю. С рассветом, наступившим часов в одиннадцать, несколько штурмовиков, привыкшие летать на малых высотах, настигли десант и, по сути, уничтожили. Десятка два фашистов, оставшихся в живых, как будто снова повернули к линии фронта, но началась пурга – и больше о десантниках никто ничего не слышал. Новой попытки захватить аэродром немцы не предпринимали; возможно, потому, что с нашей стороны меры были приняты самые действенные: усилена охрана, подходы заблокированы, повсюду расставлены посты наблюдения и, где только можно, натянута колючая проволока. Всех насторожило то, что десант был сброшен из-за облаков с завидной точностью. Да, много говорилось о немецкой аккуратности, пунктуальности, расчетливости, но тут без наводки по радиосвязи явно не обошлось.
…Когда моряки привели Кузьму на аэродром, его трудно было узнать: комбинезон, надетый поверх ватной телогрейки и брюк, словно был кем-то сорван, остатки торчали из унтов, из одежды торчала вата, левый рукав держался на нитках, плечо было темным и мокрым; длинный рубец так и остался на всю жизнь. Сам член Военного Совета фронта, приехавший к месту боя, обнял и расцеловал Буграева, он же потом и вручил ему орден.
А Вити Меньшикова не было в живых, и он не написал письма всесоюзному старосте товарищу Калинину о том, что печи в домах нельзя класть как бог на душу положит, для этого нужна специальная служба, вроде водопроводной, а иначе люди скоро останутся и без дров, и без угля.
Мало что осталось и от того тючка с бельем. Обмундирование Кузьме заменили сразу, а за новое белье он опять ходил ругаться в БАО, и опять выслушивал художественный мат похожего на ворона старшины, который, в частности, говорил: за недоставку боеприпасов снабженцев могут поставить к стенке, но чтобы кого-нибудь поставили за недоставку белья, он о таком не слышал.
…Митя зашевелился, переворачиваясь на другой бок, и уже как будто спавшая Валя вздрогнула, привстала на локте, прислушалась, затем укоризненно взглянула на мужа – почему не спишь? – и прилегла вновь.
– Ну что, – спросил он, – отвоевала и счастлива?
– А ты думал, – сказала она в подушку.
Он поцеловал ее в висок, она уткнулась ему в плечо и затихла.
Задолго до девяти он сидел в «резиденции» и ждал звонка Хисматуллина, но телефон молчал и после девяти, и даже после десяти. Мелькнула мысль позвонить в дежурную часть, спросить, на месте ли начальник райотдела, но Кузьма Николаевич ее отбросил: майор милиции – человек слова, о внезапном отъезде обязательно предупредил бы.
– Ну что, – спросил он, – отвоевала и счастлива?
– А ты думал, – сказала она в подушку.
Он поцеловал ее в висок, она уткнулась ему в плечо и затихла.
Задолго до девяти он сидел в «резиденции» и ждал звонка Хисматуллина, но телефон молчал и после девяти, и даже после десяти. Мелькнула мысль позвонить в дежурную часть, спросить, на месте ли начальник райотдела, но Кузьма Николаевич ее отбросил: майор милиции – человек слова, о внезапном отъезде обязательно предупредил бы.
Звонки раздавались, но все не те, наконец, раздался и долгожданный.
– Задал я вам работу, Ильдус Нигаматович, – сказал Буграев после взаимных приветствий.
– Ничего, скоро и у вас она будет, – пообещал Хисматуллин. – Я разговаривал с товарищами из Омска, вот что удалось выяснить по нашей просьбе. Ваш подозреваемый работал в названном райцентре в прошлом году, потом перевелся в совхоз за двадцать километров. Мотив – более высокий заработок. Спустя три месяца, уже с наступлением зимы, в райцентре двойное ограбление в одну ночь. Из сейфа директора магазина, торгующего одеждой, похищено более трех тысяч, а в горкоммунхозе из стола казначея кассы взаимопомощи – около пятисот рублей. Никаких отпечатков и никаких других следов. В протоколе зафиксировано: ночью была сильная метель, которая не кончилась и днем, собака след не взяла.
– А по учетной карточке – до совхоза он работал как раз в горкоммунхозе.
– Именно. Здесь накануне выдавали зарплату, в кассе взаимопомощи появились деньги. Тут проводку не нужно менять, и без того все известно: и день зарплаты, и что где лежит. Ящик стола взломан простым инструментом типа отвертки или стамески. А вот в магазине проводку он менял. По той же схеме: придирки пожарных, возможность замыкания и в том же духе.
– А сигнализация?
– Не было, был сторож. Говорит: не видел, не слышал, хотя и выходил из сторожки несколько раз; буран, собственной руки не видать.
– Четко, однако, погода используется.
– Да, по максимуму. А про сейф почему не спрашиваете, Кузьма Николаевич?
– Зачем? Борханский же сейф.
– Вот и ошибаетесь. С сейфами тут у нас неувязочка. Или, может, с ключами. История такова: лет тридцать назад в мастерских «Сельхозтехники» для райпищеторга изготовили два сейфа, а проще говоря, два ящика. Замки изготовил слесарь-умелец, ныне, как говорят, покойный. Совершенно одинаковые, ключи подходят к тому и другому. После какой-то реорганизации сейфы разъединили: один оказался в магазине с одеждой, другой в коммунхозе. Но ни тут, ни там не знали, что где-то есть близнец. К каждому давалось два ключа, в магазине один сразу же потеряли, зато второй берегли, а копию почему-то так и не собрались изготовить. Вы не заскучали, Кузьма Николаевич?
– Нет, нет, слушаю внимательно.
– Тогда продолжаю. После замены проводки наш электрик переводится в совхоз, а в коммунхозе теряют ключ от самодельного сейфа. Поскольку где-то спрятан дубликат, его достали и успокоились. Паники еще и потому не было, что в этом ящике никаких секретов и ценностей не держали, девчонки даже прятали в нем барахлишко: духи, колготки, разные причиндалы. И вот через три месяца – двойная кража. Еще примерно через месяц уборщица находит ключ в том же коммунхозе, в той же комнате, где сейф: на подоконнике за тарелкой, где стоит горшок с цветком. А экспертиза утверждает: ящик в магазине открыт и закрыт ключом, как и в вашем случае, ключами открыты и закрыты двери, но поскольку пломба у них навесная, то она, конечно, сорвана. Теперь скажите, что вы об этом думаете.
– И вправду шарада, – отозвался Буграев. – Ребус какой-то.
– Его не разгадали, дело списали в архив. Но вчера, когда я позвонил в Омск и рассказал про нашего электрика, там очень заинтересовались, дали указание достать дело и с учетом нашей информации проанализировать и, по возможности, кое-что доследовать. Товарищи оказались расторопными, за вчерашние полдня высветили все то, о чем я рассказал.
– А об электрике?..
– И о нем. Через неделю после кражи он подает заявление на расчет, еще через две недели его получает. Отбывает якобы в Красноярский край по вызову невесты. И больше о нем в совхозе никто ничего не помнит: тихий был и незаметный, хотя симпатяга.
– Всё как и у нас, – вставил Кузьма Николаевич.
– А это везде. Например, когда расследовали кражу в магазине, там о замене проводки не вспомнили и только вчера по нашей подсказке ее подтвердили. В коммунхозе электрика тоже не заподозрили, тем более, что и ключ сами нашли; ни в одном протоколе за прошлый год его фамилия не мелькнула. Вот до чего обаятельный. Нравится он всем, никто его в связи с плохим не вспоминает.
– Ловок, я так и сказал.
– Урок, Кузьма Николаевич. Век живи – век учись. Загляни он еще вчера утром ко мне, заяви, что надо менять проводку, а иначе сгорю, я, честное слово, дрогнул бы. Меняй, сказал бы, на кой он мне, пожар! Каково же милым женщинам, которым он это заявляет?
– Да, пора остановить.
– Действуйте, Кузьма Николаевич.
– Фотокарточка передо мной, у Калмыкова взял…
– Как он, кстати?
– На высоте. Вот кто о нашем электрике все помнит. Спрашиваю, почему тот перебрался в Тищево, дед говорит: невеста у него там. Откуда взялась? После учебы распределили. Схема у него отработана, не искрит.
– Да, но с теми ключами от самодельных ящиков у него нестандарт. Импровизация какая-то.
– Нет, пожалуй, и тут стандарт, просто в схеме какой-то сбой. По его условиям обязательно должны быть два замка-близнеца. А с ключами он как-то манипулирует, но разберемся.
– Ну что ж, во второй половине дня жду вас у себя. Так?
– Как в аптеке.
– Тогда – хоп!
Открыв верхнюю половину своего сейфа, Кузьма Николаевич достал пистолет, извлек обойму, проверил, нет ли в стволе патрона, убедился в безотказной работе «Макарыча» и сунул его в карман. Снова присел за стол, поставил на него локти, лицо спрятал в ладонях и закрыл глаза. У него была привычка: на время, хотя бы на несколько минут, мысленно, по имеющимся фактам прослеживать вероятные пути тех, кто преступал закон.
Вот и сейчас он представил легко, хотя в то же время и тепло одетого парня на лыжах, который где полем, где лесом бежит от совхоза до райцентра. Ночь, начинается метель, но его это не смущает: он ждал метели. Лыжник он тренированный, к зиме готовится летом, с велосипеда не слезает, не курит, не пьет, не заводит романов там, где живет, не допускает, чтобы его долго помнили. Он не может не видеть, не знать, что производит впечатление на девушек и женщин, ему тоже хочется близости, но он, вероятно, поставил цель завоевать когда-нибудь любовь самой обаятельной и привлекательной. Он, может быть, даже купит эту любовь за деньги, которые отнимает у окружающих, у общества. А сейчас в памяти всех людей он должен только мелькать, проходить тенью.
Спит одноэтажный городок, который он изучил досконально, изучил людей, их привычки; например, сторожа магазина с одеждой; изучил запоры, подобрал к ним ключи. Да, он рискует, но игра, по его мнению, стоит свеч: полчаса риска, час, зато в кармане сразу три годовых заработка. Если буран разгуляется по-настоящему, риск соответственно уменьшится.
Буран и разгулялся.
К двери магазина он подъехал на лыжах, открыл дверь, шагнул в темноту коридора и внес лыжи с палками. След запорошит через минуту, а вот пеший след еще долго был бы виден. Фонарик наготове, но он и в темноте передвигается уверенно: все ведь давно мысленно отрепетировано, он готовится основательно.
Вот сейф, его можно открыть на ощупь. Открыв, сунуть в него фонарик, чтобы не прихватить бумаг, ему нужны только «знаки». Они изъяты, теперь закрыть сейф и, ничего не зацепив, проделать обратный путь.
Получилось. В сторожке горит свет, сквозь замерзшее стекло ничего не видно, но сторож, поди, спит: следов его у двери нет, не выходил давно.
Ну, коли везет, надо заглянуть в хорошо знакомое учреждение, где накануне выдавали зарплату. В столе у казначейши кассы взаимопомощи что-то должно быть, если не перепрятала. А куда может перепрятать. К девчонкам в сейф? Так вот же от него ключ. Когда менял проводку, сразу понял: и этот сейф, и магазинный сделаны одними руками, в замках расхождений тоже не должно быть. Тоже, конечно, риск, но тут уж не подвело чутье, сказался опыт.
От неохраняемого коммунхоза ключи давно в кармане. Вот и нужная комната, вот и стол, вот и ящик. Крак! Тоже «знаки»! Он все рассчитал правильно.
Теперь можно домой, но зачем ему ключ от сейфа, который, вероятно, девчонки надеются отыскать? Он их знает, этих пташек. Если завтра спросят у них, не пропадал ли, мол, ключ от сейфа, покажут дубликат и будут стоять насмерть: нет! Так пусть и найдут его со временем: то-то радости. А если пинкертоны в милицейской форме все-таки выйдут на этот ключ, то пусть ломают голову, кто из работающих в этом учреждении им воспользовался.