На вершине холма готтентот вырыл в твердой, как камень, почве яму футов в десять глубиной – крохотную царапину по сравнению с тем, что последовало за этим. С безумной поспешностью, пугливо оглядываясь на бегущую вверх по склону толпу, Флитвуд разметил центральную линию своего участка, вбив колышки поперек узкого горла разведочной шахты.
Ночь спустилась на поле боя, где мускулистые старатели осыпали друг друга бранью, махали кулаками и кирками, чтобы расчистить место и вбить собственные колышки. К полудню следующего дня, когда фермер Де Бир выехал из своего скромного двухкомнатного жилища, чтобы выписать «письма», как назывались здесь лицензии, весь холм был размечен на участки – и даже плоская равнина в радиусе полумили от подножия холма встопорщилась колышками.
Каждый участок – квадрат в тридцать футов шириной, отмеченный в середине и по углам заостренными колышками верблюжьей колючки. За ежегодный взнос в десять шиллингов фермеру Де Биру старатель получал «письмо», которое давало право владения и разработки участка на неограниченный срок.
К заходу солнца того первого дня счастливчики, отхватившие середину холма, едва царапнув каменистую почву, нашли сорок камней чистой воды, и всадники помчались на юг, оповещая мир, что холм Колсберг – настоящая гора алмазов.
Когда фургон Зуги Баллантайна скрипел на последних милях изрытой колесами дороги, холм уже наполовину исчез, словно изгрызенный червями прогнивший сыр, но люди по-прежнему копошились в остатках. На пыльной равнине у подножия холма собралось почти десять тысяч душ – черных, коричневых и белых. Дым от их очагов испачкал высокую синеву неба серой грязью, на мили вокруг старатели почти под корень свели заросли верблюжьей колючки, пустив их на подкормку своих костров.
Поселок представлял собой неряшливую россыпь грязных, потрепанных непогодой парусиновых палаток. Кое-где виднелись похожие на ящики лачуги, сколоченные из листов гофрированного железа, привезенного за много миль, с далекого побережья. Некоторые хижины выстроились в приблизительно прямые линии, образуя подобия улиц. Здесь поселились скупщики алмазов, которые прежде бродили по приискам, а теперь сочли выгодным открыть постоянные лавки у подножия того, что осталось от холма Колсберг. В свободной Бурской республике законы об алмазах находились в зачаточном состоянии, требуя лишь, чтобы каждый лицензированный покупатель имел вывеску со своим именем. Написанные корявыми буквами вывески висели на железных коробах душных лавочек, однако большинство скупщиков этим не ограничивались: над их крышами возвышались еще и мачты, на которых реял громадный флаг кричащей расцветки, оповещая старателей, что хозяин на месте и готов совершить сделку. Яркие флаги придавали поселку ярмарочный вид.
Зуга Баллантайн вел упряжку волов вдоль узкой петляющей колеи – одной из многих, пересекавших поселок. Иногда возок приходилось отворачивать в сторону, чтобы обогнуть перекрывающие дорогу рудные отвалы или глубокие заболоченные лужи, натекшие из отхожих мест и от сортировочных столов.
В поселке Зугу прежде всего поразила невыносимая скученность. Он привык к равнинам и лесам, к широким, ровным горизонтам, а тут ни стать, ни сесть. Старатели жили на расстоянии вытянутой руки друг от друга: каждый старался обосноваться как можно ближе к своему участку, чтобы не тащить добытую нелегким трудом породу слишком далеко.
Зуга надеялся найти открытое местечко, где можно распрячь волов и поставить большую палатку, однако на расстоянии четверти мили от холма шагу ступить было негде.
Он оглянулся: Алетта неподвижно сидела на козлах, подпрыгивая вместе с фургоном на ухабах, и смотрела прямо перед собой, словно не замечая полуголых мужчин – многие едва прикрыли бедра куском тряпки. Под беспощадно жгучим солнцем покрытые потом старатели, кто с бранью, кто с песнями, измельчали хрустящие комья желтоватой почвы и забрасывали их лопатами в промывочные лотки.
Грязь вызвала отвращение даже у Зуги, которому довелось работать в краалях машона на севере и жить с бушменами, в жизни не принимавшими ванны.
Цивилизованный человек оставляет особенно отвратительные отбросы. Каждый квадратный дюйм пыльной красной земли между палатками и лачугами был покрыт мусором: валялись ржавые жестянки из-под солонины; блестели на солнце осколки бутылок и фарфора; лежали снежные заносы клочков бумаги, разлагающиеся трупы приблудных кошек и выброшенных хозяевами собак, кухонные отбросы, фекалии тех, кому было лень вырыть в твердой почве яму и прикрыть ее серебристым пучком местной травы, – а также гнил весь прочий неопознанный мусор, которым десять тысяч человеческих существ окружили себя в отсутствие контролирующих органов и санитарных норм.
Зуга поймал взгляд Алетты и ободряюще улыбнулся, но она не ответила на его улыбку: ее губы были решительно сжаты, а в огромных глазах плескались слезы, грозя вот-вот сорваться с ресниц.
Упряжка Баллантайнов протиснулась мимо грузовой повозки, которая привезла товары с побережья, за шестьсот миль отсюда; торговец вывесил на фургоне написанный мелом список:
«Свечи – 1 фунт за пакет.
Виски – 12 фунтов ящик.
Мыло – 5 шиллингов кусок».
Зуга не решился взглянуть на Алетту: цены здесь в двадцать раз выше, чем на побережье. Лагерь алмазоискателей на ферме Де Бира, пожалуй, был самым дорогим местом на планете. Оставшиеся в широком кожаном поясе соверены внезапно показались Зуге легче перышка.
Только к полудню Баллантайны отыскали на окраине громадного поселения местечко, где смогли расположиться.
Готтентот Ян Черут, старый верный слуга Зуги, повел волов на водопой. Зуга торопливо поставил тяжелую парусиновую палатку: Алетта и мальчики натягивали веревки, а он забивал колышки.
– Тебе надо поесть, – пробормотала Алетта, сидя на корточках над костром и все еще избегая смотреть на мужа. Она помешивала в чугунном котелке остатки тушеного мяса газели, убитой Ральфом три дня назад.
Зуга подошел к жене, склонился и, положив ей руки на плечи, поднял на ноги. Она двигалась тяжело, как старуха: долгое, полное тягот путешествие отразилось на ее хрупком здоровье.
– Все будет хорошо, – сказал он, однако жена так и не подняла глаз: наверное, слишком часто слышала эту фразу раньше.
Он обхватил ее подбородок ладонями, приподнял лицо – и тут слезы прорвались и потекли по щекам, оставляя следы на покрытой красной пылью коже. Зуга почему-то разозлился, словно усмотрев в слезах обвинение, убрал руки и отступил назад.
– Я вернусь до темноты, – резко сказал он и, отвернувшись, зашагал к разрушенному силуэту холма, который отчетливо виднелся даже сквозь вонючее облако дыма и пыли, висевшее над лагерем.
Зуга будто стал привидением, эфемерным существом, невидимым для человеческих глаз. Мимо него по узкой дорожке торопливо проталкивались люди; когда он проходил мимо склонившихся над лотками старателей, никто не поднимал головы и не удостаивал его даже взглядом: весь поселок жил ради единственной цели, игнорируя все остальное.
По опыту Зуга знал, где можно пообщаться с людьми и разузнать отчаянно необходимые сведения – там, где продают выпивку. Под холмом было единственное на весь поселок открытое место – площадка в форме неровного квадрата, окруженная лачугами из парусины и железа, заставленная фургонами торговцев.
Зуга выбрал хижину с громкой вывеской «Лондонский отель». Под вывеской красовались цены: «Виски – 7 шиллингов 6 пенсов. Лучшее английское пиво – 5 шиллингов кружка».
Баллантайн осторожно пробирался по замусоренной, изрытой колеями рыночной площади к «Лондонскому отелю», но тут его внимание привлекли нестройные вопли «Потому что он славный парень!», долетевшие от холма. Разношерстная компания красных от пыли и возбуждения старателей с криками и песнями несла на плечах одного из своих собратьев. Опередив Зугу, компания протолкалась в покосившийся бар. Из соседних забегаловок и стоявших вокруг фургонов выскочили любопытные, выясняя причину такой суматохи.
– Что стряслось? – закричал кто-то.
– Черный Томас вытащил «обезьяну»! – бросили в ответ.
Жаргон старателей Зуга выучил гораздо позже. «Обезьяной» называли алмаз весом в пятьдесят карат и больше, а «пони», недостижимая мечта каждого старателя, весил сто карат.
«Черный Томас вытащил «обезьяну»!» – разнеслось по лагерю. Вскоре бар был забит под завязку, и кружки пенящегося пива для тех, кто оставался у входа, приходилось передавать через головы.
Зуга не видел счастливчика: толпа окружила Черного Томаса со всех сторон, и каждый старался подобраться к нему как можно ближе, словно этим мог заполучить частичку удачи.
Услышав радостные вопли, скупщики алмазов спустили флаги и поспешно бросились через площадь, словно стервятники, слетающиеся на добычу льва. Самые первые, задыхаясь, подбежали к толпе зевак у входа и запрыгали, пытаясь разглядеть счастливчика.
– Скажите Черному Томасу, что Вернер Львиное Сердце готов сделать открытое предложение – передайте ему!
Предложение слегка изменило форму по дороге от забитого зеваками входа к адресату:
– Эй, Черный! Львиная Задница готов на открытое!
«Открытое предложение» гарантировало определенную сумму, и старатель имел право обратиться к другим скупщикам. Если никто не давал больше, то он возвращался к первоначальному покупателю и получал свои деньги, как договаривались.
Приятели подняли Черного Томаса на плечи, чтобы он посмотрел поверх голов. Счастливчик оказался маленьким, черным, как цыган, валлийцем с пивной пеной на усах. С певучим валлийским акцентом он выразил свое несогласие:
– Слушай, Львиная Задница, грабитель ты эдакий, да я скорее… – даже неотесанные старатели моргнули и фыркнули, услышав, что именно сделал бы Томас с алмазом, – чем позволю тебе наложить на него твои мерзкие лапы!
В голосе звенела горечь бесчисленных унижений и несправедливых сделок, которые он вынужден был заключить. Сегодня, завладев «обезьяной», Черный Томас превратился в короля копей – и пусть его правление скоротечно, он выжмет из своего положения все, что возможно!
Зуга так никогда и не увидел тот камень – и больше никогда не встречал Черного Томаса. К полудню следующего дня коротышка-валлиец продал алмаз вместе с «письмом» и отправился в долгое путешествие к югу, которое приведет его обратно домой, в более приятные и зеленые земли.
Зажатый между возбужденными потными телами заполнивших забегаловку посетителей, Зуга тщательно подыскивал собеседника – между тем кружки опрокидывались, голоса звучали все громче, шутки становились все грубее.
Зуга выбрал того, кто, судя по манерам и речи, был джентльменом и вырос на родине, а не в колониях. Старатель пил виски, и едва его стакан опустел, Зуга придвинулся поближе и заказал еще порцию.
– Очень щедро с вашей стороны, старина, – поблагодарил тот. Англичанину не исполнилось и тридцати, выглядел он весьма привлекательно, отличаясь светлой кожей и шелковистыми бакенбардами. – Меня зовут Пикеринг, Невил Пикеринг, – представился он.
– Баллантайн – Зуга Баллантайн. – Зуга пожал протянутую руку, и англичанин переменился в лице.
– Господи, да вы же охотник на слонов! – Пикеринг повысил голос: – Эй, ребята, здесь Зуга Баллантайн. Тот самый, который написал «Одиссею охотника»!
Вряд ли хотя бы половина из присутствующих умела читать, однако то, что Зуга написал книгу, восхитило всех. Баллантайн внезапно оказался в центре внимания, вытеснив Черного Томаса.
К фургону Зуга возвращался уже в сумерках. Алкоголь никогда не ударял ему в голову, да и луна светила ярко, так что он без труда пробирался по заваленной отбросами дороге.
Выпивка обошлась в несколько соверенов, зато он многое узнал о местной жизни – узнал, о чем мечтают и чего боятся старатели, почем нынче «письма», выяснил политику и экономику цен на алмазы, выведал геологическое строение месторождения и еще сотню интересных фактов, а также завел дружбу с человеком, который изменит всю его жизнь.
Алетта и мальчики уже спали; коротышка-готтентот ждал Зугу, сидя на корточках возле костерка, – в серебристом свете луны он походил на гномика.
– Бесплатной воды нет, – угрюмо сообщил он. – До реки идти целый день, а этот грабитель-бур, владелец колодца, продает воду по цене бренди.
Ян Черут всегда знал цены на алкоголь уже через десять минут после прибытия на новое место.
Зуга осторожно влез в фургон, стараясь не разбудить мальчиков. Алетта напряженно вытянулась на узкой койке из сыромятных кожаных ремней. Он лег рядом, и оба долго молчали.
– Ты намерен остаться здесь… – наконец прошептала она, и ее голос надломился. – В этом жутком месте, – с тихой яростью закончила она.
Он промолчал. За парусиновой перегородкой всхлипнул Джордан, и снова все стихло. Зуга дождался, пока мальчик успокоится, и только потом ответил:
– Сегодня валлиец по имени Черный Томас нашел камень. Говорят, один из скупщиков предложил за него двенадцать тысяч фунтов.
– Пока тебя не было, ко мне подошла женщина, предлагая козье молоко, – сказала Алетта, будто не слышала его слов. – Она говорит, что в лагере лихорадка. Умерли женщина и двое детей, а другие заболели.
– За тысячу фунтов можно купить неплохой участок на холме.
– Зуга, я боюсь за мальчиков, – прошептала Алетта. – Давай уедем обратно, навсегда оставим эту бродячую цыганскую жизнь. Папа всегда хотел, чтобы ты помогал ему в деле…
Отец Алетты был богатым торговцем в Кейптауне, но Зугу бросило в дрожь при мысли о высокой конторке в полутемной бухгалтерии «Картрайта и компании».
– Мальчиков пора отдать в хорошую школу, не то они вырастут дикарями. Зуга, пожалуйста, давай вернемся.
– Дай мне неделю, – сказал он. – Всего неделю – ведь мы проделали такой долгий путь.
– Боюсь, что я не выдержу целую неделю среди мух и помоев.
Она вздохнула и повернулась спиной, отодвигаясь от него как можно дальше на узкой постели.
Семейный врач – тот самый, который принимал новорожденную Алетту, а потом ее сыновей и заботился о ней после многочисленных выкидышей, – зловеще предупредил супругов: «Алетта, следующая беременность может стать для тебя последней. Я не беру на себя ответственность за последствия». С тех пор вот уже три года в тех редких случаях, когда они все же оказывались в одной постели, она спала, повернувшись к мужу спиной.
Зуга выскользнул из фургона еще до зари, пока жена и дети спали. В предрассветной темноте он разворошил уголья и, присев у костра, выпил чашку кофе. Едва небо порозовело, Баллантайн влился в поток повозок и толпу людей, спешивших начать наступление на холм.
Становилось все светлее, жара усиливалась, а Зуга в клубах пыли ходил от участка к участку, приглядываясь и прикидывая. Он давно стал геологом-любителем, прочитав в этой области все книги, которые удавалось достать, – часто при свечах во время одиноких охотничьих вылазок в вельд. Во время редких наездов домой Баллантайн проводил дни и недели в Музее естествознания в Лондоне – большей частью в отделе геологии. Зуга натренировал глаз и научился подмечать расположение слоев породы, а также определять зернистость, вес и цвет образцов.
На большинстве участков в ответ на его попытки завести разговор старатели лишь пожимали плечами и поворачивались спиной, однако один-два запомнили его как «охотника на слонов» и «писателя», используя его визит в качестве предлога оторваться от работы и пару минут поболтать.
– У меня два участка, – сказал старатель, представившийся как Джок Дэнби. – Я называю их Чертовы шахты. Этими руками, – он поднял здоровенные ручищи с мозолистыми ладонями и обломанными, черными от грязи ногтями, – этими самыми руками я перелопатил пятнадцать тысяч тон породы, а мой самый большой камушек потянул всего на два карата. Вон там, – показал он на соседний участок, – работал Черный Томас. И вчера он вытащил «обезьяну», чертову вонючую «обезьяну», всего в двух футах от моего колышка! Черт побери, тут у любого сердце разорвется!
– Хотите, пива поставлю? – Зуга мотнул головой в сторону ближайшей забегаловки.
Парень облизнул губы, потом с сожалением покачал головой.
– У меня мальчонка голодный сидит – все ребра наружу у малявки, а мне завтра в полдень с этими вот расплачиваться. – Он показал на шестерых полуголых туземцев, которые вместе с ним вкалывали с киркой и ведром на дне квадратной ямы. – Эти поганцы мне каждый день в целое состояние обходятся.
Он поплевал на мозолистые ладони и взялся за лопату, но Зуга плавно перевел разговор:
– Говорят, на уровне равнины залежи иссякнут. – Холм уже срыли настолько, что над окружающей равниной он возвышался едва футов на двадцать. – Как вы думаете?
– Мистер, да разве можно такое вслух говорить! Так и сглазить недолго. – Джок задержал взмах заступа и хмуро посмотрел на стоявшего над ними Зугу – в его взгляде отражался страх.
– А продавать не надумали? – спросил Зуга.
Страх мгновенно исчез. Выпрямившись, Джок хитро прищурился.
– А что? Купить хотите? Дам совет задаром: даже и не думайте о покупке, если в кармане не завалялось шести тысяч фунтов.
Он с надеждой посмотрел на Зугу, но тот сохранял на лице полную бесстрастность.
– Благодарю вас и надеюсь, что камешки не иссякнут.
Зуга приложил руку к широкополой шляпе и зашагал прочь. Джок Дэнби проводил его взглядом, злобно сплюнул на желтую землю и замахнулся лопатой так, словно хотел укокошить смертельного врага.
Уходя, Зуга почувствовал странное возбуждение. Было время, когда он жил игрой в карты и в кости, и теперь в нем заговорил инстинкт игрока. Порода не иссякнет. Месторождение богатое и уходит далеко в глубины земли. Ничто не могло пошатнуть его уверенность в этом, и так же твердо он знал кое-что еще.