Когда мы подошли ближе, назначение ряда недостроенных строений стало понятнее. Массивное прямоугольное здание имело те же пропорции, что и пиршественный зал моего отца, и я догадался, что здесь будет палата для больших собраний. За ним приобретало очертания большое восьмиугольное здание, и строительство его уже заметно продвинулось. Уже было возведено основание крыши и сделан каркас для большого купола. Я догадался, что здесь будет королевская церковь. Я также заметил основание и нижнюю часть стен для длинной галереи, и меня поразили не только размеры и размах строений, до того я никогда не видел, чтобы так широко использовался кирпич. На родине мы строили стены из бревен и глины и крыли их тростником или черепицей, такие крыши требовалось регулярно менять. А здесь монументальные стены возводились из тысяч рядов ржавого цвета кирпичей, иногда перемежавшихся рядами из тесаного камня. Любому, кто их видел, становилось ясно: здания строятся навечно.
Арнульф повел волов через грязное месиво к группе других зданий и, не дойдя, остановил повозку.
– Здесь наши пути расходятся, – сказал он в своей грубоватой манере. – Я подчиняюсь службе сенешаля. – Он помолчал. – Спасибо за помощь в пути. Вряд ли мы встретимся снова.
Он отошел к своим волам, цокнул языком, и повозка со скрипом двинулась по грязи. Мне было жаль расставаться с ним, потому что он оказался честным человеком, и у него хватало терпения учить меня и Озрика говорить по-франкски. Слова были немного похожи на саксонские, и мы с невольником практиковались друг с другом, так что немного освоились с языком и с каждым днем его улучшали. При последнем взгляде вслед Арнульфу я увидел лишь кончик его прута над чаном с угрями, этот прут более чем когда-либо напоминал удочку.
Мы остались одни под дождем, и появилась возможность переместить наглазник на другой глаз. Я обнаружил, что если слишком долго держать глаз прикрытым, то потом трудно им смотреть.
Ближайшим укрытием был портик недостроенного восьмиугольного здания, которое я заметил раньше. Я побежал туда и снял свой промокший плащ, стараясь не обрызгать уже слонявшихся там двух священников.
– Вы бы не могли подсказать, как найти резиденцию распорядителя двора? – спросил я.
Один из священников, тот, что повыше, сухопарый, конопатый и с высоким лбом, лет пятидесяти с лишним, внимательно посмотрел на меня и спросил, отчетливо выговаривая слова, что шло к его ученой внешности:
– Откуда ты, молодой человек?
Я объяснил, что король Оффа отправил меня ко франкскому двору.
– Мне показалось, что я узнал акцент, хотя твоя латынь более чем удовлетворительна. Вижу, ты привез с собой вашу погоду.
Священник запахнул поплотнее рясу и посмотрел на свинцовое небо.
– Похоже, дождь зарядил до вечера.
– Я надеюсь доложить о своем прибытии распорядителю королевского двора, – напомнил ему я.
Он состроил гримасу.
– Ты увидишь, что правительство парализовано. Дождь и наводнение не дают ему собраться. Броды непроходимы, а течение в реках слишком сильно для переправы.
Я задумался, не стоит ли развернуться и попытаться догнать Арнульфа. Он, наверное, уже на королевской кухне, и, по крайней мере, там можно поесть.
К нам прихромал Озрик. У раба был несчастный вид, на его тунике были пятна желтой грязи, и сам он как будто увял.
– Вижу, нелегко вам было добраться сюда, – заметил священник, глядя на нас. – У одного проблемы со зрением, у другого с ходьбой. – Он как будто что-то решил. – Если пойдете со мной…
Он двинулся по морю грязи к солидному двухэтажному зданию, одному из нескольких достроенных. Дом находился рядом с незаконченным залом собраний, и у входа стояли два стражника с тяжелыми восьмифутовыми копьями. Они, похоже, знали нашего проводника, так как отсалютовали ему, стукнув древками по земле, отчего с их железных шлемов упали дождевые капли. Он ввел нас внутрь и провел на второй этаж. Здесь была атмосфера скорее личной резиденции, чем служебного помещения. У двустворчатой двери, куда он постучал, тоже стояла стража. Чей-то голос пригласил нас войти, и мы вступили в просторную, скудно обставленную комнату. В центре был широкий стол, на нем стоял глиняный макет дворца, каким он будет по завершении строительства. Рядом со столом было множество низких табуретов и высокое деревянное кресло, напомнившее мне кресло моего отца в пиршественном зале. На стенах висели изрядно выцветшие гобелены с изображением сцен охоты. Единственным красочным предметом в комнате был большой крест с искусной резьбой и позолотой, располагавшийся на низком постаменте в конце комнаты.
У окна спиной к нам стоял высокий могучего вида человек и уныло смотрел на дождь, одной рукой обнимая за плечи молодую женщину.
– Что такое, Алкуин? – спросил он, обернувшись и взглянув на нас.
Ростом он был далеко за шесть футов, и все в нем имело внушительный, даже грозный вид. Крупная голова сидела на толстой шее. У него был выпирающий вперед нос, большие серые глаза и, хотя он стоял выпрямившись, довольно заметный живот. По моей оценке, ему было под пятьдесят, поскольку виски начинали седеть. Но самыми поразительными были его усы. Длинные, пышные, светлые, они свисали на добрых шесть дюймов с обеих сторон рта и были тщательно расчесаны. Такие роскошные усы неожиданно гармонировали с двумя длинными косами женщины рядом с ним, которая выглядела намного моложе его. Взглянув на них, я заключил, что они отец и дочь, а не любовники, как заподозрил сначала.
– Я подумал, что эти два путешественника могут вас заинтересовать, – сказал наш проводник.
Большой человек воззрился на меня сверху. Он был одет строго, в повседневном франкском наряде, состоявшем из длинной темно-коричневой подпоясанной туники и серых шерстяных штанов. Вместо туфель на нем были шерстяные носки с кожаными подошвами, и их поддерживали обмотанные вокруг голеней матерчатые подвязки. На нем не было никаких драгоценностей, хотя на молодой женщине я увидел яркое ожерелье из отполированных кусочков янтаря, каждый размером с голубиное яйцо. Она, как и отец, была крепко скроена, и благодаря ремню с золотым шитьем, подчеркивающему широкие бедра и пышную грудь, ее фигура казалась сладострастной.
– Как твое имя? – спросил меня большой человек.
Его голос был на удивление тонким для такой фигуры.
– Зигвульф, – ответил я, – а это мой раб Озрик.
– Они только что прибыли, их прислал Оффа, король англов, – объяснил священник.
Умные серые глаза рассмотрели мое лицо.
– Вижу, в пути вас сопровождала хорошая погода. Вы здорово загорели.
– Она испортилась лишь три дня назад. До того все время палило солнце.
– Оно повредило тебе глаза?
– Это врожденный недостаток, который я предпочитаю скрывать, – осторожно ответил я.
– Странный недостаток. Он, похоже, переходит с одного глаза на другой.
Я не понял, что он имеет в виду, и не знал, что ответить.
– Кожа вокруг твоего левого глаза не загорела. Однако ты носишь наглазник на другом глазу, – объяснил мужчина без следа иронии.
Я почувствовал, что краснею от смущения, и оглянулся на священника, Алкуина. Тот с невозмутимым видом стоял, спрятав руки в рукава.
– Было бы любезно с твоей стороны снять наглазник, – подсказал он.
Помня, как отшатнулся Оффа, я неохотно удалил кожаную накладку с правого глаза.
Но тут все было совсем не так.
Большой человек передо мной какое-то время пристально смотрел на меня и, наконец, проговорил:
– Интересно. Говорят, что у Александра Македонского было то же самое. Его глаза были разного цвета. Признак уникальности. – Не обращая внимания на Озрика, он повернулся к священнику. – Мы радушно принимаем молодого человека. Помести его вместе с паладинами и проследи, чтобы ему выдали новую одежду.
Было ясно, что он нас отпускает, и священник поклонился. Я тактично сделал то же самое, и все трое мы удалились из комнаты. Когда дверь за нами закрылась, я вспомнил, что письмо от Оффы так и осталось у меня в сумке.
– Я забыл отдать королевскому распорядителю письмо, которое король Оффа приготовил для франкского правителя, – сказал я Алкуину.
Тот приподнял брови.
– Это был не распорядитель, а сам Карл, известный как король франков и лангобардов и римский патриций.
Я помертвел: не узнать самого могущественного человека на западе!
– Но он был одет так просто… – пролепетал я.
– Правитель ненавидит дорогие и модные наряды, – сказал священник. – Почти так же, как безделье. Он вечно ищет, чем себя занять. Большинство советников воспользовались дождем как поводом устроить себе выходной, и потому ему нечего делать. Мне показалось, что ваше появление его развлечет.
Я достал из сумки пергамент, уже закапанный водой.
– Тогда, наверное, следует оставить письмо в секретариате.
– Я займусь им, – сказал священник, беря у меня письмо. – Между прочим, я королевский советник из Нортумберленда.
– Благодарю вас за помощь. Надеюсь, у меня еще будет возможность встретиться с вами.
Алкуин тонко улыбнулся.
– Будет. Еще одной моей обязанностью является вдалбливать знания в голову королевских «гостей» вроде вас. Король Карл не выносит безделья сам и терпеть не может, когда бездельничают другие.
Я снова пристроил наглазник на левый глаз.
– Надеюсь, он не будет возражать, что я ношу это.
Священник пожал плечами.
– Как тебе угодно.
Мужчина проводил нас назад ко входу и сказал стражникам:
– Пусть один из вас покажет молодому господину помещение для королевских гостей, а потом отведите его раба в кладовые, чтобы принес хозяину подходящую одежду.
Когда мы вышли на открытое место, порыв ветра швырнул дождь нам в лицо. Мы с Озриком вслед за солдатом побежали в укрытие недостроенного зала собраний и свернули за угол. Наглазник не давал ничего видеть слева, и, стараясь не отставать от стражника, я налетел на стоящий на пути большой каменный блок по пояс вышиной. Я уже хотел обойти его, но что-то заставило меня взглянуть наверх. По спине пробежал холодок. Блок служил пьедесталом замечательной статуи – бронзового коня вдвое больше натуральной величины. Каждая деталь была точна – раздутые ноздри, поднятое копыто, выгнутая шея. Всадник на спине сидел в той самой военной тунике и тяжелых военных сапогах, какие я видел во сне, и делал тот же жест рукой. Только лицо его было другое. И он смотрел не вниз на меня, а уставился прямо перед собой, и с его невидящих глаз текла дождевая вода, а не кровь.
Глава 5
Снаружи помещение, где жили паладины или королевские «гости», можно было принять за армейскую казарму. Это был длинный низкий барак в дальнем конце дворцовой территории. Стражник оставил меня на пороге и ушел вместе с Озриком в кладовые. Страстно желая укрыться от дождя, я открыл тяжелую дверь и, проскользнув внутрь, оказался в длинной комнате, которая занимала все здание. Через ряд маленьких окошек проникал водянисто-серый свет. Все пространство между двумя рядами столбов, подпиравших крытую тростником крышу, занимали столы и скамьи. Вдоль стен вытянулись спальные кабинки. На земляном полу, под местами, где крыша протекала, было сыро. В яме для огня скопились зола и холодные угли. И помещение не только выглядело, как казарма, но и запах здесь стоял такой же, и было так же душно.
Дюжина человек убивали время в дождливый день. Большинство были моими сверстниками или на несколько лет старше, и я отметил одного лохматого парня, сидевшего в стороне от других. Он расположился на деревянном табурете и уныло кромсал какую-то деревяшку. Седой мужчина намного старше всех остальных играл в настольную игру с энергичного вида противником, чья кожа был почти такой же темной, как у Озрика. Остальные сидели за центральным столом перед кожаными бутылками, рогами для питья, чашами и кубками.
– Привет, Одноглазый, – сказал один из них, заметив, что я нерешительно стою в дверях.
У него были курчавые каштановые волосы и открытое улыбчивое лицо.
– Пришел присоединиться к придворным товарищам?
– Так пожелал король Карл, – ответил я в надежде, что мой франкский язык, которому я научился от Арнульфа, не так плох, чтобы его не понять.
– Ты откуда?
– Меня прислал Оффа, король англов.
– Не оттуда ли этот скряга Алкуин? – спросил его товарищ – круглолицый глуповатого вида парень с меланхоличными карими глазами.
– Нет, он из земель, что севернее, – ответил я.
– Хватит болтать, Отон, твоя очередь, – оборвал его мужчина, как мне показалось, приближающийся к среднему возрасту.
Густые черные брови над глубоко посаженными глазами придавали ему свирепый и неуравновешенный вид, и такое впечатление усиливал его нетерпеливый тон.
Тот, кого звали Отон, кивнул на пустое место за столом.
– Садись, Одноглазый. Не обращай внимания на Ансеиса. Он твердолобый бургунд, а они манерам не обучены.
– Отон, ты заставляешь нас ждать, – раздраженно проворчал Ансеис.
Я сел за стол, а круглолицый, закрыв глаза, задумался, потом открыл их и продекламировал:
– Я видел зверя, чье брюхо вздымалось за спиной, жирное и раздутое.
Сильный слуга ухаживал за ним и наполнял его брюхо тем, что привозили издалека, а потом входил через его глаз.
Он дает жизнь другим, но сам не умирает. Новая сила оживает в его брюхе.
И он снова дышит…
Отон обвел взглядом сидевших за столом.
– Что я видел? – спросил он, и я понял, что компания развлекалась разгадыванием загадок.
Так же играли в пиршественном зале моего отца после пира.
Возникла долгая пауза, все молчали.
– Давайте, думайте. Это довольно легко, – подталкивал их Отон.
– Брюхо, возвышающееся за спиной, – пробормотал веселый парень с вьющимися волосами. Он приподнялся на скамье и громко пустил ветры. – Это подсказка?
– Беренгер, ты отвратителен, – сказал Отон.
– Мехи – вот что ты видел, – сказал смуглый мужчина, игравший в настольную игру.
– Точно. Твоя очередь, Энгелер, – сказал Беренгер.
Тот пригладил длинные лоснящиеся черные волосы и поправил манжеты дорогой шелковой рубашки. Я догадался, что он из тех, кого женщины находят привлекательным, и он это знает. Его загадка звучала так:
– Странная штука висит у человека рядом с бедром, скрытая одеждой.
У нее отверстие в голове, она твердая и сильная, и ее твердость приносит награду.
Когда человек снимает одежду, он хочет засунуть голову этой висящей штуки в подходящее отверстие, которое часто наполнял и раньше.
– Только и думаешь, что о всякой похабени, – захохотал Беренгер.
– Вовсе нет, – ответил Энгелер с наигранной серьезностью. – Это у тебя всякая грязь на уме. В моей загадке нет никакой пошлости.
Я знал ответ, но придержал язык.
– Отгадка – ключ, – ухмыльнулся мужчина. – А теперь отгадай следующую и попытайся прогнать из головы пошлости.
Он помолчал и начал:
– Нечто выпирает в своем укрытии, растет и выпирает, приподнимая свои покровы.
Гордая невеста кладет руки на бескостное чудо, королевская дочь накрывает раздувшийся предмет…
Что это?
Беренгер молчал.
У спрашивающего в глазах мелькнула хитрая искорка.
– Кто-нибудь знает? – Он обратился ко мне. – Например, ты, Одноглазый?
– Тесто, – тихо проговорил я.
Все замолкли. Я чуть ли не слышал, как все думают, что я за птица.
– Значит, Одноглазый, теперь твоя очередь, – сказал Отон.
Мне пришли на ум отцовские попойки и вспомнилась одна из его любимых загадок:
– Четыре странных существа путешествуют вместе, их следы очень темные. Каждый след черный-черный. Птичья опора быстро движется по воздуху под воду.
Усердный воин работает без остановки, направляя четверку по листовому золоту.
Я откинулся от стола и стал ждать отгадку.
– Лошадь и повозка, – вызвался Энгелер.
Я покачал головой.
– Что-то вроде летящего по воздуху дракона, который ныряет в воду, – предположил Отон.
Снова я покачал головой.
– Намекни, – попросил Беренгер.
Неожиданно заговорил растрепанный парень. Он отложил в сторону деревяшку, которую строгал, и сказал:
– Ты описываешь вещи словами, не определив их значение. – Он говорил взвешенно и обдуманно.
– Для меня это звучит бредом, Огьер,[2] – заметил Беренгер.
– Дома наши поэты постоянно так делают, – сказал Огьер. – Они называют море дорогой китов, солнце – небесной свечой, – и снова принялся строгать деревяшку.
Я не хотел, чтобы компания почувствовала себя дураками, и сказал:
– Огьер прав. В моей загадке «птичья опора» – это перо, а «усердный воин» – это человеческая рука.
Голос у меня за спиной проговорил:
– Тогда четыре странных существа, путешествующих вместе, – это четыре пальца писца, а перо – это его перо, оставляющее чернильный след.
Я обернулся посмотреть, кто угадал правильный ответ. Высокий и приятной наружности, он только что вышел из спальной кабинки и держался с непринужденной грацией. У него была чистая кожа, прямой нос и серые глаза, а волосы цвета спелой пшеницы. Что-то в нем показалось мне смутно знакомо. Чуть погодя я понял, что он напоминает короля Карла в молодости. Попытавшись встать со скамьи, чтобы поклониться, я столкнулся со столом, стоящим рядом, и упал обратно на место. Моя неуклюжесть вызвала у него улыбку, открывшую белые ровные зубы.