Джером Клапка Джером Младенец вносит свой вклад (из книги "Томми и K°")
Перевод З. Журавской.
О новом журнале «Хорошее настроение» люди со вкусом и с понятием говорили, что это самый веселый, самый умный, самый литературный из дешевых еженедельников, какой когда-либо издавался в Англии. И Питер Хоуп, редактор и один из совладельцев его, был счастлив это слышать. Уильям Клодд, издатель и второй совладелец, не приходил в особенный восторг от этих похвал.
— Смотрите, как бы вам не переборщить по части литературности, — говорил Уильям Клодд. — Золотая середина, вот чего надо держаться.
Люди — люди со вкусом и с понятием — говорили, что «Хорошее настроение» заслуживает поддержки читающей публики больше, чем все остальные еженедельные журналы, вместе взятые. Люди со вкусом и с понятием — по крайней мере некоторые из них — шли даже дальше, они подписывались на журнал. Питер Хоуп, уносясь мыслями в будущее, предвкушал богатство и славу.
Уильям Клодд, больше озабоченный настоящим, говорил:
— Не кажется ли вам, милейший, что наше издание слишком уж первосортное, а?
— Почему вы так думаете?
— Да взять хотя бы распространение. За последний месяц мы выручили…
— Если вам все равно, нельзя ли без цифр? — попросил Питер Хоуп. — Цифры меня почему-то всегда угнетают.
— Не могу сказать, чтобы и меня они особенно радовали, — согласился Клодд.
— В свое время придет и это, — утешал его Питер Хоуп. — Надо воспитать публику, поднять ее до нашего уровня.
— Насколько я заметил, публика меньше всего склонна платить за то, чтобы ее воспитывали.
— Что же нам делать?
— А я вам скажу. Нужно взять мальчишку рассыльного.
— Разве это может способствовать распространению журнала? — удивился Питер Хоуп. — И потом, мы ведь решила первый год обходиться без рассыльного. Это только лишний расход. К чему?
— Я имею в виду не просто рассыльного, — возразил Клодд, — а юношу вроде того, с которым я вчера ехал в одном вагоне в Стрэтфорд.
— Чем же он замечателен — этот ваш юноша?
— Ничем. Он читал последний номер «Библиотеки дешевых романов». Это издание покупают по крайней мере двести тысяч человек. И он — один из них. Так он сказал мне. Покончив с книжкой, он вытащил из кармана последний выпуск «Балагура» — в розничной продаже стоит полпенни, распространение тоже имеет большое, до семидесяти тысяч. И читал его, давясь от смеха, до самого Стрэтфорда.
— Но…
— Погодите минутку. Я сейчас объясню вам. Этот юноша — представитель читающей публики. Я поговорил с ним. Ему нравятся больше всех как раз те газеты и журналы, которые имеют наибольшее распространение. Он ни разу не ошибся. А остальные — насколько они ему известны — он называет «трухой». Ему нравится то, что нравится массе. Сумейте угодить ему, — я записал его имя и адрес, он согласен поступить к нам на восемь шиллингов в неделю, — и вы угодите читателям. Не тем, что просматривают случайный номер, взяв его со стола в курительной клуба, и говорят вам, что «журнал, черт возьми, отличный», но тем, что платят за него пенни и уносят его к себе домой. Вот такие читатели нам и нужны.
Питер Хоуп, талантливый журналист и редактор с идеалами, был шокирован, возмущен. Уильям Клодд, человек деловой, без идеалов, оперировал цифрами.
— И об объявлениях надо подумать, — настаивал он. — Я, конечно, не Джордж Вашингтон,[1] но что пользы врать, когда и сам себе не веришь, не говоря уж о других? Доведите мне тираж до двадцати тысяч, и я берусь вам убедить публику, что он перевалил за сорок. Но, когда мы и до восьми не можем долезть, у меня руки связаны… совести не хватает.
— Вы давайте публике каждую неделю столбцов двенадцать вполне доброкачественного литературного материала, — вкрадчиво убеждал Клодд, — но подсластив это двадцатью четырьмя столбцами варенья. Только так и можно кормить читателей — воспитывать их незаметно для них самих. А пилюля без варенья? Да они ее и в рот не возьмут.
Клодд умел настоять на своем. Пришел день, когда в редакции «Хорошего настроения» появился Филипп — в обиходе Флип — Твитл, официально в качестве рассыльного, на самом деле, без его ведома, в качестве присяжного литературного дегустатора. Рукописи, которыми зачитывался Флип, принимались. Питер стонал, но довольствовался тем, что исправлял в них наиболее грубые грамматические ошибки: опыт решено было провести добросовестно. Шутки и анекдоты, над которыми смеялся Флип, печатались. Питер, для успокоения совести, увеличил свой взнос в кассу помощи неимущим наборщикам, но это помогло ему лишь отчасти. Стихи, вызывавшие слезы на глазах Флипа, шли в разрядку. Люди со вкусом и с понятием жаловались, что «Хорошее настроение» не оправдывает их надежд. Тираж еженедельника медленно, не неуклонно возрастал.
— Вот видите! Я вам говорил! — восклицал ликующий Клодд.
— Прискорбно думать… — начал Питер.
— Думать вообще прискорбно. Отсюда мораль — поменьше думать. Знаете, что мы сделаем? Мы с вами разбогатеем на этом журнале. И, когда у нас заведутся лишние деньги, мы, наряду с этим, будем издавать другой журнал, специально для интеллигентной публики. А пока…
Внимание Клодда привлекла пузатая черная бутылочка с ярлыком, стоявшая на письменном столе.
— Когда это принесли?
— С час тому назад.
— Для рекламы?
— Кажется.
Питер поискал на столе и нашел письмо, адресованное: «Уильяму Клодду, эскв., заведующему отделом рекламы журнала „Хорошее настроение“. Клодд разорвал конверт и пробежал письмо.
— Прием объявлений еще не кончился?
— Нет. До восьми часов.
— Отлично! Присядьте-ка и черкните об этом пару строк. Только сейчас же, не то забудете. На страничку „После обеда“.
Питер сел к столу и поставил в заголовке: „Стр. п. о.“.
— А это что, — спросил Питер, — какое-нибудь вино?
— Особый портвейн, который не ударяет в голову.
— По-вашему, это преимущество?
— Конечно. Больше можно выпить.
Питер начал писать: „…обладает всеми качествами хорошего старого портвейна, без его вредных свойств…“ Я ведь его не пробовал, Клодд.
— Это ничего. Я пробовал.
— И что же? Хорошее вино?
— Отличное. Пишите: „…восхитительное на вкус и бодрящее“. Это наверняка будут цитировать.
Питер продолжал писать: „Мы сами отведали его и нашли восхитит…“
— Клодд, ей-богу же, следовало бы и мне попробовать. Ведь я его рекомендую от своего имени.
— Да вы кончайте, а то я не успею сдать в набор. Потом возьмете бутылочку к себе домой и пейте на здоровье.
Клодд, по-видимому, очень торопился. Это только усилило подозрения Питера. Бутылка стояла тут же, под рукой. Клодд хотел было перехватить ее, но не успел.
— Вы не привыкли к таким, безалкогольным напиткам, — протестовал он. — Вы в нем не разберетесь.
— Во всяком случае, я почувствую, „восхитительное“ оно или нет, — заявил Питер, откупоривая бутылку.
— Объявление в четверть страницы и заказ на тринадцать недель. Не будьте ослом и поставьте бутылку, не то еще опрокинете.
— Я именно и хочу ее опрокинуть, — возразил Питер, сам первый смеясь своей шутке. Он налил себе полстакана и отпил глоток.
— Ну что? Нравится? — свирепо осклабился Клодд.
— Вы уверены… вы уверены, что бутылка та самая? — пролепетал Питер.
— Совершенно уверен. Выпейте еще. А то вы не распробовали.
Питер рискнул сделать еще глоток.
— Вы не думаете, что его лучше было бы рекомендовать как лекарство, — ну, например, такое, которое не мешает иметь под рукой на случай нечаянного отравления? Это бы их не устроило?
— Подите и предложите им сами. Я умываю руки. — Клодд взялся за шляпу.
— Мне жаль, мне очень жаль, — вздохнул Питер. — Но я, по совести, не могу…
Клодд злобно швырнул шляпу на стол.
— Будь она проклята, эта ваша совесть! А о кредиторах своих вы никогда не думаете? Что толку от того, что я для вас из кожи лезу, когда вы на каждом шагу связываете мне руки?
— Не благоразумнее ли было бы, — сказал Питер, — обратиться к более солидным объявителям, которым не нужны такие уловки?
— Обратиться! — фыркнул Клодд. — Вы думаете, я к ним не обращался? Ведь они, что овцы. Залучите одного — к нам придет все стадо. А пока вы этого одного, первого, не залучили, остальные и слушать вас не станут.
— Это правда, — задумчиво проговорил Питер. — Я давеча толковал с Уилкинсоном из фирмы Кингсли. Он посоветовал мне попытать счастья у Ландора. Сказал, что, если мне удастся убедить Ландора, чтобы он давал нам объявления, может быть, и он сможет уговорить своих патронов.
— А пойди вы к Ландору, он бы посоветовал вам сперва заручиться согласием Кингсли.
— Все в свое время, они придут. — Питер не терял бодрости. — Тираж наш с каждой неделей поднимается. Скоро от них отбоя не будет.
— Все в свое время, они придут. — Питер не терял бодрости. — Тираж наш с каждой неделей поднимается. Скоро от них отбоя не будет.
— Не грех бы им поторопиться, — проворчал Клодд. — А то пока у нас нет отбоя только от кредиторов.
— Статьи Мак-Тира обратили на себя общее внимание, — напомнил Питер. — Он обещал мне еще ряд статей.
— Джауит, вот кого бы залучить, — вздохнул Клодд. — Остальные пойдут за ним, как стадо гусей за вожаком. Нам бы только добраться до Джауита, а дальше все будет просто.
Джауит был фабрикант знаменитого „мраморного“ мыла. Уверяли, будто на рекламу он тратит четверть миллиона в год. Джауит был столпом и опорой периодической печати. Новые издания, сумевшие заручиться объявлениями о мраморном мыле, жили и процветали; новые издания, которым было отказано в этих объявлениях, хирели и гибли. Джауит — и как бы залучить его; Джауит — и какой бы найти к нему ход; это была главная тема, обсуждавшаяся на совещаниях большинства новых редакций, в том числе и редакции „Хорошего настроения“.
— Я слышала, — сказала мисс Рэмсботем, еженедельно заполнявшая последние две страницы журнала „Письмом к Клоринде“, которая вела уединенную деревенскую жизнь и которой мисс Рэмсботем, по-видимому вращавшаяся в высшем свете, рассказывала всякие новости и сплетни, всякие остроумные и неостроумные выходки своих аристократических друзей, — я слышала, — сказала мисс Рэмсботем однажды утром, когда в редакции, как всегда, зашла речь о Джауите, — что старичок неравнодушен к женским чарам.
— Я давно об этом думаю, — сказал Клодд. — Тут бы нужно сотрудницу, а не сотрудника. Уж даму-то, во всяком случае, не вышвырнут за дверь.
— Как знать, — возразил Питер. — Если эта идея привьется, такие господа начнут брать в швейцары женщин с хорошо развитой мускулатурой.
— Ну, это пока они еще додумаются… — не сдавался Клодд.
Помощница редактора насторожила ушки. Однажды — уже давно — помощница редактора ухитрилась добиться того, что не давалось ни одному из лондонских журналистов — интервью с видным иностранным политическим деятелем. Она этого не забыла — и никому не давала забыть.
— Мне кажется, я бы могла достать для вас это объявление, — сказала помощница редактора.
Редактор и издатель заговорили в один голос очень решительно и твердо.
— А почему нет? Ведь сумела же я тогда проинтервьюировать принца…
— Знаем. Слыхали, — перебил ее Клодд. — Будь я в то время твоим отцом, я бы этого не допустил.
— Как же я мог не допустить? — возразил Питер. — Ведь она мне ни слова не сказала.
— Надо было получше смотреть за ней.
— Усмотришь за ней! Вот погодите, будет у вас своя дочка — тогда узнаете.
— Когда у меня будет дочка, я сумею заставить ее слушаться.
— Ладно! Знаем мы, какие дети бывают у холостяков, — иронически усмехнулся Питер Хруп.
— Предоставьте это мне, — молила помощница редактора. — На этих же днях вы получите объявление.
— Если ты принесешь его, я брошу его в корзину, — решительно объявил Клодд.
— Вы же сами говорили, что даме это могло бы удаться.
— Даме, но не тебе.
— Почему же не мне?
— А потому.
— Но если…
— Мы увидимся в типографии в двенадцать, — бросил Клодд Питеру Хоупу и поспешно вышел.
— Вот идиотство! — возмутилась Томми.
— Мы редко сходимся, — заметил Питер Хоуп, — но в данном случае я с ним вполне согласен, добывать объявления — вовсе не женское дело.
— Но какая же разница между…
— Огромная разница.
— Вы же не знаете, что я хотела сказать.
— Я знаю, к чему ты ведешь.
— Но позвольте же мне…
— Я и так тебе слишком много позволяю. Пора мне взяться за тебя как следует.
— Я предлагаю только…
— Что бы ты ни предлагала, ты этого не сделаешь, — был решительный ответ. — Если кто придет, скажи, что я буду в половине первого.
— Мне кажется, что…
Но Питер уже ушел.
— Как это на них похоже! — жаловалась Томми. — С ними невозможно разговаривать: когда начинаешь им объяснять что-нибудь, они уходят. Меня это до того злит!
Мисс Рэмсботем смеялась:
— Бедная Томми, как они тебя угнетают!
— Как будто я маленькая! Не сумею сама уберечь себя! — Подбородок Томми задрался кверху.
— Да будет тебе, — успокаивала ее мисс Рэмсботем. — Меня так вот никто не останавливает и ничего мне не запрещает. Я бы охотно поменялась с тобою, если б могла.
— Я бы только зашла в кабинет к старику Джауиту — и через пять минут у меня было бы объявление. Уж я знаю, я умею обращаться со стариками.
— Только со стариками? — смеялась мисс Рэмсботем.
Дверь отворилась.
— Есть кто-нибудь в редакции? — осведомился Джонни Булстрод, просовывая голову в дверь.
— Как будто вы не видите, что есть, — огрызнулась Томми.
— Так уж как-то принято спрашивать, — пояснил Джонни Булстрод, более известный среди друзей под кличкой Младенец, входя и притворяя за собою дверь.
— Что вам нужно? — осведомилась помощница редактора.
— Ничего особенного, — ответил Младенец.
— Не вовремя пришли — теперь только половина двенадцатого.
— Что с вами сегодня?
— Я зла, как черт, — призналась Томми.
Детская рожица Младенца приняла сочувственно-вопросительное выражение.
— Мы страшно возмущены, — пояснила мисс Рэмсботем, — что нам не позволяют сбегать на Кэннон-стрит и выманить у старика Джауита, фабриканта мыла, объявление для нашего журнала. Мы уверены, что стоит нам только надеть нашу лучшую шляпку, и он не в состоянии будет отказать нам.
— И вовсе незачем выманивать, — сказала Томми. — Стоило бы только повидаться с ним и показать ему цифры, и он сам прибежит к нам.
— А Клодда он не примет? — спросил Младенец.
— Никого он теперь не принимает и ни в какие новые газеты не хочет давать объявлений, — ответила мисс Рэмсботем. — Это все я виновата. Я имела неосторожность пустить слух, что он не может устоять перед женским обаянием. Говорят, будто миссис Саркитт удалось выпросить у него объявление для „Фонаря“. Но, конечно, может быть, это и неправда.
— Жалко, что я не мыльный фабрикант и не имею возможности раздавать объявления, — вздохнул Младенец.
— Да, очень жалко, — согласилась помощница редактора.
— Я бы все их отдал вам, Томми.
— Мое имя — мисс Хоуп, — поправила его помощница редактора.
— Извините, пожалуйста. Но я как-то привык уж называть вас Томми.
— Я буду вам очень признательна, если вы отвыкнете от этого.
— Простите…
— С условием, чтоб это не повторялось.
Младенец постоял сперва на одной ноге, потом на другой и, видя, что ничего из этого не выходит, сказал:
— Я, собственно, просто так заглянул — узнать, не нужно ли вам чего.
— Нет, благодарствуйте.
— В таком случае, до свиданья.
— До свиданья.
Когда Младенец спускался с лестницы, детское личико его имело такое выражение, как будто его поставили в угол. Большинство членов клуба Автолика хоть по разу в день заглядывало в редакцию узнать, не нужно ли чего-нибудь Томми. Иным везло. Не далее как накануне Порсон — толстый, неуклюжий, совершенно неинтересный мужчина — был послан ею в Плэстоу справиться о здоровье мальчика из типографии, которому повредило машиной руку. Юному Александеру, писавшему такие стихи, что многие в них даже и совсем не находили смысла, было дано поручение обойти всех лондонских букинистов в поисках Мэйтлендовой „Архитектуры“. А Джонни, — с тех пор как две недели назад его попросили прогнать шарманщика, который не желал уходить, — не получал никаких поручений.
Раздумывая о горькой своей участи, Джонни свернул на Флит-стрит. Тут на него налетел мальчик с картонкой в руках.
— Извините… — мальчуган заглянул в лицо Джонни и прибавил: — мисс, — после чего, ловко увернувшись от удара, скрылся в толпе.
Младенец, обладавший детски смазливым личиком, привык к такого рода оскорблениям, но сегодня они ему особенно досаждали. Почему у него, в двадцать два года, не растут хотя бы усы? Почему в нем росту всего только пять футов и пять с половиной дюймов? Почему проклятая судьба наделила его бело-розовым цветом лица, за который товарищи по клубу дразнят его Младенцем, а уличные мальчишки пристают к нему, выпрашивая поцелуй? Почему у него голос, как флейта, более подходящий для… Внезапно у него мелькнула блестящая мысль. Джонни бросилась в глаза вывеска парикмахерской, и он поспешил зайти.
— Постричься, сэр? — осведомился парикмахер, окутывая его простыней.
— Нет, побриться.
— Извините. — Парикмахер поспешил заменить простыню полотенцем. — И часто вы бреетесь, сэр?
— Да.
— Тэк-с… Хорошая сегодня погодка.
— Очень хорошая.