56. Зоря считает донесения о том, что пленные доставлялись в район Смоленска, свидетельствами о том, что они убиты. Но если новые ИТЛ для них были в районе Смоленска, то что должны были доносить люди, этапировавшие пленных, — что они доставили их в район Лондона и Парижа? Что должен был донести конвой, чтобы Зоре это понравилось?
57. Зоря считает, что распоряжения о скрытности вывоза из лагерей военнопленных, сделанные в самих этих лагерях военнопленных, — это доказательства того, что пленные убиты.
Но мы уже писали, что из-за малозаконного изменения статуса военнопленного на статус заключённого делалось всё, чтобы те пленные, кому этот статус не изменили, ничего об этом не знали.
Однако, вне лагерей перевозка пленных вообще не была не то что строгой, а даже служебной тайной. Сводки о движении тюремных вагонов в Смоленск, справка о том, сколько отправлено пленных из Старобельского лагеря, с указанием времени и количества партий, акт о сожжении почтовой корреспонденции — это документы, которые не имеют никакого грифа секретности. Не говоря о том, что на станции Гнездово в 2,5 км от будущей могилы их выгружали днём, открыто, на виду всего народа.
Как это может доказывать, даже косвенно, что пленные убиты НКВД?
58. Далее Зоря считает указание о неотправке из лагерей агентуры НКВД доказательством того, что остальные были убиты. Но зачем НКВД будет отправлять в ИТЛ людей, которых собирается использовать на разведывательной работе? Как такую глупость считать доказательством?
59. Далее Зоря считает, что факт того, что пленные были вывезены из лагерей военнопленных в ИТЛ и Сопруненко доложил, что у него лагеря пустые — это очень серьёзное доказательство, что пленные расстреляны. Уж ведь просили Зорю считать нас просто дураками, а не идиотами, — не помогает, не меняется Зоря в своем раже «фанатичной жажды правды». Но это ещё не всё.
60. Далее Зоря считает, что передача Осташковского лагеря (бывший монастырь) в ведение краеведческого музея ясно доказывает, что НКВД военнопленных офицеров расстреляло. Вы не смейтесь, на основании этих «неопровержимых косвенных доказательств» Горбачёв возложил на весь советский народ убийство.
61. Однако следующим Зоря задевает эпизод, который нам трижды интересен.
Предварительно обсудим важный для нас момент, который следует понимать. На любого лишенного свободы человека имеется «дело», оно заводится теми, кто лишил его свободы. Без законных оснований лишение свободы незаконно, и эти основания указываются в документах, которые вместе составляют «дело». Если человека заключают в тюрьму следственные органы, то они заводят следственное «дело», в документах которого человек идентифицируется, то есть устанавливается, кто он, при необходимости прикладывается то, что помогает его опознать — фотографии, анкета, отпечатки пальцев — и документы, которые свидетельствуют, что он подозревается в совершении преступления — доносы, протоколы допросов, показания свидетелей, улики и т.д.
Но как быть с военнопленными? Они ведь действовали по законам своей страны и даже в стране пленения они не считаются преступниками, хотя и подлежат изоляции. На них заводилось «учётное дело», в котором было всё для опознания этого человека, но не было документов, признающих этого человека преступником, либо подозревающих его в этом. Учётное дело не было предназначено для передачи в суд и вынесения приговора, оно было только для учёта военнопленного. На польских офицеров во время, когда они находились в лагере военнопленных, заводилось «учётное дело». Н. Лебедева описывает, какие документы входили в него: кроме анкет там были фотографии всех офицеров и дактилоскопические карты. Надо думать, что в таких «делах» были также различные жалобы и заявления этих пленных, доносы на них, их доносы, замечания людей, ведущих в лагерях агентурную работу. Но, повторяю, эти «дела» не были предназначены для рассмотрения в суде, факт, что ты военнопленный, не означает, что ты преступник.
Поэтому, когда созрело решение осудить военнопленных польских офицеров судом Особого совещания при НКВД, на них срочно стали заводиться другие дела — следственные, то есть, такие же картонные папки с документами. Заметим, что в учётных делах на военнопленных и в следственных или уголовных делах на преступников были одинаковые документы — анкеты, фотографии, отпечатки пальцев.
Надо сказать, что Особое совещание было таким специфическим судом, которому для вынесения решения не нужно было не только «дело», но и сам человек. Оно решение выносило без рассмотрения сути дела. (Об этом позже). Если бы оно хотело расстрелять поляков, то незачем было заводить на них следственные дела. А они заводились. Следовательно, сам этот факт косвенно свидетельствует, что поляков расстреливать не собирались, иначе не проводили бы огромную канцелярскую работу по заведению на каждого новой папки с похожими документами, но с другим названием.
Но вернёмся к Ю. Зоре. Он считает косвенным доказательством расстрела поляков следующее.
Начальник УПВИ Сопруненко 10 сентября 1940 года, то есть через три месяца после «расстрела военнопленных», даёт распоряжение начальнику Старобельского лагеря (из которого военнопленные вывезены ещё весной) о следующем: «Учётные дела Особого отделения на военнопленных, убывших из лагеря (кроме убывших в Юхновский), картотека учёта, а также литерные дела с материалами на военнопленных должны быть уничтожены путём сожжения».
Казалось бы, всё ясно, пленные расстреляны, а их дела сжигаются. Но прочтём, что Сопруненко пишет дальше: «До уничтожения материалов должна быть создана комиссия из сотрудников Особого отделения, которая обязана тщательно просмотреть все уничтожаемые дела с тем, чтобы из дел были изъяты все неиспользованные документы, а также материалы, представляющие оперативный интерес. Эти материалы ни в коем случае уничтожению не подлежат. Их надлежит выслать также в управление.
Как уничтожение, так и сдачу материалов в архив (в архив Харьковского УНКВД сдавались литерные дела конвойной части, охраняющей лагерь — Ю.М.), оформить соответствующими актами с приложением к ним подробных описей уничтоженного. Об исполнении донесите».
Стоп! — скажем мы себе. Из этого распоряжения следует, что уничтожались не учётные дела на военнопленных, а картонная папка с надписью «Учётное дело на военнопленного … армии …» и только! Если пленные уже убиты, то кому нужны документы на них!?
Я консультировался у разведчиков и контрразведчиков — если человек умер, то какие его документы могут представлять оперативный интерес? Только подлинный документ, удостоверяющий личность, — его можно подделать и снабдить им своего разведчика, всё остальное от покойного никакого оперативного интереса не представляет. Но именно паспорта увозили с собой офицеры, уезжающие из лагерей военнопленных, и часть их была найдена в могилах Катыни. Именно этих документов не было в Старобельском лагере в папках с названием «учётное дело».
Ну, а если человек жив, то тогда какие документы из его дела могут представлять оперативный интерес? — снова спросил я специалистов. В этом случае этот интерес представляет всё, с помощью чего его можно отыскать, — фотографии, отпечатки пальцев, сведения о местах, где он может укрываться, а также его заявления или объяснения, с помощью которых его можно скомпрометировать и этим склонить к сотрудничеству.
Довольно обширный перечень, и не удивительно, что два сотрудника Особого отделения Старобельского лагеря просматривали 4 031 учетное дело 45 дней (не более 50 дел на каждого в день) и только 25 октября составили акт о сожжении. Из него мы можем понять, что из документов учётных дел было оставлено: «…на основании распоряжения Начальника Управления НКВД СССР по делам военнопленных капитана Госбезопасности тов. Сопруненко были сожжены нижеследующие архивные дела Особого отделения:
1. Учётные дела на военнопленных в количестве 4 031 дела согласно прилагаемому списку.
2. Дела-формуляры в количестве 26 дел, список дел прилагается.
3. Алфавитные книги учёта военнопленных в количестве 6 книг по 64 листа в книге.
4. Картотека из 4031 карточки.
5. Справки на военнопленных — две папки: одна папка — 430 листов, вторая — 258 листов.
6. Опросные листы на военнопленных: одно дело 231 лист.
7. Дело-приказы Старобельского лагеря НКВД — на 235 листах.
8. Книги регистрации входящей корреспонденции — 2 штуки.
9. Фотокарточки военнопленных, вторые экземпляры — 68 штук.
О чём составлен настоящий акт в двух экземплярах».
Кстати, акт не имеет грифа секретности.
Судя по акту, исполнители консультировались по этому вопросу с Москвой и получили дополнительные разъяснения, так как сожжено значительно больше наименований документов, чем первоначально указывал Сопруненко (учётные дела и картотека), и в то же время сохранены литерные дела на военнопленных, хотя в первоначальном распоряжении их также предлагалось сжечь.
Но нам важно сейчас другое. Исполняя приказ Сопруненко о сохранении материалов «неиспользованных и представляющих оперативный интерес», были сохранены 4 031 фотокарточки военнопленных. Это следует из того, что комиссия отчиталась о сожжении только вторых экземпляров фотокарточек, а их в 4 031 деле было всего 68 штук. Первые 4031 сохранены все.
Так доказывает ли это, что пленные на октябрь 1940 года расстреляны? Нет! Это доказывает обратное — они были живы и их новые уголовные дела ради экономии заполнялись документами из старых учётных дел. Об этом же свидетельствует и сохранение литерных дел.
Следовательно, будь на месте Ю. Зори другой человек, то он написал бы, что данное распоряжение и акт — это Доказательство № 15 версии Сталина, но Зоря «фанатично» считает, что этот акт доказывает вину СССР в убийстве поляков.
62. Далее Зоря считает, что то, что во всех статистических сводках Сопруненко стал писать, что военнопленные офицеры выбыли из лагерей военнопленных в распоряжение УНКВД областей, — это факт того, что их расстреляло НКВД. А что должен был, по мнению Зори, написать Сопруненко, чтобы Зоре понравилось? Как такая запись может свидетельствовать о том, что поляки расстреляны?
63. И, наконец, последнее. Тут лучше Зорю процитировать.
«Сопоставление перечисленных документов с материалами по Катыни, опубликованными на Западе, и материалами Нюрнбергского процесса показало в большинстве случаев совпадение до мелочей. В частности, при выборочном сравнении порядок в списке НКВД на отправку военнопленных из Козельска в распоряжение УНКВД Смоленской области оказался полностью совпадающим с порядком эксгумации идентифицированных останков, проведённой немцами в 1943 году».
Полюбуемся на врождённую наглость «фанатично жаждущего правды». Что в том бреде, что написан им выше, совпадает с показаниями Прозоровского, Маркова, Базилевского и Аренса — материалами Нюрнбергского процесса?
Полюбуемся на наглость применения самоисключающих словосочетаний «выборочное сравнение» и «полностью совпадающее». Во-первых, в подтверждение этого утверждения нет ни одной цифры. Во-вторых. Выборочное — это значит не полное, а сделанное по выбору того, кто выбирает. Скажем, в одном вагоне в средней партии пленных ехали в Смоленск три офицера А, Б и В. Понятие «полностью совпадает» означает, что в средней могиле должны лежать все трое. Но если, скажем, А лежит в первой могиле, Б — во второй и В — в третьей, то тогда «фанатично жаждущий правды» исследователь делает «выборочное сравнение» — он на А и В не обращает внимания, а берёт только офицера Б и говорит: видите — он ехал в среднем вагоне, а теперь лежит в средней могиле!
Далее Зоря подводит итог своим исследованиям: «Содержание перечисленных документов позволяет сделать вывод о возможности вынесения Особым совещанием при НКВД смертного приговора в отношении военнопленных в лагерях Старобельске, Козельске, Осташкове».
Ещё раз посмотрите на то, что нашёл Зоря. Что в этих документах позволяет сделать вывод, что особое совещание при НКВД назначило военнопленным не 5 лет в исправительно-трудовых лагерях, а расстрел? То, что бывший монастырь, по нужде занятый под военнопленных, после их убытия отдан краеведческому музею?
А между тем большой коммунистический чиновник Фалин, на основании вывода этих исследований, написал Горбачёву письмо с рекомендацией признать вину СССР в убийстве польских офицеров. Подписал мило: «Ваш Фалин». Как мог Горбачёв отказать милому человеку? И в апреле 1990 года он облил свой народ грязью геббельсовских помоев.
Но после этого сложилась интересная ситуация. Горбачёв уже сообщил, что СССР виновен в убийстве поляков, а ни единого факта в подтверждение этого утверждения до сих пор ещё не было. Наоборот, как вы видите из тех документов, что были добыты Зорей и остальными членами бригады Геббельса, следовало, что на октябрь 1940 года они были живы и никто ничего с ними не собирался делать.
Потребовались люди, которые могли бы сфабриковать какие-нибудь убедительные фальшивки и ими подтвердить уже объявленное признание и тем самым подтвердить Горбачёву статус президента СССР, а не безответственного болтуна.
Найти таких людей не составляло труда.
Свидетельские показания
Со времени Генерального прокурора СССР Вышинского признание подсудимого считалось «царицей доказательств». Надо сказать, что такая установка оказалась весьма удобной для тех, кто ведёт следствие по делу. Зачем тратить энергию на поиск объективных доказательств, если можно физическими и моральными пытками склонить человека к признанию того, что хочет следователь, и получить «царицу»?
Правда, один следственный орган — КГБ — похоже, удалось хоть как-то отучить от любимого занятия — получения «царицы доказательств» любым путём. По крайней мере, из диссидентов 60-80-х годов, прошедших через следователей КГБ, никто не мог пожаловаться, что из них выжимали показания силой прямо или косвенно.
Надо сказать, что отучать эту категорию следователей начал Берия. Оба раза, когда он приходил к управлению ими, он начинал с освобождения «признавшихся» и с ареста добившихся «признания». Так было, когда он сменил на посту наркома НКВД Ежова, так было и в 1953 году, когда ему снова поручили госбезопасность и он начал с ареста своего предшественника Абакумова и с освобождения врачей, уже признавшихся, что они «отравили товарища Сталина». Не могла не сыграть свою роль и травля КГБ, как главных виновников, убийц во времена «сталинского террора».
Но за кадром остались другие «специалисты» — прокуроры и следователи прокуратуры. Этих никто не отучал от получения «царицы доказательств» любым путём. И когда начальству требовалось, как в нашем случае это потребовалось Горбачёву, прокуратура фабриковала любые дела, охотно становясь соучастником любых преступлений, не гнушаясь и убийств.
Кстати, первым в послесталинское время по желанию Хрущёва был убит Берия. По сфабрикованному против него «делу» он был расстрелян тайным судом за «шпионаж в пользу Англии» и «изнасилование женщин». Между тем, эти женщины из белья выпрыгивали, чтобы поймать от Берии ласковый взгляд, и очень обижались, что он им, народным артисткам и олимпийским чемпионкам, предпочитает официантку из кафе. Но когда попали в руки следователей, то немедленно «призналось», что Берия их изнасиловал.
В 70-х годах в Витебске убивал женщин маньяк. Нет бы правительству потерпеть, пока его поймают, так оно послало в Витебск в дополнение к маньяку ещё и следователей по особо важным делам. В результате, пока милиция разыскала маньяка, эти следователи заставили троих мужчин признаться в убийстве женщин. Один из них был убит судом, один сошёл с ума.
Каким образом следователи прокуратуры заставляли свои жертвы признаваться даже в таких страшных делах, стало хорошо известно со времён, когда в Узбекистане действовали следователи Генеральной прокуратуры Гдлян, Иванов и К0. Приёмы неприхотливые. Сами они руки не пачкали. Они арестовывали свои жертвы и подсаживали их в камеры с отпетыми уголовниками, а уж те заставляли жертву признаться в том, что требовалось следователям. Если этот способ не годился, то тогда издевательства или их угроза переносились на близких родственников. Эти следователи развернулись так, что даже их идейный единомышленник, мэр Ленинграда Собчак признал: «По самому строгому счёту Гдлян и Иванов в новых социальных условиях продолжали действовать в традициях репрессивного аппарата 30-х годов».
А вот конкретные действия этих следователей Генеральной прокуратуры, описанные следователем, расследовавшим уголовное дело, открытое на самих Гдляна и Иванова (которые к тому времени уже укрылись за депутатской неприкосновенностью).
«Людей месяцами держали под стражей, шантажировали их родственников, заставляли собирать деньги… Люди в страхе за себя и судьбу своих близких отдавали и то, что нажито честным трудом. За время следствия в Узбекистане по гдляновским материалам незаконно задержано более 100 человек, так называемых хранителей ценностей… Некоторые отсидели по девять месяцев в следственных изоляторах!..
Матчанова Пашо, мать-героиня, родившая и воспитавшая 10 детей, пробыла в тюремной камере 9 месяцев. В это время был арестован и её муж. Пятеро несовершеннолетних детей остались без куска хлеба… Затем оно (уголовное дело против Матчановой — Ю.М.) будет прекращено (судом — Ю.М.) за отсутствием в действиях арестованных состава преступления…
…Аналогично арестовали П. Алимову — мать девятерых детей, Талиеву Бабизаду — мать одиннадцати детей, Саидову Ануру — мать двенадцати детей…
…Как это происходило, наглядно свидетельствует пример с Д. Бакчановым. Его, инвалида II группы, неоднократно вызывали на допросы и требовали выдать 500 тысяч рублей. Он отказывался, говорил, что никогда преступных денег не имел и не хранил. Однако под угрозой ареста его, жены и детей согласился собрать и принести следователям сто тысяч. В течение нескольких суток он занимал у родственников, знакомых деньги. Договоры займа заверил в нотариальной конторе… Однако их (деньги — Ю.М.) следователи оформят как преступно нажитые, хранимые Бакчановым якобы по просьбе одного крупного взяточника».