– Согласен. Кстати, одна из моих любимых. А Гиббона ты читал?
– Нет, сэр, – застенчиво прошептал Джордан. Краска схлынула со щек, оставив их слегка розовыми. – У меня его нет.
– Когда закончишь Плутарха, я дам тебе Гиббона. – Родс вернул мальчику затрепанный экземпляр «Сравнительных жизнеописаний». – Ты ведь знаешь, где я живу?
– Конечно, мистер Родс.
Каждый божий день, по дороге с уроков, Джордан делал крюк и, нарочно замедляя шаги, проходил мимо палаток лагеря Родса и Пикеринга, где царил холостяцкий беспорядок. Дважды ему повезло увидеть своего кумира издалека, и каждый раз мальчик торопливо убегал, не в силах преодолеть застенчивость.
– Вот и хорошо. Заходи, когда будешь готов.
На секунду задержав взгляд на ангельском личике, Родс повернулся и последовал за остальными.
Четверо мужчин непринужденным кружком уселись на пустых ящиках и бревнах. Зуга с облегчением вздохнул, подумав, что еще слишком рано предлагать гостям спиртное. У него едва хватало денег, чтобы прокормить семью, где уж тут на виски тратиться – тем более что в этой компании одной бутылкой не отделаешься: гости были не дураки выпить.
Для начала все потягивали кофе и обменивались новостями. Наконец Пикеринг перешел к истинной цели визита.
– Мы придумали всего два способа вернуться к разработке участков возле дороги номер шесть, – начал он. – Во-первых, насыпь…
– Я против! – резко и нетерпеливо оборвал Родс. – Через пару месяцев мы столкнемся с той же самой проблемой – шахты слишком глубоки!
– Я согласен с мистером Родсом, – сказал инженер Хейз. – В лучшем случае насыпь исправит положение лишь на время, а потом развалится под собственным весом.
– Внимания заслуживает только предложение майора Баллантайна, – вмешался Родс. Зугу поразила его манера отсекать ненужную дискуссию и сосредотачиваться на сути дела. – Единственный способ решить проблему глубины шахт – это построить подъемники по краю карьера и опустить на дно канаты. Хейз приготовил кое-какие наброски.
Инженер развернул принесенные чертежи прямо на пыльной земле и придавил уголки камешками из отвалов отработанной породы, кучи которой грозили поглотить лагерь Зуги.
– Я использовал конструкцию на кронштейнах, – заговорил Хейз, объясняя чертежи сухим языком технических терминов. Остальные придвинулись поближе, вглядываясь в листок бумаги. – Придется поднимать грузы ручными воротами и конными приводами, пока не привезем паровой двигатель, чтобы крутить лебедки.
Началось негромкое обсуждение, задавались серьезные вопросы, и если ответы звучали невнятно, их вдумчиво рассекали на части. Без лишних слов, повторений и ненужной дискуссии работа продвигалась быстро.
Решили построить на краю карьера высокие леса, на которые установят вороты.
– Придется использовать стальные тросы, пеньковые веревки ни за что не выдержат, – сказал Хейз. – Каждому участку нужен свой трос. Понадобится много троса.
– Как скоро можно его получить?
– Два месяца, чтобы доставить трос из Кейптауна.
– Во сколько это обойдется? – Зуга задал вопрос, который крутился на языке все утро.
– Дороже, чем любой из нас может себе позволить, – улыбнулся Пикеринг. А ведь у него тысяча гиней в кармане – для прииска это целое состояние.
– Что мы не можем себе позволить, так это обойтись без троса. – Родс даже не улыбнулся.
– А что делать тем, кто не в состоянии заплатить свою часть за подъемники?
– Пусть ищут деньги или ничего не получат, – пожал плечами Родс. – Разработка копей потребует вложений капитала.
– Тем, у кого нет денег, придется продать свои участки – вот и все.
– После обвала насыпи цена участка упала до ста фунтов, – сказал Зуга. – Тот, кто продаст сейчас, потеряет кучу денег.
– А тот, кто купит участок за сто фунтов, неплохо поживится. – Родс поднял взгляд от расстеленных на земле чертежей и многозначительно посмотрел на Баллантайна.
«Да он же мне совет дает!» – осознал Зуга. Однако больше всего поражали сила и решительность немигающего взгляда Родса. Теперь понятно, как молодой человек заслужил всеобщее уважение на прииске.
– Ну что, все согласны? – спросил Родс.
Зуга колебался. В кармане осталось меньше двадцати фунтов наличными, а участки, лежащие на глубине восьмидесяти футов ниже уровня земли, недоступны с поверхности и частично завалены.
– Майор Баллантайн, – все взгляды обратились на Зугу, – вы согласны принять участие?
– Да, – решительно кивнул он. – Согласен.
Деньги как-нибудь найдутся!
Все расслабились.
– Всегда непросто поставить все на одну-единственную карту, – понимающе хихикнул Пикеринг.
– Пиклинг, что это звякнуло в твоей седельной сумке, когда ты спешивался? – спросил Родс.
Пикеринг засмеялся и пошел за бутылкой.
– «Кордон аржан», джентльмены. – Пикеринг вытащил пробку. – Лучший напиток, чтобы отметить такое событие.
Выплеснув остатки кофе, мужчины подставили кружки.
– За подъемники! – провозгласил Пикеринг. – Пусть они будут построены и проработают до скончания веков!
Кружки дружно осушили.
Хейз вытер усы тыльной стороной ладони и встал.
– Я приготовлю расчеты по материалам, чтобы отослать заказ завтра, с полуденным рейсом.
Инженер торопливо зашагал к своей лошади – все, кто работал на Родса, всегда спешили.
Ни Пикеринг, ни Родс не двинулись с места. Напротив, Родс скрестил в лодыжках длинные ноги в заляпанных грязью белых брюках и пыльных сапогах для верховой езды и протянул Пикерингу кружку.
– Провалиться мне на этом месте, если сегодня нет еще какого-нибудь повода выпить, – сказал Родс под бульканье коньяка, наполняющего кружки.
– За империю! – предложил Пикеринг.
– За империю! – согласился Родс. От улыбки ямочка на подбородке стала глубже, а печальный изгиб полных губ смягчился. – Даже мерзкий премьер-министр, Гладстон, не смог остановить наступление империи на север Африки. Министерство иностранных дел наконец зашевелилось. Племена гриква получили статус британских подданных – просьба Ватербура удовлетворена. Лорд Кимберли заверил, что Западный Грикваленд станет частью кейптаунской колонии – и Британской империи.
– Замечательная новость! – вставил Зуга.
– Вы действительно так думаете? – Бледно-голубые глаза пытливо уставились на майора.
– Я в этом уверен, – ответил Баллантайн. – Единственный способ принести в Африку мир и цивилизацию – это поднять над континентом британский флаг.
После этих слов мгновенно воцарилась атмосфера дружеской непринужденности: все трое словно сблизились, даже не двинувшись с места, и разговор принял менее официальный оборот.
– Мы – самая передовая нация на свете, а потому обязаны выполнять свой долг в полной мере, – продолжал Зуга. Родс кивнул. – Мы уничтожили работорговлю в Африке, но это только начало. Если бы вы видели ужасные условия жизни на севере, царящие там дикость и отсталость, то поняли бы, как много еще предстоит сделать.
– Расскажите о глубинке, – попросил Родс тонким, почти жалобным, голосом, который так не вязался с его огромной фигурой.
– Глубинка… – повторил Баллантайн. Термин необычный, но пристал как репей, и Зуга невольно стал использовать это слово, описывая дикие земли, где довелось охотиться, путешествовать и мыть золото.
Молчаливый и задумчивый, Родс сидел на бревне, склонив лохматую голову. Он слушал внимательно, с почти религиозным пылом; каждые несколько минут встряхивался и поднимал взгляд, задавая вопрос; снова опускал голову, выслушивая ответ.
Зуга рассказывал о широких реках, неторопливо текущих в глубоких ущельях, где растут баобабы, а с зеленых отмелей, разинув розовые пасти с изогнутыми белыми бивнями, на путешественника скалятся стада бегемотов. От горизонта до горизонта, под синим небом, придавливающим землю мокрым одеялом тяжелых испарений, покачиваются гибкие стебли папируса на смертоносных малярийных болотах. Какое счастье выбраться оттуда, вылезти по крутым каменистым склонам на высокие плато, заросшие золотистой травой!
Словами, будто кистью, Зуга рисовал картины огромных пространств – равнин, усеянных стадами диких животных; прохладных зеленых лесов, ждущих топора; речушек с ледяной водой, которой можно напоить скот и людей.
Он говорил о давно исчезнувших царствах мертвых правителей, Мамбо и Мономотапа, которые построили города из огромных валунов – теперь покинутые и заросшие лианами. Древние боги сброшены с пьедесталов и разбиты вдребезги, основания стен подкопаны: корни диких фиг гибкими змеями ощупывают кладку, находя слабину, и сжимают камни, раздвигая их в стороны.
Неведомые шахтеры вырыли квадратные шахты и ушли, бросив груды вытащенной наверх породы – горы золотоносного кварца.
– Золото видно невооруженным глазом, – рассказывал Зуга. – Оно под ногами валяется, прямо посреди джунглей.
Звезда правителя Мономотапы давно закатилась, война сильно уменьшила количество подданных. С юга пришли жестокие завоеватели – отряды матабеле. Для них покоренные племена всего лишь скот, который презрительно называют «машона», «пожиратели грязи». Среди побежденных победители набирают рабов, а то и просто загоняют их, как дичь, чтобы доказать свою мужскую зрелость или потешить короля.
Матабеле несметно богаты скотом: у них десятки тысяч лоснящихся от сытости огромных быков с широко расставленными рогами, родословная которых восходит к временам Египта и Месопотамии.
Зуга рассказал о глубоких потайных пещерах в горах, где жрецы исчезнувших царств со своей прорицательницей все еще отправляют магические обряды, сплетая тонкую сеть колдовства, в которую попадут надменные гордецы матабеле.
На исходе дня, когда солнце склонялось к горизонту, закрытому тучами красной пыли, Зуга поведал о краалях матабеле, об импи – безжалостных боевых отрядах, равных которым не знала Африка: прикрываясь большими щитами из сыромятной кожи, босые воины шли в битву; обнаженные лезвия ассегаев усеивали равнину, как звезды усеивают ночное небо.
– Баллантайн, а как бы вы с ними сражались? – Вопрос Родса резко оборвал лирический поток повествования. Мгновение двое мужчин смотрели друг другу в глаза – и это было судьбоносное мгновение, миг, когда жизни тысяч людей, как черных, так и белых, застыли на весах. Очень медленно одна чаша весов пошла вниз – судьба целого континента сдвинулась, изменив свою траекторию, словно комета.
– Я бы ударил прямо в сердце. – Зеленые глаза Зуги внезапно заледенели. – Небольшой отряд всадников…
– Сколько человек?
Разговор вдруг зашел о войне.
Солнце скрывалось за горизонтом, по пыльной фиолетовой равнине ползли зловещие тени, окружая группку людей, сидевших под деревцем верблюжьей колючки.
Ян Черут подбрасывал ветки в огонь. В красноватых отблесках костра мужчины говорили о золоте и войне; об алмазах, золоте и войне; об империи и войне – от этих разговоров казалось, что из темноты выезжают колонны вооруженных всадников, направляясь в будущее.
Зуга вдруг поперхнулся на полуслове – будто увидел привидение или узнал заклятого врага, прячущегося в тенях.
– Баллантайн, что с вами? – резко спросил Родс, поворачиваясь всем телом, чтобы проследить взгляд майора.
Прислонившись к стволу верблюжьей колючки, стояла высокая статуя птицы из зеленого стеатита. Спрятанная в хаосе развешанной на ветвях упряжи и прочего снаряжения, она оставалась незамеченной, пока ее не выхватил из темноты неожиданный отблеск костра. Возвышаясь над сидящими мужчинами, словно военачальник на совете, птица слушала и направляла разговор о золоте и крови. Бессмертный, как само зло, древний, как далекие холмы, из которых его создали, сокол взирал на Зугу пустыми глазами – и тем не менее видел все. Казалось, хищник вот-вот раскроет клюв, издавая охотничий клич, или вопьется когтями в живую плоть. Зуге померещилось, что в темноте над статуей, будто живые, задрожали тени слов пророчества, изреченного давным-давно в глубокой пещере под холмами Матопо. Прекрасная обнаженная колдунья, Умлимо Мономотапа, предрекла: «Каменные соколы улетят далеко. До их возвращения не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа, ибо белый орел будет сражаться с черным быком, пока соколы из камня не вернутся в родное гнездо». Эти слова, сказанные нежным голоском, снова зазвучали в ушах Зуги, эхом отдаваясь в голове.
– В чем дело, дружище? – повторил вопрос Пикеринг.
Позвоночник пронзила дрожь, по рукам побежали мурашки, каждый волосок встал дыбом. Зуга вздрогнул, стряхивая наваждение.
– Все в порядке, – хрипло ответил он. – Так, померещилось.
Родс проследил за немигающим взглядом майора, направленным на статую, и вскочил.
– Святые угодники! Это та самая птица, о которой вы писали в книге?
Он остановился перед статуей, молча рассматривая ее, а потом прикоснулся к каменной голове.
– Великолепная работа! – пробормотал Родс. Чтобы осмотреть вырезанный на пьедестале узор из треугольных зубов акулы, он опустился на колено – и в таком положении стал похож на жреца, совершающего непонятный обряд перед идолом.
По коже побежали мурашки; избавляясь от суеверного наваждения, Зуга кликнул Яна Черута, велев принести фонарь. При свете они пристально всмотрелись в полированный камень. С отстраненным видом, словно поэт, прислушивающийся к звучащим в голове стихам, Родс завороженно провел ладонью по статуе.
Пикеринг и Зуга давно вернулись на свои места возле костра, а Родс все стоял в одиночестве возле каменного сокола.
– Баллантайн, это настоящее сокровище. Как вы можете бросить его под деревом? – укоризненно сказал он, вернувшись к огню.
– Статуя валялась в худших условиях сотни, а может быть, тысячи лет, – сухо возразил Зуга.
– Вы правы, – вздохнул Родс, переводя взгляд на птицу. – Статуя ваша, так что дело хозяйское. – И внезапно предложил: – Я куплю ее. Назовите цену.
– Не продается, – ответил Зуга.
– Пятьсот фунтов.
– Нет.
– Тысяча.
– Ничего себе! – вставил Пикеринг. – На эти деньги можно купить десять участков!
Не глядя на друга, Родс кивнул:
– Верно, за тысячу фунтов майор Баллантайн мог бы купить десять участков или заплатить свою долю за подъемники.
Тысяча фунтов! Соблазнительное предложение. Тысяча фунтов решила бы все проблемы.
– Нет, – покачал головой Зуга. – Извините.
Он решил объяснить причину:
– Статуя стала моим божком, талисманом удачи.
– Талисман удачи! – фыркнул сидевший напротив Ян Черут, и все трое повернулись к нему, только сейчас заметив желтого сморщенного гномика, спрятанного ночной темнотой. – Тоже мне удача! – презрительно повторил готтентот. – С тех пор как мы подобрали эту проклятущую птицу, удача обходит нас стороной. – Он сплюнул в костер; слюна зашипела и взорвалась облачком пара. – Эта птичка подарила нам мозоли на ногах, ободрала кожу на спине, сломала оси повозок и заставила лошадей охрометь. От нее мы получили лихорадку, хворь и смерть. Мисс Алетта умерла, глядя на эту пташку, и Джорди отправился бы вслед за матерью, не выброси я проклятую штуковину из палатки.
– Ерунда! – сердито отрезал Зуга. – Суеверия, готтентотские сказки!
– Ну да, – запальчиво возразил Ян Черут. – То, что мы сидим в пыльной преисподней, отгоняя мух и потирая пустые животы, – это что, тоже готтентотские сказки? На всех соседних участках вытаскивают жирненькие алмазы, а мы находим только помет и навоз – это что, суеверия? Или нам приснилось, что дорога обрушилась на наши участки и чуть не завалила Ральфа? Такую удачу приносит нам птичка? Послушай старика: возьми тысячу фунтов, предложенные мистером Родсом, и благодари его за то, что избавил тебя от этой… этой… – Не находя слов, готтентот мрачно уставился на статую под деревом.
– Черт побери! – ухмыльнулся Пикеринг. – Да ты бранишься не хуже законной жены!
Никого не удивила такая вольность в обращении слуги к хозяину. В Африке подобные отношения были в порядке вещей: слуга считался членом семьи и все признавали его право голоса в семейных делах.
– Ян Черут ненавидит статую с тех пор, как мы ее нашли.
– Расскажи-ка мне, как это получилось, – приказал слуге Родс.
Ян Черут самодовольно раздулся, обрадовавшись возможности рассказать интересную историю внимательным слушателям из влиятельных людей. Он с важным видом набивал глиняную трубку махоркой и прикуривал от уголька, а мальчишки потихоньку вылезли из палатки, предвкушая его рассказ. Осторожно глянув на Зугу, они убедились, что отец не возражает, и осмелели.
Джорди сел рядом с Яном Черутом, склонив золотистую головку на плечо готтентота; Ральф скромно присоединился к мужчинам.
– Мы путешествовали по диким землям целый год, – начал Ян Черут. – Целый год не видели ни одного цивилизованного человека…
Мальчики устроились поудобнее. Они сто раз слышали эту историю, и с каждым разом она им все больше нравилась.
– По дороге от берегов реки Замбези мы убили двести слонов, сражались с бандитами и дикарями. Большинство носильщиков сбежали, умерли от болезней или попали в пасть хищникам. Припасы давно закончились – не было ни соли, ни чая, ни лекарств, да и пороха всего ничего. Одежда превратилась в лохмотья, сапоги стоптались до дыр, и мы ставили на них заплаты из шкуры свежеубитого буйвола. Это было гибельное путешествие – через горы, где нет перевалов, по рекам, не имеющим названий. От обычных людей давно бы остались только скелеты, дочиста обглоданные хищными птицами. Мы захворали, выбились из сил и потеряли дорогу. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались безлюдные холмы, заросшие такими кустами, через которые разве что буйволы проберутся.
– И тогда вам понадобился мед, чтобы подкрепить свои силы! – не удержался Джордан, который знал эту историю слово в слово. – Иначе пришла бы ваша погибель.