Несмотря на то что времени до отлета оставалось всего ничего, он постарался позаботиться обо всем. Лекарства, мази и кремы, антисептики, дорожный несессер с туалетными принадлежностями, высокие туристические ботинки, толстые штаны, новенький рюкзак, налобный фонарик, противомоскитная сетка. На тумбочке у изголовья кровати его паспорт и распечатанный на принтере авиабилет. Такой же электронный билет Люси получила имейлом вместе со списком вещей. В конце списка он добавил, что все время думает о ней.
Люси ответила, что тоже все время о нем думает.
Они должны встретиться в аэропорту Шарля де Голля завтра в восемь тридцать утра, самолет в десять тридцать. Туроператор доставит группу в Сан-Габриел, позаботится о том, чтобы устроить их на ночь в отеле, а потом туристы двинутся к Рио-Негро, в направлении самых высоких в Бразилии гор. Все, кроме Люси и Шарко, которые только в этот момент объявят, что хотят еще побыть в городе. А оставшись одни, наймут проводника и попытаются пробраться на территорию племени уруру.
«М-да, хорошенькая экскурсия в гигантский природный парк…» — вздохнул он про себя.
В конце концов Франк отправился в постель, прекрасно понимая, что заснуть вряд ли удастся. Больше всего на свете ему хотелось сейчас позвонить Люси, услышать ее голос, сказать, как ему ее не хватает — уже, хотя расстались они совсем недавно. Но нет, он подождет, пока все закончится: вот тогда они смогут быть всегда вместе, всегда вдвоем, и он сможет наконец о ней позаботиться.
А еще он будет спать, спать, спать…
«Проклятые любовники…» — подумал он, сжав зубы. Он отделался от своего наваждения, малышки Эжени, а теперь Люси приняла у него эстафету, словно боль перетекала из одного существа в другое — не останавливаясь и не утихая. Эжени прожила в его голове больше трех лет, сопротивляясь любой попытке изгнать ее. Наверное, и Люси вначале говорили, повторяли, что ее маленькой Жюльетты больше нет, что малышка живет лишь в ее воображении, да только, когда сознание заблокировано, возникает своя собственная реальность. В таких случаях близкие зачастую решают принять правила игры. Наверное, мать Люси так и сделала в надежде, что наступит время, когда Люси снова окажется лицом к лицу с истиной, и одновременно страшась этого времени.
На самом-то деле от руки безумного Царно погибли обе девочки — и Клара, и Жюльетта, но одна из них осталась в живых только для Люси.
Франку все было известно с самого начала, еще в ту августовскую ночь 2009 года, через неделю после того, как в лесу нашли тело мертвой Клары, он точно узнал, что произошло. Следствие подходило к концу. Уже были проверены и перепроверены с помощью различных доказательств все факты, опрошены все свидетели, уже был составлен фоторобот убийцы, уже шла подготовка к аресту Грегори Царно. Люси тогда бдительно следила за происходящим, подключалась к работе всех бригад, и в вечер ареста, заметив свет в окне, поднялась наверх вместе с силами правопорядка. Но, увидев на полу обгорелое детское тело — теперь уже Жюльетты, — рухнула в обморок и очнулась два дня спустя в больнице с разорванным в клочья сознанием. Диагноз поставили: частичная амнезия в связи с серьезным эмоциональным шоком, ну и прочее, и прочее… Главное, что в дни, последовавшие за трагедией, Жюльетта в голове Люси постепенно вернулась к жизни.
Жюльетта стала галлюцинацией. Призраком, который приходил только к Люси, приходил иногда — в минуты, когда ее сознанию хотелось воспоминаний. В детской, у школы, на улице, где она когда-то гуляла с двойняшками.
Хватит!.. Проваливай!.. Убирайся!..
Свернувшись в клубок под одеялами, комиссар дрожал от холода, один на своей широкой кровати. Люси, это их расследование, его собственные демоны… Прошлой ночью он читал книгу Наполеона Шимо, узнал, насколько жестоки индейцы уруру, какие варварские, бесчеловечные у них обряды, но понял и то, до чего амбициозен, до чего жесток был сам молодой антрополог. В противном случае он вряд ли смаковал бы такое:
«Вождь организует поход за женщинами в отдаленное племя таким образом. Уруру внезапно появляются там, где живет это племя, и просят туземцев научить их молиться. А когда те становятся на колени и прижимаются лбом к земле — отрубают им головы ударами каменного топора, хватают женщин и убегают».
Что с ним сегодня? Как развиваются отношения индейцев и французского исследователя? Поиски на Гугле ничего не дали: уруру вместе со своим белолицым вождем так и оставались тайной за семью печатями, к ним по-прежнему не было доступа, несмотря на все бытующие о них легенды, несмотря на все запросы. Шарко еще раз сказал себе, что попытка контакта с ними — скорее всего, чистое безумие, но они с Люси уже все взвесили и все приняли в расчет.
Или, вернее, им обоим уже нечего принимать в расчет.
Мысли Шарко путались, туманились, он уже почти засыпал, когда вдруг вспомнил фильм Копполы «Апокалипсис сегодня», где зрителя погружали в липкое тягучее человеческое безумие, которое усиливалось по мере углубления героев в джунгли.
А потом образы, звуки, мысли перемешались в его усталом мозгу, он уже не в состоянии был понять, спит он, засыпает или просыпается. И как раз в это время раздались глухие удары в дверь. Комиссар вздрогнул и, не совсем еще выйдя из состояния полубытия, глянул на экран радиобудильника. Ровно шесть утра. Шарко почувствовал, как сжимается горло: шесть часов утра — время для любого полицейского особое.
И он понял.
Он встал, торопливо натянул брюки и майку, засунул под подушку паспорт и распечатку билета, положил на полку шкафа чемодан и пошел к двери. Медленно пошел.
Повернул ключ, открыл и не услышал ни слова. Две тени, отделившись от стены, устремились к нему и прижали к другой стене. Точными, ужасающе точными движениями они заломили ему руки за спину, надели наручники.
Потом сунули комиссару под нос ордер на задержание, подписанный прокурором.
И увели его в рассветный сумрак.
48
Люси стояла у стойки регистрации багажа посреди бурлящего и безразличного к ней круговорота и нервно взглядывала на часы. Рядом с ней толпились путешественники, авантюристы разного рода, в большинстве — молодые, иногда — парами, иногда — одиночки, каждый из них жаждет острых ощущений. Двадцать два человека, включая ее и Шарко, собрались в путь, в десятидневную экспедицию в самое сердце джунглей во главе с сопровождающим по имени Максим. Кое-кто уже пытался к ней приблизиться, с ней заговорить, но чего у Люси точно не было, так это желания участвовать в общем празднике.
Она встала в очередь, потому что на этом настаивал Максим, ведь до отлета оставалось меньше часа с четвертью. Но куда подевался Франк? «Абонент временно недоступен», — слышала она, пытаясь дозвониться, а сам он не подавал о себе никаких вестей. У него что-то с телефоном? Застрял в пробке? Люси уговаривала себя, что Франк вот-вот появится. И даже когда подошла ее очередь и она поставила на весы багаж, тоже верила: вот-вот. Девушка в форме проверила билет, паспорт, прицепила бирку к новенькому рюкзаку, нажала на кнопку, и вещи Люси исчезли за резиновыми шторками, поехав по движущейся ленте в направлении специального контроля, а потом — к багажному отделению авиалайнера.
И тут ее заколотило. Она отошла подальше от группы и стояла там одна, терзаясь тревогой, пока не услышала из динамиков: начинается посадка на рейс в Манаус, пассажиров просят пройти в зону ожидания вылета. Люси смяла в кулаке пластиковый стаканчик из-под кофе и, поколебавшись, двинулась к банкомату. Там она сняла максимум того, что было разрешено, со своей банковской карточки: две с половиной тысячи евро. Будет жуткая задолженность по кредиту, ну и пусть! Проходя спецконтроль, она все время оборачивалась, вытягивала шею, искала Франка глазами: вот сейчас он подаст какой-то знак, вот сейчас послышится голос, который из толпы прокричит ее имя… Она даже задержалась на несколько минут у дверцы, но ничего не произошло, и, зайдя внутрь с другими опаздывавшими, Люси двинулась к стюардессам, проверявшим посадочные талоны. Людей уже сажали в самолет — и ее группу, и других путешественников разного возраста, и бразильцев, возвращавшихся на родину.
«Может быть, плюнуть и уехать домой?» — мелькнула мысль, но поток пассажиров уже нес ее к стюардессам. Здесь она замерла на секунду — в последний раз — и протянула бумажку.
Она слышала, как пассажира Франка Шарко дважды просили по радио пройти в зал посадки к выходу 43. Она поймала себя на том, что все еще надеется, перед тем, как отключить мобильник, попробовала еще раз дозвониться до него.
Двери самолета закрылись.
А двадцать минут спустя аэробус А-330 оторвался от взлетной дорожки парижского аэропорта. Какой-то парень лет двадцати пяти, воспользовавшись тем, что место Франка пустовало, уселся рядом и стал к ней клеиться. Настырный холостяк, он начал с маршрута и снаряжения. Люси вежливо его отшила.
Она слышала, как пассажира Франка Шарко дважды просили по радио пройти в зал посадки к выходу 43. Она поймала себя на том, что все еще надеется, перед тем, как отключить мобильник, попробовала еще раз дозвониться до него.
Двери самолета закрылись.
А двадцать минут спустя аэробус А-330 оторвался от взлетной дорожки парижского аэропорта. Какой-то парень лет двадцати пяти, воспользовавшись тем, что место Франка пустовало, уселся рядом и стал к ней клеиться. Настырный холостяк, он начал с маршрута и снаряжения. Люси вежливо его отшила.
Прислонившись лбом к стеклу иллюминатора, она думала о том, что сволочная жизнь никогда ее не пощадит.
Сейчас она, как Ева Лутц, отправляется к дикарям, и в голове у нее крутится один вопрос: что помешало Франку Шарко явиться вовремя на одно из самых важных в его жизни свиданий?
49
Комнаты для допросов на набережной Орфевр совсем не такие, какими их обычно представляют. Ни тебе здоровенного окна, в котором стекло прозрачно только с одной стороны, ни тебе специального оборудования, ни тебе даже детектора лжи. Это крохотные кабинетики в верхнем этаже, где потолок, кажется, вот-вот тебя раздавит, а громоздящиеся повсюду папки с делами вот-вот задушат в бумажных объятиях.
Шарко был один, он сидел на грубом деревянном стуле, в наручниках, лицом к стене, на которой были только календарь и маленькая лампочка. Маньян с Леблоном оставили его томиться здесь долгие часы, заперев снаружи, как льва в клетке. Было воскресенье, коридоры пустовали, и Маньян нарочно выбрал эту комнатку на этаже администрации, прямо под уголовкой, гарантируя себе таким образом, что никто его не побеспокоит. Ни телефона, ни кофе, ни даже воды. Этим сволочам плевать на правила ведения допроса. Они хотят его разъярить, хотят, чтобы он сорвался, а главное — чтобы он недоумевал: обычная техника для полицейского, который заставляет человека обдумывать, за что его взяли, до тех пор пока он не начнет подозревать сам себя.
Комиссар был на пределе. Шесть часов в наручниках, на стуле в этом окаянном кабинете, пропахшем злостью. Он думал о Люси, и мысли о ней подтачивали его изнутри. Должно быть, она, сгорая от нетерпения и тревоги, уже раз сто, не меньше, позвонила ему на мобильный. И улетела в Манаус. Одна. Шарко нисколько в этом не сомневался.
Она улетела одна во мрак, ничего не понимая.
От одного этого можно сойти с ума.
Парочка негодяев снова здесь — с сигаретами в зубах. Они все время входят и выходят, не говоря ни слова, демонстрируя, как досконально они изучают его дело. На этот раз Маньян держал под мышкой толстую папку, а в руках CD. Он положил диск на стол и спросил безо всяких подходов:
— Ты разговаривал с Фредериком Юро в больнице Сальпетриер?
— Разговоры не делают человека убийцей…
— Отвечай на вопрос.
— Приходилось.
Маньян снова ушел, перешептываясь со своим подручным. Они намерены играть с ним, они намерены воспользоваться сорока восемью часами задержания, чтобы добиться от него признания. В этих стенах люди нередко признавались в преступлениях, которых не совершали. А как иначе, если наркомана лишали здесь дозы, алкоголика бутылки, мать разлучали с ребенком… Грозили, запугивали, унижали, зная, что у любого человека есть психологические барьеры, которые рушатся, когда ему грозят, когда его запугивают и унижают.
Оставшись один, Шарко уставился на лежавший на столе диск. Что на нем? Почему Маньян спросил про Сальпетриер? Почему прокурор Республики подписал ордер на задержание? Прошел час, и парочка явилась снова — с новыми вопросами. И снова удалилась. Психологическое давление.
Ага, вот опять они здесь. На этот раз Маньян сел за стол напротив комиссара, а Леблон остался у запертой теперь уже изнутри двери — так этот кретин и стоял там, играя с резинками на папке.
Маньян включил цифровой диктофон, потом кивнул в сторону диска:
— У нас есть доказательство того, что ты убил Фредерика Юро.
Шарко и бровью не повел. Любой психиатр и любой полицейский сказал бы: чтобы выдержать допрос, надо отрицать все, только отрицать и взвешивать каждое слово. Например, сейчас ни в коем случае нельзя спросить: «А что за доказательство?»
— Я его не убивал.
Маньян открыл свою толстенную папку, позаботившись о том, чтобы Шарко не мог увидеть ее содержимого. Комиссар, глядя на его старания, усмехнулся:
— Ну и что у тебя там? Пачка чистой бумаги?
Маньян вынул из папки фотографию и положил на стол перед Шарко.
— Ну да, все чисто, только это не бумага. Ну-ка глянь.
Шарко поколебался. Он мог бы заупрямиться, мог бы отказаться от сотрудничества, но решил подчиниться обстоятельствам. Совершенно очевидно, что с момента задержания Маньян предлагает ему поединок. Им обоим известны правила дуэли, им обоим известно, что по истечении сорока восьми часов кто-то из них окажется в этой дуэли победителем.
Но когда Шарко бросил взгляд на снимок, он изменился в лице и невольно вздрогнул. Ему стало не только тревожно, но и страшно, очень страшно. У него осталось единственное желание: заорать, завопить в голос. Настала очередь усмехнуться допрашивающему:
— Вижу, на этот раз это о чем-то тебе говорит?
Шарко сжал за спиной кулаки.
— Ты мне показываешь трупы двух девочек в ванне, черт бы тебя подрал!
Маньян выпустил клуб дыма, окруживший его зловещей аурой.
— Припоминаешь, как мы первый раз говорили о Фредерике Юро в моем кабинете? Это было в минувший понедельник.
— Знаю, что в минувший понедельник.
— Почему ты не сказал, что эти девочки были близнецами?
Шарко прекрасно помнил апокалиптическую картину далекого воскресного утра 2001 года: маленькие голые тела, абсолютно одинаковые, головы погружены в ванну… Он старался не показывать, что волнуется, не поддаваться на провокацию, но чувствовал, что нервы могут сдать в любой момент. Маньян нащупал его слабое место, еще минута, надавит на него и… Так, ступив на ногу с поврежденным коленом, рискуешь порвать сухожилия. «Выдержать, — сказал себе комиссар, — главное — выдержать, больше ничего от тебя не требуется».
— А зачем бы я должен был об этом говорить? Разве это так уж важно? Ты что, серьезно думаешь, что это поможет тебе поймать убийцу? Понять не могу, чего ты так зациклился на этом деле…
Маньян повернул фотографию так, что она постоянно находилась в поле зрения допрашиваемого, пытка становилась все мучительнее.
— Смотри, смотри на них! Хорошенькие беленькие десятилетние двойняшки. Их собственный отец засунул их головами в воду, обеих одновременно. Давай-ка представь, как это было, ну! Картинка ни о чем тебе не напоминает?
Шарко почувствовал, что в голове у него гудит, словно в лесу перед бурей. Постепенно гул оформлялся в слова: у нас есть доказательство того, что ты убил Фредерика Юро.
Маньян же потихоньку разворачивал свою версию:
— Вернемся на год назад. Август две тысячи девятого. Ты флиртуешь с коллегой из Лилля, Люси Энебель, очаровательной блондиночкой, донельзя соблазнительной. Тебя можно было бы поздравить.
— А пошел бы ты…
— У блондиночки было двое детей — восьмилетние девочки-двойняшки. Девочек похитили, пока ты убалтывал их маму на пляже.
Он перемежал фразы долгими паузами, внимательно следя за лицом комиссара.
— Первое тело нашли пять дней спустя в лесу — обугленное до такой степени, что даже мать не смогла опознать его сразу. А второе — еще через неделю, в точно таком же состоянии, в доме некоего Грегори Царно. То есть восемь лет спустя после совершенного Юро убийства близнецов ты столкнулся с аналогичным преступлением. Отличие в том, что на этот раз преступление это затронуло тебя лично. Ох, как сильно затронуло. С ума сойти, до чего жестокой может быть судьба!
Шарко мысленно отгородился от Маньяна. Он сидел неподвижно, будто мраморный, но внутри все кипело. Где Маньян накопал столько подробностей? Как далеко продвинулся, ступив на его личную территорию?
— И с этого дня ты покатился вниз по наклонной плоскости. Прости-прощай, кабинет в Нантере — ты возвращаешься в уголовку, ко мне. Ты превратился в развалину, ты никак не можешь прийти в себя, ты разгребаешь дерьмо «на земле», потому как ни на что больше не годен. Энебель тебя не простила, ведь в том, что детей похитили, виноват именно ты, это ты в какой-то степени похититель ее детей. И у тебя нет ни малейшей возможности вернуть их матери…
Шарко не мог больше огрызаться. Что говорить? Что делать? Он сидел и с отвращением смотрел на Маньяна, а тот, выпустив новый клуб дыма, сидел и смотрел на него. Лицо этой сволочи было серым, непроницаемым.
— Иногда для того, чтобы отдать одному, приходится взять у другого. Это ты и сделал. Ты взял жизнь. Жизнь человека, который заслуживал того, чтобы гореть в аду. Жизнь, которая показалась тебе эквивалентом жизни Грегори Царно. Ты поступил по закону возмездия: око за око, зуб за зуб.