Шарко открыл папку, вынул из нее три листка, исписанные Даниэлем Мюлье, и показал другу:
— А можешь попросить своего знакомого глянуть на это? Чем скорее, тем лучше!
— Последовательность оснований ДНК? Чьей?
— В том-то и дело, что мы этого не знаем. Но хотим узнать.
Доктор вздохнул.
— Тебе хоть понятно, что ты превышаешь свои полномочия?
Шарко улыбнулся и протянул Полю руку:
— Еще раз спасибо. И не забудь…
— Не забуду, не забуду! Тебя здесь не было!
41
Выйдя из Института судебной медицины, полицейские наконец-то вдохнули полной грудью, они чувствовали себя так, словно вернулись на землю после долгого плавания на подводной лодке. Никогда еще шум проносящейся машины не казался им таким успокаивающим. Но воздух по-прежнему давил на плечи, и если бы только воздух… Шарко подошел поближе к Сене и, сунув в руки в карманы, любовался янтарными бликами на воде. Париж вокруг уже кутался в свое светящееся одеяло. В глубине души комиссар настолько же любил этот город, насколько ненавидел.
Люси тихонько подошла к нему, встала рядом, прошептала:
— О чем ты думаешь?
— О многом сразу. Но главное — о связи эволюции с выживанием. О генах, которым так хочется размножиться, распространиться, что они готовы платить за это любую цену, вплоть до того, чтобы уничтожать иногда и своих собственных носителей…
— Как самка богомола?
— Как самка богомола, как шмели, как лососи. Даже паразитируя, вирусы следуют все той же логике: они населяют наш организм, чтобы существовать, и делают это настолько умно, насколько могут. И еще, знаешь, мне кажется, эта история с «гонкой вооружений» напоминает эпизод из «Алисы в Стране чудес»… Ты читала Льюиса Кэрролла?
— Нет, никогда. К сожалению, всё, что я читала, куда более мрачно.
Люси подошла еще ближе к Франку, теперь их плечи почти соприкасались, но он так и смотрел в сторону горизонта, зрачки его были расширены, хотя голос звучал ласково и ясно:
— Так вот, там Алиса встречается с Белой Королевой, а встретившись, они почему-то сразу же пускаются бежать, причем с бешеной скоростью… Кэрролл пишет: они мчались так быстро, что казалось, скользили по воздуху, не касаясь земли ногами… И они мчались, пока Алиса, совсем уже выбившись из сил, не остановилась и не обнаружила, что они с Королевой находятся у того самого дерева, от которого начался их бег. Тогда Алиса спросила: «Неужели мы не стронулись с места ни на шаг?» — и Королева ей ответила: «Ну конечно нет!» А на слова Алисы о том, что в ее стране, если долго бежать со всех ног, непременно попадешь в другое место, Королева возразила, что здесь, наоборот, приходится бежать со всех ног, чтобы остаться на том же месте, а если хочешь попасть в другое — надо бежать по крайней мере вдвое быстрее! — Комиссар помолчал, потом заглянул Люси в глаза. — Мы, как любое живое существо, как любой организм, делаем всё, лишь бы выжить. Ты, я, антилопа в саваннах, рыба в океанских глубинах, бедняк, богач, чернокожий и белый — все мы с самого начала бежим во весь дух ради выживания. И какие бы драмы ни валили нас с ног, мы всякий раз поднимаемся и снова бежим, чтобы нагнать окружающее, которое, как ни стремительно мы несемся, не остается позади. Потому что стоит нам нагнать его, оно ускоряет свой бег, и нам приходится приспосабливаться и нестись еще и еще быстрее. А если нам не удастся больше увеличить скорость, если дух наш не найдет способа подтолкнуть нас дальше, то бег… та самая «гонка вооружений» остановится, и мы умрем, выброшенные на обочину естественным отбором. Вот так все просто…
Голос Франка дрожал, и Люси почувствовала, как ей на глаза набегают слезы. Она подумала о близнецах в своей семье. В этом бешеном беге к выживанию она действовала так же, как зародыши песчаной акулы: она пожрала сестру-близнеца в материнской утробе, потому что, скорее всего, там хватало места только для одной из них, более конкурентоспособной. Она вспомнила сестру своей матери, взорвавшуюся на гранате, между тем как Мари Энебель выжила и дала жизнь ей самой, Люси. Столько тайн, столько вопросов, на которые, наверное, никогда не получить ответа…
И ни о чем больше не спрашивая, Люси попросту прижалась к любимому.
— Когда на нас обрушились почти одинаковые страдания, Франк, мы продолжали бежать каждый по своей дорожке. А теперь дорожка у нас общая. И это самое важное.
Она немножко отодвинулась, Шарко дотронулся кончиком пальца до ее щеки, снял оттуда слезу, которую Люси все-таки не удалось сдержать, и внимательно всмотрелся в этот бриллиант из воды и соли. Глубоко вздохнул и сказал просто:
— Я знаю, зачем Ева Лутц собиралась вернуться в Бразилию, Люси. Я понял это с первых же кадров фильма.
Люси с удивлением взглянула на него:
— А почему тогда…
— Потому что мне было страшно, Люси! Я боялся того, что ждет нас в конце дороги, понимаешь? — Он отвернулся, подошел к самому берегу, будто намеревался прыгнуть в воду, но остановился и долго смотрел на ту сторону реки. Потом вздохнул и прошептал: — Тем не менее… тем не менее именно туда тебя несет, Люси… Чтобы узнать, чтобы наконец узнать…
Он достал мобильник, набрал номер, а когда кто-то отозвался, откашлявшись, сказал:
— Мадам Жаспар? Это комиссар Франк Шарко. Знаю, что поздно, но вы говорили, что я могу звонить когда угодно. Мне очень нужно поговорить с вами.
42
В пути комиссар не вымолвил ни слова. Люси сидела рядом с ним, смотрела, как Франк держит руль, слегка поворачивая его вправо-влево, видела мышцы его шеи, натянутую на скулах кожу. Она знала, о чем он думает. Об ответах, которые сейчас услышит от приматолога. О словах, из-за которых они, пустившись по следам Евы Лутц, вот-вот отправятся далеко, очень далеко отсюда. В те самые края, которых так сильно опасается Шарко.
Клементина Жаспар жила всего в нескольких километрах от места, где работала, на окраине Медона-ла-Форе. Дом директора Центра приматологии казался небольшим, зато обильно поросший деревьями участок был огромным. Хозяйка дома, одетая в просторную, очень пеструю тунику, приняла их на тускло освещенной террасе. Мебель здесь была из тикового дерева. Когда гости рассаживались, Люси с удивлением увидела, что стеклянная дверь открылась и к столу приближается обезьяна.
— Господи!
Шери взяла своими большими ловкими руками один из стаканов с чаем глясе и принялась с шумом втягивать в себя через соломинку прохладный напиток. Комиссар смотрел на все это широко раскрытыми, как у ребенка, глазами, мадам Жаспар бросила на него смущенный взгляд:
— Я закрыла дверь, но… Послушайте, комиссар, надеюсь, вы никому не скажете, что видели в моем доме Шери? Я знаю, что запрещено брать животных из центра, но с тех пор, как произошло… то, что произошло, я просто не могу оставлять ее там одну.
— Не беспокойтесь, Клементина! Знаете, а ведь мы тоже рассчитываем, что никто не узнает о нашем визите к вам… Давайте договоримся, что наша встреча — неофициального характера? Официальное расследование идет другим путем, но мы с Люси убеждены, что искать нужно не там, где ищут наши коллеги.
Ученая дама понимающе кивнула. Шери, с невероятной скоростью опустошив стакан, неторопливо спустилась в сад, подошла к одному из светильников, работающих на солнечной энергии, села под ним в позе медитирующего Будды и уставилась на гостей исполненным мудрости взглядом.
— Завтра будет дождь, — заметила Клементина Жаспар. — Шери всегда так усаживается перед дождем. Она — лучший барометр из всех возможных.
— Шери ужасно понравилась бы моей дочке, — сказала Люси с улыбкой.
— А вы приезжайте как-нибудь с дочкой на целый день, — предложила Жаспар. — Шери обожает детей, они поиграют.
— Вы серьезно?
— Вполне серьезно!
Жаспар угостила холодным чаем и их. Люси смотрела, как она передвигается по террасе, ловила понимающие взгляды, которыми хозяйка обменивалась со своим животным, и думала о том, что никто на этой планете не создан для одиночества и людям всегда необходима привязанность к кому-то, им всегда необходимо кого-то любить: друга, собаку, обезьяну, крохотные паровозики с вагончиками… Она молча потягивала чай и думала о дочери, которая, наверное, ищет ее, зовет, вспоминала, удалось ли ей хоть раз поговорить с Жюльеттой по телефону с тех пор, как она уехала из Лилля, и ужасно на себя сердилась.
Вечер был еще достаточно теплый, от слабого ветерка тяжелели веки. Клементина поинтересовалась, далеко ли они продвинулись в расследовании, и Шарко поспешил ответить:
— Круг сужается, но нам еще необходимо сотрудничество с вами и ваши связи. Просто мне не хотелось говорить об этом по телефону. — Положив руки на стол, он слегка наклонился вперед. — Дело обстоит так: теперь мы уже знаем, что Ева Лутц пыталась найти проявления жестокости в разных местах земли и в разных эпохах. Она ездила в один из самых криминальных городов планеты, чтобы порыться там в полицейских архивах, она встречалась с убийцами-левшами, разделывавшимися со своими жертвами самым ужасным образом, она исследовала с помощью документов и фотографий природу насилия у варваров, у племен, которые только и делали, что проливали кровь. Причем изучала она все эти крайние проявления жестокости с единственной целью: установить связь между склонностью к насилию и латерализацией функций мозга.
Мадам Жаспар заинтересованно кивала, а Шарко продолжал рассказывать, сам удивляясь тому, сколько же он, несколько дней назад даже не подозревавший о существовании эволюционной биологии, теперь о ней знает.
— Когда мы были в Ботаническом саду, вы сказали, что сегодня жестокому от природы человеку или человеку, выросшему в обстановке, подталкивающей к проявлениям жестокости, больше нет нужды быть левшой, потому что современное общество не такое, каким было прежде, и существует огнестрельное оружие.
— Да, Ева выдвинула такое предположение.
— И вы сказали еще, что Ева была сильно разочарована, когда констатировала это в Мексике, так?
— Я действительно так думаю. Как всякий исследователь, Ева надеялась найти подтверждение своим гипотезам в прямых наблюдениях за большим числом левшей. Ей надо было собственными глазами увидеть не просто формальные, но живые доказательства своей теории, увидеть, а потом предъявить их миру. Однако мексиканские преступники оказались ничуть не более леворукими, чем вы или я.
— Но Ева не сдалась и не покинула поля битвы! Ей не удалось найти подтверждение в Мексике, и она отправилась в другие края. В джунгли Амазонии…
Комиссар замолчал. Обе женщины чрезвычайно внимательно на него смотрели.
— Как только я увидел кассету, я сразу понял: Ева Лутц отправилась в джунгли, чтобы найти там жестокость в чистом, так сказать, виде. Жестокость вдали от всякой цивилизации, вдали от какого бы то ни было влияния других людей. Древнюю, атавистическую жестокость, которая продолжает существовать в первобытном племени. А вдруг там-то она как раз и обнаружит тех самых левшей?
Люси невольно прикрыла лицо рукой — будто от удара: очевидность услышанного поразила и ее тоже. Что до мадам Жаспар — та в задумчивости пила свой чай, а допив, убежденно кивнула, и глаза ее загорелись.
— Ваши выводы совершенно логичны, пусть даже мне совсем не нравится выражение «первобытное племя»: они ведь так же эволюционировали, как и мы. Отличие в том, что племена аборигенов не «заражены» болезнями современного мира с его заводами, войнами, высокими технологиями. Стволы их деревьев не меняют окраску из-за грязи в воздухе, и, если приглядеться, увидишь, что березовые пяденицы у них по-прежнему светлые, как и наши полтораста лет назад. Любой этнолог вам скажет: изучать такие племена — значит уходить далеко в глубь времен, потому что геномы развиваются по-разному, и геном человека из амазонского племени ближе к геному первых Homo sapiens, чем к нашему. Вполне возможно, у них еще сохранились древние, доисторические гены, а других эти люди не приобрели…
Люси и Шарко переглянулись: элементы пазла складывались в логичную картинку. В конце концов, расследование постоянно блуждало между тремя «столбами»: кроманьонцем, Царно и Ламберами, и первобытные племена могли стать тем самым связующим звеном, той самой ниточкой, которая протянется из доисторических времен к нашему времени. Комиссар достал диск с видеозаписью и положил его на стол.
— Вот во всей конкретности то, что мы ищем: амазонское племя, которое было открыто в шестидесятых годах прошлого века. Многие представители этого племени погибли во время эпидемии кори. Скорее всего, это племя должно было сражаться с соседями врукопашную или с помощью холодного оружия: иначе ему было не выжить и не завоевать территорию. Это племя славилось или даже сегодня еще славится неслыханной жестокостью, особая кровожадность выделяет его среди других племен Амазонии, если не всего мира. Именно туда, в Амазонию, к этому племени и собиралась лететь Ева Лутц в надежде, что уж там-то точно обнаружит своих драгоценных левшей. — Шарко протянул хозяйке дома диск, объяснил, что она там увидит, и в заключение сказал: — Лутц знала, что существует такое племя, и знала, где его искать. Стало быть, это племя было описано. Можете вы нам помочь, Клементина? Можете быстро узнать, как оно называется и где обитает?
Мадам Жаспар встала, сходила за листком бумаги и ручкой: ей надо было записать сведения, полученные от комиссара. Сделав это, она ответила:
— Сама я не очень в теме и не могу сказать ничего существенного, но у меня есть приятель-антрополог, я позвоню ему завтра прямо с утра, а сразу же после этого — вам.
— Отлично!
Дальнейшая беседа крутилась вокруг расследуемого дела и того, каким крупным ученым могла бы стать Ева, живи она в мире, где нет преступлений.
Но такой мир появится еще не скоро.
Наконец посетители встали и распрощались с гостеприимной хозяйкой.
Когда они вышли из сада, Люси остановилась и долго смотрела на большую, необыкновенно умную обезьяну, которая смотрела на звезды так, словно искала там следы своих сородичей. «Интересно, — подумала Люси, — мы, люди, уникальные создания, потому что обладаем такими характеристиками, каких нет ни у одного живого существа, даже у этой обезьяны, только уникальность наша еще и в том, что мы сознательно совершаем ужасные поступки, творим геноцид, подвергаем себе подобных пыткам, истребляем целые народы. И разве можно компенсировать то зло, которое мы несем, тем добром, на которое мы способны?»
Подходя к машине, она положила руку на плечо Франка:
— Спасибо за все, что ты делаешь!
Шарко обернулся, попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.
— Я не хотел ехать сюда, не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом, но теперь, когда ящик Пандоры открыт… Я знаю, что телом и душой ты уже далеко, что станешь добиваться своего любой ценой, и раз уж тебе это так необходимо — я хочу быть рядом. Я полечу с тобой в Бразилию. Я полечу с тобой на край света.
Люси обняла его, и, когда она прикоснулась губами к его губам, он прикрыл глаза.
Их слившиеся тени потянулись вдоль деревьев.
Тени проклятых любовников.
43
Они мчались изо всех сил.
Потому что оба хотели выжить.
И жить.
Жить — вопреки смерти, которая разлучила их.
После любви они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу, и отмечали про себя с благодарностью каждую секунду, потому что знали: вот-вот время ускорит свой бег, им надо будет встать и, как Алисе в Зазеркалье, мчаться, мчаться, мчаться — не дыша, не останавливаясь. Может быть, так и мчаться до конца — без остановки.
И сейчас они пользовались возможностью принимать и дарить нежность, тонуть в любимых глазах и улыбаться, улыбаться все время. Им хотелось наверстать за один раз все, что потеряли, хотелось остаться вдвоем в этом коротеньком промежутке. В секундном промежутке, если сравнивать его с путем, который проходит человечество. Только каждая секунда на этом пути уникальна, в этом и кроется ее волшебство.
Первой заговорила Люси. Дыхание ее, как и обнаженное тело, было жарким.
— Я хочу, чтобы на этот раз, что бы ни случилось, мы остались вместе. Не хочу с тобой расставаться. Никогда!
Шарко не спускал глаз с цифр на радиобудильнике. Там светилось красным: 3.06. Собравшись с духом, он отставил на тумбочку и отодвинул от себя подальше чертову штуку — хватит смотреть на эти треклятые цифры; хватит ждать того, что преследовало его целый год. Нет, не будет никогда больше 3.10, не будет больше адского пламени в его мозгу. Надо подвести черту под прошлым. И попробовать возродиться.
С ней.
— Я тоже этого хочу. Это мое самое сильное, самое тайное желание. Но как я мог поверить, что такое возможно?
— На самом деле ты всегда в это верил. И именно потому держал в шкафу мои вещи, да еще и нафталином пересыпал… Избавился от своих поездов, а мою одежду оставил…
Она гладила бока с выступающими ребрами, похудевшие за месяцы безнадежности бедра, потом ее рука снова поднялась — к груди, к шее, к подбородку, пальцы пробежались по щеке.
— Твой панцирь раскололся, но я помогу тебе соорудить новый. У нас хватит на это времени, у нас обоих.
— Я разрушался снаружи, Люси, а ты изнутри. Но и я тебе помогу восстановиться.
Люси вздохнула, положила голову на грудь Франка, прижалась ухом к тому месту, где билось его истерзанное сердце.
— Знаешь, когда я гналась за этим биологом в Лионе и оказалась лицом к лицу с парнем, который размахивал «розочкой», я… я чуть было не прикончила его, потому что он усмехался, глядя на фотографию моих девочек. Я съездила ему пистолетом по виску и была уже готова выстрелить. Готова навсегда покинуть Жюльетту только ради того, чтобы влепить мальчишке пулю между глаз.
Шарко не двигался: пусть Люси выговорится, ей это необходимо, думал он.
— Наверное, я перенесла на него всю ненависть к Царно, всю, какую накопила в душе и какую не смогла выплеснуть. Этот бедняга стал для меня чем-то вроде катализатора и громоотвода одновременно. Ненависть и жестокость бушевали во мне — в том самом рептильном мозгу, о котором нам сегодня рассказывал твой приятель Поль. Такой мозг есть у нас у всех, потому что мы все когда-то были охотниками, как кроманьонцы. Эта история заставила меня задуматься о том, что где-то в самой глубине моего нутра живут остатки чего-то древнего, какой-то… может быть, даже звериной матери, и они сильнее, чем черты матери-человека.