Знаю, что вам всё ещё нелегко живётся, многого не хватает, кое-что непонятно. Плохо понимается, что каждый пуд хлеба и железа у нас служит достоянием всего трудового народа, что это имущество всей трудовой массы, именно поэтому недавно собственность в Союзе Советов и названа «священной» в отличие от собственности капиталистов, которая награблена, насильственно выжата из крови, пота трудового народа и — как мы видим — служит только для угнетения его.
Всё, что работается шахтёрами под землёй, колхозниками на земле, рабочими на заводах в адской жаре, около печей, плавящих железную руду, учёными в лабораториях, агрономами на опытных сельскохозяйственных станциях, — всё это делается всеми для всех, а не для одного класса, как в мире капиталистов. Это просто понять, и в этом скрыта величайшая правда, которую давно мечтал ввести в жизнь трудовой народ всех стран. У нас он уже не мечтает, а вкрепляет эту правду в жизнь. Она вкреплялась бы более успешно, быстро и глубоко, если б люди понимали, что ко всем продуктам их труда следует относиться менее небрежно, более бережливо, что в каждом даже маленьком куске железа заключён тяжёлый человеческий труд, что в этом куске скрыты гвозди, которых нам не хватает, что трактор — великая ценность, и чем лучше, чем более длительно он работает, тем более быстро обогащает нашу страну, что трактора и сельхозмашины нельзя оставлять ржаветь под дождём и снегом, что топор, пила и каждый инструмент — друг человека.
Надо понять простую вещь: капиталист бережёт вещи потому, что они служат ему для порабощения рабочих и крестьян, единоличник бережлив, потому что хочет быть кулаком — мелким капиталистом — паразитом, вошью трудового народа, а трудовой народ должен беречь все, даже и мельчайшие вещи, сделанные им, — должен беречь их потому, что они ускоряют его движение к цели — к удовлетворению всех его потребностей, к освобождению от излишнего труда, к обогащению всей его страны, к созданию новых, лёгких условий жизни.
Работать вы, товарищи, умеете, как это видно из примера «Нового колхоза» Шебакинского района; умеете — когда хотите — организовать крепкую дисциплину, беспощадно бороться против кулаков и жуликов, против белогвардейцев, волков, наряженных в овечьи шкуры, и против лентяев. Врагов у вас ещё немало, но самое опасное для вас — быть врагами самим себе, не понимать, что вы делаете великое дело для себя и что чем успешнее оно пойдёт, тем больше привлечёт вам друзей во всём мире трудящихся, тем ближе подвинет вас к окончательной победе над всем злом и несчастиями жизни. Больше внимания друг к другу, острая и беспощаднейшая ненависть к врагам — вот чего требует борьба, вот что даёт победу.
Товарищи ударники, герои полей! Я говорю вам очень простые слова, но вы сами знаете, что настоящая мудрость — мудрость Ленина и его учёников — всегда проста. И это, конечно, не моя мудрость, я вовсе не считаю себя мудрецом, я в своей области такой же скромный работник, как любой из вас. И если я, не говоря громких да красивых слов, говорю вам о необходимости беречь всё то, что сделано для вас и делается вами, так ведь вы и сами знаете: надо беречь! Ведь и простой топор чем дольше служит, тем больше срубит.
Ну, вот и всё! Желаю вам, дорогие товарищи, бодрости духа, роста сил ваших, работайте, учитесь, уважайте друг друга, каждый из вас достоин уважения, потому что каждый из вас — герой в своём деле.
Да здравствует ударничество! Да здравствуют ударники, подлинные герои труда!
[Приветствие Красной Армии]
Горячий сердечный привет бойцам первой в истории человечества социалистической армии, которая будет бороться только за действительную справедливость, необходимую всему миру трудящихся.
Детям Сахалина
Здравствуйте, ребята!
Получил ваше письмо. Посылали вы его января 10, а до меня оно дошло 17 марта, — вот как далеко от вас я живу!
Вы очень хорошо сделали, написав мне. Ваше письмо — подарок, которым я горжусь, как орденом.
Я получал письма от детей европейцев, конечно, их письма тоже радовали меня, но — не так глубоко, как ваше письмо, дети гиляков, тунгусов, орочон. Ведь неудивительно, что дети европейцев грамотны, — удивительно и печально, что среди них есть безграмотные. А вы — дети племён, у которых не было грамоты, ваших отцов избивали, грабили русские и японские купцы, двуногие звери, ваших отцов обманывали и держали в темноте шаманы, такие же обманщики, как европейские попы. И вот вы — учитесь, а через несколько лет вы сами будете учителями и вождями ваших племён, откроете пред ними широкую, светлую дорогу ко всеобщему братству рабочего народа всей земли. Вот в этом — великая радость для меня и для вас.
Что нужно особенно хорошо знать, помнить для того, чтобы правильно жить? Прежде всего, надобно знать и помнить, что всё на земле создаётся трудом и что настоящим, законным хозяином всей земли и всего, что сделано на ней, — является рабочий народ, рабочий класс. Для рабочего класса не должно быть ни орочон, ни тунгусов, ни гиляков, ни чукчей и якутов, ни японцев или американцев и русских, — рабочие люди всего мира — товарищи, огромная, единая семья хозяев земли и строителей нового мира, в котором не будет богатых и бедных, обманщиков и обманутых, грабителей и ограбленных, убийц и убиваемых.
Кто может построить мир так, чтоб в нём исчезла вражда богатых людей, которые из жадности к деньгам затевают кровавые войны и безнаказанно грабят друг друга, как японцы китайцев?
Такой мир могут построить только рабочие. Только рабочие могут прекратить бесполезный труд, затрачиваемый на выработку ружей, пушек, военных судов. Они смогут сделать это тогда, когда везде, во всём мире отнимут власть из рук богатых, как это сделали русские рабочие. Вы, ребята, видите, что русские рабочие, хозяйствуя на своей земле, дают возможность свободно учиться людям всех племён, живущих на русской земле, и учат их не поддаваться обману попов и внушениям стариков, чей разум слепо затемнён веками безграмотности.
Примеру рабочих русских следуют рабочие всего мира, постепенно организуясь на борьбу против капиталистов. И вы, молодёжь племён Сахалина, тоже должны принять в плоть и кровь вашу это учёние, освобождающее весь трудовой народ земли.
Вам — как всем — надобно понять, что вы учитесь не только для себя, не только для того, чтобы освободить сородичей и единоплеменников ваших из плена тёмной старины, — вы учитесь для того, чтоб включить вашу свободную энергию в работу всего трудового народа земли, — в работу завоевания власти трудящихся над миром, в работу уничтожения угнетателей, хищников, паразитов.
Желаю вам, дети, бодрости духа и неутомимости в труде постижения грамоты!
Ответ В. Золотухину
Товарищ Золотухин приводит в письме своём фразу мою «Я страдал тогда фанатизмом знания». Эта фраза — весьма яркий пример непродуманного пользования словами, ибо в ней противоестественно соединены понятия, враждебные одно другому и взаимно отрицающие друг друга.
Во-первых: неправильно и неуместно употреблён глагол «страдать»: познание — это удовольствие, наслаждение, а не страдание. Но главная ошибка — в соединении «знания» и «фанатизма». Понятие «фанатизм» образовано из латинского слова «фанум» — храм, святыня. Его ввели в речь церковники, и оно выражает настроение, наиболее свойственное именно церковникам всех религий, христианской же особенно сильно. Настроение это вытекает из глубоко личного — субъективного — «чувства веры», создаёт «символы веры» и, охраняя эти символы, не только ограничивает знание, а решительно препятствует росту мысли, исследующей явления природы, общественной жизни, создающей науку. Социальная основа фанатизма — инстинкт собственности и непосредственно вытекающее из него стремление к власти, необходимой для охраны личной — частной — собственности. Этот инстинкт, это стремление наиболее ревниво и деятельно воспитывалось христианской, римско-католической церковью и особенно резко выражено в её борьбе за власть над миром. В евангелии, основной книге христиан, Христос говорит: «Царство моё — не от мира сего», но епископы Рима — «папы», — провозгласив себя «наместниками Христа на земле», непрерывно и не стесняясь никакими средствами, боролись — и борются — именно за власть над этим, нашим, земным миром, который мы создаём и изменяем.
Особенно характерным фактом такой цинической и кровавой борьбы за светскую власть является борьба пап Григория VII, Иннокентия III и [Иннокентия] IV. При последнем был врагом церкви Фридрих Гогенштауфен, король двух Сицилии, талантливый человек и «вольнодумец», который, между прочим, «глумился над христианской религией» и предлагал своему дворянству «создать несравненно лучший догмат веры и образ жизни», за что был проклят папой и «отлучён от церкви», — отлучение давало право подданным Фридриха не считать его своим королём и не подчиняться ему. Но в ту пору — во второй половине XII века — озлобление против римской церкви и епископов её было таково, что даже лавочники и ремесленники городов Германии встали на защиту власти короля и дворян, «так что никто со знаком креста не смел появляться на улице, не рискуя быть оскорблённым и даже убитым», как рассказывают хроники той поры.
Особенно характерным фактом такой цинической и кровавой борьбы за светскую власть является борьба пап Григория VII, Иннокентия III и [Иннокентия] IV. При последнем был врагом церкви Фридрих Гогенштауфен, король двух Сицилии, талантливый человек и «вольнодумец», который, между прочим, «глумился над христианской религией» и предлагал своему дворянству «создать несравненно лучший догмат веры и образ жизни», за что был проклят папой и «отлучён от церкви», — отлучение давало право подданным Фридриха не считать его своим королём и не подчиняться ему. Но в ту пору — во второй половине XII века — озлобление против римской церкви и епископов её было таково, что даже лавочники и ремесленники городов Германии встали на защиту власти короля и дворян, «так что никто со знаком креста не смел появляться на улице, не рискуя быть оскорблённым и даже убитым», как рассказывают хроники той поры.
В XII веке папы организовали «инквизицию» — учреждение, на которое была возложена обязанность борьбы против церковных ересей и вообще свободной мысли. Инквизиция — самое значительное и гнусное, чего достигла церковь в процессе воспитания людей продажными предателями, лживыми, лицемерными и жестокими. «Даже мёртвые не избавлялись от преследования инквизиции». Если после смерти человека оказывалось, что он при жизни мыслил нецерковно, труп его вырывали из могилы и жгли на костре так же, как жгли живых людей. Имя еретика торжественно проклиналось, «предавалось бесчестию», у наследников отбирали имущество в пользу церкви. Преследовался не только факт протеста, но самая идея его, возможность протеста.
Фанатизм церковников хитёр, расчётливо бесчеловечен, и, хотя его сила словесно выражается крикливо, он, в сущности, холоден и бесстрастен; сначала это — бесстрастие уверенности в силе своей власти, в безнаказанности действий, затем это — бесстрастие палача, который лично заинтересован в истреблении врагов его хозяина и соратника. Само собою разумеется, что фанатизм совершенно не способен к самокритике — основе познания человеком самого себя и мира. Он осуждает всякую критику как враждебную ересь даже и тогда, когда сам критик мыслит церковно, как, например, Лев Толстой, отлучённый от церкви в 1901 году. Церковники преследовали не только Толстых и Галилеев, сжигали живыми на кострах не только Джордано Бруно, Яна Гуса и множество других, не только уничтожали людей, не веровавших в бытие бога, в девство матери Христа, бессмертие души и прочие фантазии, — они проклинали — «анафемствовали», «предавали сатане» — не только материалистически мыслящих, но и революционно действующих: Степана Разина, Емельяна Пугачева, а также «самозванцев»: Григория Отрепьева, Тимофея Анкудинова, который выдавал себя за сына царя Василия Шуйского, проклинали Ивана Мазепу. Отсюда ясно, что, ревниво охраняя «чистоту и крепость веры», церковники заботились о покое царей и утверждении их безответственной власти тоже усердно.
В фанатизме нет идей, они заменены «догматами», то есть понятиями, которые «приняты на веру», обязательны для верующих и критическому исследованию не подлежат.
Знание — продукт наблюдения, сравнения, результат строгого изучения критической мыслью явлений природы и социальной жизни. Знанием создаются руководящие идеи, которые служат нам орудиями дальнейшего изучения мира, облегчая процессы изучения. Научное знание утверждает те или иные идеи — гипотезы, теории, — но, когда посредством применения этих идей к работе исследований явления мира опыт науки расширяется, углубляется и рабочие идеи уже не вмещают, не охватывают его, — эти идеи отходят в область истории науки, место их занимают другие, извлечённые из расширенного и углублённого опыта. Знание есть область истин временных, и в нём не могут найти места себе «вечные истины», излюбленные церковниками, идеалистами, мистиками.
Острота, жизненная сила и гибкость научного, опытного знания особенно ярко и убедительно выражаются в жизнедеятельности нашей, ленинской партии, в её уменье более широко и всесторонне охватывать и удовлетворять интересы трудовых масс. Поразительные успехи разума рабочих и крестьян, воплощаемого, путём отбора лучших, в партии большевиков, объясняются тем, что победоносный разум этот организован и руководится идеей, которая выработана Марксом — Лениным из всемирной многовековой истории человеческих деяний посредством глубокого, всестороннего и детального изучения этих деяний.
Мы уже твёрдо знаем, что основа всего созданного и создаваемого человечеством на земле — будничный, физический труд рабочих, труд крестьян. Мы знаем, что процесс развития культуры — процесс умственного и материального обогащения трудового народа — своекорыстно, хитроумно, искусственно и насильственно задерживался — и задерживается — буржуазией, классом, который фанатически веровал — и верует — в необходимость «священного института» частной собственности как единственно возможной, крепкой связи между людьми, как единственной основы государства. Нам известно, что для рабочих и крестьян-батраков эта связь является железной сетью различных правовых ограничений и законов, общая цель коих — держать людей труда в положении бесправных, и что эта связь утверждается паутиной различных учёний, которые пытаются оправдать социальное различие людей как некий «вечный» и неустранимый «закон жизни». До Маркса все эти очевидные, простые истины никем не излагались так научно ясно, стройно и убедительно. До Ленина и его учеников ни одна из социалистических партий Европы не решалась практически осуществлять социально-революционные идеи Маркса.
Пятнадцатилетняя работа партии ленинцев и трудового народа, руководимого ею, является торжеством силы знания, — силы, которая, освободив пролетариат Союза Советов, поставила этот пролетариат в позицию учителя пролетариев всех стран и укрепляет его в этой позиции.
Знать необходимо не затем, чтоб только знать, но для того, чтоб научиться делать. Поэтому: нужно знать не только результаты процессов, а следует изучать процессы. Среди дореволюционной интеллигенции у нас было весьма много чистейших «интеллектуалистов», носителей разнообразных знаний. Многие из них были талантливы и поэтому влиятельны. Они неплохо видели, что жизнь перенасыщена противоречиями, но указывали, что основа противоречий — «внутри человека» и что крепкие узлы противоречий этих могут быть развязаны только кропотливой работой «эволюции». Меч революции не может разрубить эти узлы; пробовал, но — они снова и ещё более туго завязывались. Революционную работу Ленина и большевиков они называли «заговором против здравого смысла». Нелегко было заметить и понять, что непосредственное знакомство с процессами социальной жизни не привлекает этих людей и что характер их знаний — книжный. Разумеется, не каждый из них может быть характеризован словами Некрасова:
Но большинство этих людей ограничивало познание мира только «идейно» и бездеятельно. Познавали отвлечённые идеи, не ощущая скрытого в них живого опыта. Логика как бы не соприкасалась физике. В расколе с жизнью им очень помогал тот факт, что, в сущности, нет ни одной философской системы, которая, излагая работу мысли, воздавала бы должное работе мускулов. Умные головы жили оторванно от умных рук, и только очень редкие из этих голов понимали идиотизм такого разрыва. Типичный интеллектуалист — неизбежно индивидуалист, а индивидуализм, в корне своём, пессимистичен и не может быть иным, ибо не может не переносить сознание оторванности и бессмысленности своего бытия на все процессы жизни.
Индивидуалист никогда не думал и не в силах думать о том, чтоб изменить основы конструкции жесточайшей машины капиталистического общества, если он думал — и думает, — так лишь о частичном её ремонте — о замене её изношенных частей новыми из старого железа. Интеллигенция после 1905–1906 годов особенно охотно и усиленно вкреплялась в старую, расхлябанную машину самодержавия, подрумяненного «конституцией». Мы знаем, как быстро она покрылась мещанской ржавчиной. Процесс «Промпартии» показал нам, как глубоко эта ржавчина разъела инженеров, людей, которые как будто должны бы понимать, что только при социалистическом строе их трудоспособность, их таланты могут найти вполне свободное развитие и широчайшее применение. То же случилось с литераторами, которые, после первой революции, легко сбросив с себя ризы демократизма и критического реализма, начали весьма усердно развлекать лавочников сочинением страшненьких сказочек и разговорами о «вздорности естественнонаучных понятий», о «метафизическом», которое «всюду переплетается с реальным», о «чуде как очевидном изменении естественного течения явлений воздействием метафизическим», о «соприкосновении души с мистикой».