– Нкоси какхула! Да здравствует король! – во все горло закричал Базо.
– А теперь, Базо, поднимись и выбери себе жену среди женщин. Убедись, что она добродетельна и плодородна, пусть ее первой обязанностью станет возложение обруча индуны на твою голову.
– Индлову! Нги я бонга! Слава Великому Слону!
Сидя в одиночестве у огня, Базо вспоминал каждое слово, каждую интонацию, паузу и ударение в речи короля. С удовлетворенным вздохом он осторожно, чтобы не разбудить спящих, подбросил в костер еще одну большую ветку. Искры взлетели вверх, в отверстие посреди куполообразной крыши.
Отдаленный звук прервал сладкие воспоминания – где-то вскрикнула гиена. В этом не было ничего необычного: жуткие крики противных тварей раздавались каждую ночь, от заката до рассвета. Странно лишь то, что сегодня первый крик прозвучал так поздно…
Гиены облюбовали маленькую рощицу позади загона для скота – обитатели крааля Ганданга использовали ее как общественную уборную. По ночам гиены очищали рощицу от испражнений, поэтому жители терпели присутствие тварей, к которым обычно относились с суеверным ужасом.
Одинокий крик нарушил полночную тишину. Базо прислушался, потом снова подумал о завтрашнем дне.
После короля Ганданг – один из трех самых важных вождей в Матабелеленде, ровней ему были только Сомабула и Бабиаан. Свадьба в краале Ганданга – торжественное событие, особенно если жених – его старший сын, который недавно стал вождем отряда из тысячи воинов.
Джуба, старшая жена Ганданга, мать Базо, лично проследила за приготовлением пива: опытным глазом наблюдала за брожением проросшего сорго, опуская пухлый палец в закваску из смолотых зерен, чтобы проверить температуру, отмерила последнюю добавку дрожжей, а потом стояла над солидными матронами, пока они процеживали пиво через бамбуковые сита, разливая его в огромные глиняные горшки. Знаменитым пивом Джубы наполнили тысячу горшков, по два литра каждый, – будет чем встретить прибывающих завтра гостей: на свадьбу пригласили тысячу человек.
Лобенгула и его свита уже были в пути – сегодня они ночевали в краале импи Интемба, всего в пяти милях отсюда, и прибудут завтра к полудню. Сомабула был в свите короля, а Бабиаан шел из своего крааля на востоке в сопровождении сотни телохранителей. Номуса и Хлопи вместе с дочерьми прибудут из миссии на реке Ками по особому приглашению Джубы.
Ганданг приготовил пятьдесят отборных быков из своих стад – на рассвете жених и его друзья начнут резать их и разделывать туши. В это время незамужние девушки отведут невесту к заводи на реке, вымоют, умастят жиром и намажут глиной, пока кожа не заблестит в лучах утреннего солнца. Потом невесту украсят цветами.
Снова завыла гиена – на этот раз гораздо ближе, прямо за оградой. И тут произошло нечто странное: в ответ на одинокий крик раздался целый хор, словно крааль Ганданга окружила огромная стая лохматых пятнистых зверюг, похожих на собак.
Базо изумленно подскочил: ничего себе! Похоже, там собралось не меньше сотни уродливых тварей. Он будто видел их перед собой: высокий загривок спускается к узкому заду, плоские змеиные головы пригнуты к земле, точно шея не в состоянии удержать тяжелые челюсти и желтые хищные клыки.
По крайней мере сотня! Базо почти чувствовал их дыхание: когда эти твари открывают пасти, способные перекусить берцовую кость буйвола, от них несет разложившейся падалью, испражнениями и прочей мерзостью. И все же не зловоние, а звук воя заставил кровь Базо застыть в жилах. По спине побежали мурашки.
Словно души всех мертвецов поднялись из могил, чтобы устроить шум за стеной крааля Ганданга. Гиены вопили и завывали, начиная с низкого стона и заканчивая высоким визгом.
Они орали, точно привидения убитых, которые вновь чувствуют, как сталь разрезает сердце, и жуткие вопли эхом отдавались в холмах у реки.
Гиены хохотали и хихикали почти человеческими голосами – безумным, безжалостным смехом. Взрывы дьявольского хохота смешивались с криками боли, потом к ним добавились оклики сторожей крааля, визг проснувшихся женщин в хижинах, голоса полусонных мужчин, бросившихся к оружию.
– Стой! – закричал Камуза, когда Базо подскочил к дверям, держа в руках щит и копье. – Не выходи в темноту, это колдовство! Там кричат не звери.
Его слова заставили Базо остановиться на пороге: он не боялся никакого врага из плоти и крови, но это…
Безумный хор достиг высшей точки и вдруг замолк. Наступившая тишина казалась еще более жуткой. Базо попятился от двери. С оружием в руках, его друзья расширенными от ужаса глазами смотрели на дверь, но ни один не двинулся по направлению к ней.
Проснулся весь крааль Ганданга – все молча ждали: женщины отползли в самый дальний угол, с головой укрывшись накидками; мужчины замерли в суеверном ужасе.
Молчание длилось столько, сколько требуется, чтобы пробежать вокруг ограды, а затем вновь раздался одинокий крик гиены – то же самое завывание, начинающееся с низкой ноты и переходящее в визг. Друзья Базо подняли головы, уставившись в отверстие на крыше, сквозь которое виднелось звездное небо: звук шел сверху, прямо из воздуха над краалем Ганданга.
– Колдовство! – дрожащим голосом сказал Камуза.
Базо удержал вопль ужаса, чуть не вырвавшийся из горла.
Когда визг гиены затих в ночи, остался один-единственный звук – крик перепуганной до смерти девушки:
– Базо! Помоги мне, Базо!
Только это и могло придать ему силы. Он стряхнул с себя парализующий страх, как собака стряхивает воду, выходя на берег.
– Не ходи! – завопил вслед Камуза. – Это не девушка, это ведьма!
Не слушая его, Базо сорвал задвижку с дверей.
Он сразу же увидел ее: Танасе бежала к нему с женской половины, из хижины Джубы, где невеста проводила последнюю ночь перед свадьбой.
Обнаженное тело девушки казалось призрачным, не плотнее лунной тени. Базо рванулся к ней, и они встретились перед главными воротами. Танасе изо всех сил прижалась к нему.
Больше никто не вышел из хижин: над пустынным краалем повисло испуганное молчание. Базо поднял щит, прикрывая себя и Танасе. Инстинктивно повернувшись к воротам, он увидел, что они открыты.
Базо попытался отойти к своей хижине, но Танасе окаменела в его объятиях, словно вросла в землю, а у него самого коленки подгибались от ужаса.
– Базо, – прошептала Танасе, – это они, они пришли за мной.
Костер возле ворот, который давно догорел до углей и пепла, вдруг снова ярко вспыхнул. Огонь с оглушительным ревом взвился выше человеческого роста – ограду и ворота осветили пляшущие языки желтого пламени. За открытыми воротами, на краю круга света, стоял сгорбленный старик с тонкими, как спички, конечностями, седыми волосами цвета солончаков Макарикари и пепельно-серой от старости кожей. Блеснув белками, его глаза закатились, слюна струйками потекла из беззубого рта на высохшую кожу грудной клетки, в которой можно было пересчитать все выпирающие наружу ребра.
– Танасе! – закричал он дрожащим визгливым голосом. – Танасе, дочь духов!
В свете костра взгляд Танасе поблек и стал безжизненным.
– Не слушай… – прохрипел Базо, но ее глаза покрыла голубоватая пелена, похожая на перепонку на глазах акулы или на катаракту тропической офтальмии. Девушка слепо повернула голову к призрачной фигуре за воротами.
– Танасе, твоя судьба ждет тебя!
Она с нечеловеческой силой рванулась из рук Базо, и он не смог удержать девушку.
Танасе пошла к воротам. Базо попытался последовать за ней, но обнаружил, что не в состоянии двинуться с места. Он бросил щит – тот с грохотом упал на землю, однако девушка не оглянулась. Легкая, как дымка над рекой, она шла скользящей походкой к сгорбленной фигуре у ворот.
– Танасе! – в отчаянии завопил Базо и упал на колени, тщетно пытаясь удержать невесту.
Старик протянул руку, Танасе дотронулась до нее, и костер потух так же внезапно, как вспыхнул. Темнота за воротами мгновенно стала непроницаемой.
– Танасе! – прошептал Базо.
Где-то далеко, на берегу реки, в последний раз завыла гиена.
Близнецы со всех ног влетели в церковь, нетерпеливо отталкивая друг друга, наперебой стараясь выпалить новость.
– Мама! Мама!
– Вики, я первая увидела! Я сама скажу!
Робин Кодрингтон подняла взгляд от распростертого на операционном столе чернокожего тела и нахмурилась:
– Леди не толкаются.
Не переставая подпрыгивать от нетерпения, близнецы изобразили на лицах скромность.
– Хорошо, Вики. Что случилось?
Они затараторили хором, и Робин снова остановила их:
– Я сказала «Вики»!
Виктория раздулась от важности.
– Кто-то идет к нам!
– Из Табас-Индунас? – спросила Робин.
– Нет, мама, с юга.
– Наверное, посланец короля.
– Нет, мама, это белый, и он на лошади.
В Робин мгновенно вспыхнул интерес. Она никогда бы не призналась даже самой себе, насколько ей наскучила изоляция. Белый путешественник означал новости, возможно, письма, припасы и, самое главное, книги. Ну а если гость не привезет с собой таких сокровищ, то все равно присутствие незнакомого человека развеет скуку и оживит беседу за ужином.
Робин почувствовала искушение оставить пациента на столе – ожог был пустяковым, – но сдержалась.
– Скажите папе, что я скоро приду, – велела она.
Близнецы бросились прочь, столкнулись в дверях, застряв на мгновение, но тут же выскочили, точно пробка из бутылки шампанского.
К тому времени, когда Робин закончила перевязку, отпустила пациента, вымыла руки и вышла на крыльцо церкви, незнакомец уже поднимался на холм. Клинтон вел в поводу большого сильного мула, на спине которого сидел маленький всадник – худенький парнишка, одетый в старую твидовую куртку и кепку. Близнецы приплясывали по обеим сторонам мула, Клинтон оглядывался через плечо, прислушиваясь к словам всадника.
– Мама, кто это? – крикнула через двор вышедшая из кухни Салина.
– Сейчас узнаем.
Клинтон подвел мула к крыльцу – голова всадника оказалась на одном уровне с головой Робин.
– Доктор Баллантайн, ваш дедушка, доктор Моффат, послал меня к вам и передал подарки.
Робин с удивлением поняла, что под залатанной курткой и матерчатой кепкой скрывается женщина – причем удивительно красивая, едва старше тридцати, то есть моложе самой Робин, с уверенным взглядом карих глаз и почти монгольскими скулами.
Она спрыгнула на землю с ловкостью опытного наездника и, взбежав на крыльцо, стиснула руки Робин крепкой, мужской хваткой.
– Мой муж болен, он очень страдает. Доктор Моффат сказал, что только вы способны спасти его. Вы нам поможете? Прошу вас, помогите! – взмолилась она.
– Я врач. – Робин мягко высвободила пальцы из болезненной хватки гостьи. Смутила ее вовсе не крепость руки, а какая-то странная одержимость незнакомки. – Я врач и никогда не откажу больному в помощи. Разумеется, я сделаю все необходимое.
– Вы обещаете? – настаивала женщина.
Робин слегка разозлилась.
– Если я сказала, что помогу, значит, помогу.
– Благодарю вас! – с облегчением улыбнулась незнакомка.
– Где ваш муж?
– Я обогнала его, чтобы предупредить вас о нашем приезде, а заодно убедиться, что вы согласитесь помочь.
– Что с ним случилось?
– Доктор Моффат все объяснил в письме. И прислал вам подарки, – уклончиво ответила женщина, избегая пристального взгляда Робин, и бросилась обратно к мулу.
Из седельных сумок она вытащила два пакета, обернутых в клеенку для защиты от непогоды и перевязанных сыромятными ремешками. Пакеты оказались такими большими и тяжелыми, что Клинтон взял их из рук гостьи и занес в церковь.
– Вы наверняка устали, – сказала Робин. – К сожалению, не могу предложить вам кофе – кофе закончился месяц назад. Стакан лимонада?
– Нет. – Женщина решительно покачала головой. – Я немедленно возвращаюсь к мужу, к закату мы уже будем здесь.
Она подбежала к мулу и одним прыжком взлетела ему на спину – никогда раньше Кодрингтоны не видывали, чтобы женщина так садилась в седло!
– Спасибо, – повторила незнакомка и рысью пустилась под гору.
Клинтон вышел из церкви и обнял жену за плечи.
– Какая красивая и необыкновенная женщина!
Она кивнула. Именно это ее и беспокоило: Робин не доверяла красивым женщинам.
– Как ее зовут? – поинтересовалась она у мужа.
– Не успел спросить.
– Потому что глаз от нее отвести не мог! – поддела Робин и, вырвавшись из его объятий, вернулась в церковь.
Клинтон печально посмотрел ей вслед. Он хотел было пойти за женой, потом вздохнул и покачал головой: лучше дать Робин время прийти в себя, от уговоров только хуже будет.
* * *В тишине церкви Робин развязала первый пакет и выложила на стол пять тяжелых бутылей со стеклянными пробками. Она подняла каждую и прочитала наклейки: «Карболовая кислота». «Квасцы». «Ртуть». «Йод». На пятой бутылке была надпись: «Хлороформ».
– Благослови тебя Бог, дедушка! – восторженно улыбнулась Робин.
Тем не менее она открыла бутыль и осторожно понюхала горлышко, чтобы убедиться в своей удаче: едкий сладковатый запах ни с чем не спутаешь! Хлороформ был для Робин бесценен – она бы с удовольствием отдала за него собственную кровь, капля за каплю.
Последние запасы хлороформа закончились многие месяцы назад, а Лондонское миссионерское общество, как всегда, не спешило раскошелиться. Робин жалела, что не оставила себе хотя бы несколько сот гиней от громадного гонорара за книгу, чтобы самой покупать лекарства, а не выпрашивать их у секретаря в Лондоне – письмо в один конец нередко шло целый год.
Иногда ее охватывало острое, недостойное христианки желание, чтобы этот близорукий человечек в Лондоне, лишенный всяких чувств, стоял рядом с ней, когда она вырезает поврежденный ударом дубинки глаз, свисающий из глазницы на черную щеку, или делает кесарево сечение – и все это без анестезии!
Робин прижала драгоценную бутыль к груди.
– Милый мой дедушка! – прошептала она с такой благодарностью, точно держала в руках знаменитый алмаз «Кохинор».
Поставив в сторонку склянку драгоценной бесцветной жидкости, Робин развернула второй пакет.
В нем оказались газеты: «Кейп таймс» и «Даймонд филдс эдвертайзер». Каждая колонка будет неделями читаться и перечитываться, включая уведомления и объявления об аукционах; потом бумагу используют на различные хозяйственные нужды. Под газетами лежали книги – толстые, с кожаными переплетами.
– Храни тебя Господь, Роберт Моффат!
Робин взяла перевод «Врага народа» Генрика Ибсена. Она восхищалась норвежцем за глубокое проникновение в человеческую душу и приглушенную поэтичность прозы. Увидев «Девам и юношам» Роберта Луиса Стивенсона, она задумалась: в доме четыре девы, и Робин решительно намеревалась сохранить их в блаженном состоянии девственности – ни к чему им читать всякую возбуждающую фантазии писанину! Пролистав книгу, Робин убедилась, что, несмотря на сомнительное название, это всего лишь сборник эссе, написанный добропорядочным шотландцем-кальвинистом. Пожалуй, ничего страшного, если он попадет в руки девочек, но сначала лучше самой прочитать.
При виде «Тома Сойера» Робин не очень-то обрадовалась. Она слышала, что Марк Твен легкомысленно и неуважительно пишет о подростках, усердной работе и обязанностях детей по отношению к родителям. Надо внимательно прочитать самой, прежде чем допустить к книге Салину или Кэтрин. Робин неохотно отложила остальные книги и взяла письмо от дедушки – множество страниц, исписанных дрожащим, неровным почерком; чернила явно самодельные.
Торопливо проглядев приветствия и личные новости, она добралась до середины второй страницы.
…Робин, говорят, что врач хоронит свои ошибки, – это неправда. Одну из моих я посылаю к тебе. Пациент, который доставит мое письмо, давным-давно должен был бы обратиться к врачам, располагающим достижениями современной медицины, вроде больницы в Кимберли.
Он упорно отказывается от этой возможности – у него есть на то причины, и я не пытался их выведать. Сам факт, что уже больше года он носит в теле застрявшую пулю, может указывать на возможный мотив.
Я дважды пытался вырезать инородное тело, но в восемьдесят семь лет мои глаза не так зорки, а рука не так тверда, как у тебя. Оба раза я потерпел неудачу и, боюсь, причинил больше вреда, чем пользы.
Я знаю, что ты интересуешься подобными ранами, имея солидный опыт их лечения: молодые воины Лобенгулы дают тебе неограниченные возможности для практики. Я с восхищением вспоминаю, как ты, после почти двух тысяч лет, снова ввела в медицинскую практику щипцы Диокла для извлечения зазубренных наконечников стрел, восстановив их конструкцию по описанию Цельса.
Поэтому посылаю тебе еще одного пациента, на котором ты можешь усовершенствовать свои навыки – а с ним последнюю оставшуюся у меня бутыль хлороформа: этот бедняга, в чем бы ни состояли его прегрешения, достаточно настрадался под моим ножом…
Письмо, как и появление доставившей его незнакомки, вызвало у Робин нехорошее предчувствие. Сложив исписанные листки, она сунула их в карман и торопливо вышла из церкви.
– Кэти! – позвала Робин. – Да где же эта девчонка! Она должна была подготовить домик для гостей.
– Мама, она уже пошла туда, – ответила Салина, когда недовольная Робин ворвалась на кухню.
– А где твой отец?
Вскоре гудевшая, как пчелиный улей, миссия была готова принять гостей. Часам к трем пополудни на подъеме возле реки показалась крепкая двухколесная повозка с необычно высокими колесами, запряженная парой мулов.
Вся семья собралась на крыльце дома – сестры принарядились и заплели в волосы ленточки. Близнецов раз десять предупредили не болтать глупостей и вести себя прилично. Наконец во двор въехала повозка.
Верхового мула женщина поставила в упряжку, а сама шла рядом с повозкой, колесо которой доставало ей почти до макушки. Цветной слуга в поношенной одежде вел мулов; над повозкой был натянут самодельный навес из веток и грязной парусины. Возле крыльца повозка остановилась, и все вытянули шеи, разглядывая лежащего на соломенной подстилке человека.