Константин Константинович Костин Ксенотанское зерно
Глава 1
В деревне Черный Холм, что раскинулась на берегу Козьей речки у города Штайнц, который находится в королевстве Нассберг, названного в честь низкой горной цепи, со склонов которой сбегают множество речек и ручьев, на чьих берегах копают знаменитую нассбергскую глину, из которой местные умельцы-гончары лепят не менее знаменитую нассбергскую посуду, в особенности кубки, из которых так хорошо пьется красное вино из виноградников Диводура, который располагается к западу от Нассберга, но не по соседству, так как между ними лежат такие государства, как королевство Фоллердрахен, славное своей сталью, маленькое баронство Кнебель, известное своими плотниками (и более, к сожалению, ничем), прославленное своими медными рудниками маркграфство Штиппе, а также герцогство Цвек, в котором делают знаменитые двери из не менее знаменитого дуба, который…
Постойте, о чем это я? Ах, да.
В деревушке Черный Холм жил старик крестьянин по имени Ганс. Жил не сказать, чтобы плохо, для труженика нет ничего невозможного. Пахал землю, продавал зерно на ярмарках. Отремонтировал и запустил старую мельницу, которая вот уже несколько десятков лет стояла заброшенная. Высадил чудесный яблоневый сад. Построил дом, высокий, трехэтажный, чьи стены были исчерчены темными балками. Благо, есть кому жить в этом доме.
Было у старика Ганса три сына. Все три, как на подбор, каждым крестьянин гордился. Каждому есть, что оставить в наследство…
Да, не каждому удается дожить до девяноста лет. Вот и Гансу не удалось: всего шестьдесят восемь, а смерть уже на пороге.
***
Старый Ганс приоткрыл глаза, в последний раз взглянуть на небо. Его кровать стояла во дворе: два старший сына только что вынесли ее, чтобы отец отходил в мир иной не в темной и душной комнате, а на свету и свежем воздухе.
— Иоганн… Ты здесь… — проскрипел старик.
— Здесь, отец, здесь, — старший сын крепко держал за руку беременную жену.
— Фриц…
— И я здесь, — средний стряхивал мучную пыль: пшеницу деревенские жители уже сжали, обмолотили и теперь возили зерно на мельницу.
— Якоб… Якоб…
— Якоб в поле, отец. За ним уже послали.
Да, конечно, тяжело больной в доме — очень плохо. Однако работа в деревне продолжается и коров в поле гнать кому-то надо. Да и сидеть днями у постели отца, ожидая, когда же тот, наконец, испустит дух, оно как-то…
***
Младший сын, Якоб, лежал в тени прибрежной ракиты и смотрел, как облачка плывут по небу, медленно-медленно. День был тихий.
В полдень уже жарко и коровы потянулись к реке, чтобы напиться. Пастух повесил кнут на торчащий сучок и прилег отдохнуть.
Было Якобу всего-то восемнадцать лет и отец уже давно мучил его вопросом, когда же наконец его младший женится. Когда, да когда… Ну куда торопиться? Отец хотел наследников? Так вон, у Иоганна жена уже вторым беременна, Фриц всего месяц как женился, того и гляди скоро и у него сыночек появится. Ну или доченька. А Якобу торопиться некуда. Тем более что он еще… как бы… не очень точно знает, что делать с молодой женой, когда она, наконец, заведется.
Нет, общее направление Якобу было известно, все-таки в деревне живет, но вот опыта было мало… Очень мало. Да что там, вообще не было. Обходили Якоба девушки. И чего им, спрашивается, надо? Вроде не урод. Можно даже сказать, красавец.
Парень прополз на животе по толстому стволу, склонившемуся над рекой, и посмотрел в свое отражение.
Из воды на него глядело круглое, как лепешка, лицо, с большими глазами, чуть прикрытыми набухшими веками, нос-картофелина, уши-лопухи, толстые губы, низкий лоб, к которому прилипли колечки волос… И все это — бледно-зеленого цвета.
— А ну, кыш! — Якоб махнул кулаком. Русалка обиженно булькнула и ушла в глубину.
Жил здесь речной народ, вон там, в омуте под старой корягой. Две взрослые русалки и три молодые, совсем девчонки. Местные их не трогали, что в русалках опасного? Ну, утащит на дно, ну, утопит. Ну, сделают они из тебя рагу под жабьей икрой, ну и все. Тут же главное, осторожность соблюдать: ночью к реке не подходить, пьяным да голым не купаться, если ты рыжий — всегда на шее козье копытце носи, когда к воде приближаешься, а если сапожник — то дубовый желудь… Все просто.
— Ах, ты… — Якоб вскочил и начал отплевываться: мстительная русалка подкралась к задумавшемуся парню и ловко плюнула тому в рот струей пахнущей болотом и тиной воды.
— Якоб! Яко-об! — на склоне холма мелькало белое платье: к парню бежала Хильда, соседская девчонка. Вот хоть ее возьми: сколько Якоб с ней разговаривал, пряниками угощал, а она только смеется да уворачивается. Говорит, муж мой будет только солидным да богатым, а не молодым парнишкой, у которого всего и имущества, что папенька подарил.
— Якоб, ты что тут делаешь? — девчонка с подозрением взглянула на мокрую рубаху.
— Да я… это… с русалкой…
— Некогда веселиться. Отец твой умирает, к себе зовет. Наследство будет делить…
Умирает? Якоб сорвался с места.
— Яко-об! — крикнула ему вслед Хильда, — Ты смотри, если наследство будет хорошее, я за тебя пойду-у!
Нашла время.
***
— Дети мои, — отец осмотрел запыхавшегося Якоба и удовлетворенно закрыл глаза, — В наследство вам оставляю я… А где священник?
Якоб посмотрел на Фрица, Фриц — на Иоганна, тот — оглядел двор. Священника не было.
— Вы что, не позвали священника? Иди… — Ганс закашлялся, — Идите за ним, бегом…
Через пять минут во дворе был и отец Вальтер и еще два крестьянина-соседа, как свидетели.
— Все здесь?
— Все, все…
Три брата стояли в ряд, все молодые, крепкие, широкоплечие. Может, ростом их бог и обделил, невысоки были сыновья, ну так и сам Ганс рослым не был. Зато сразу видно — его сыновья, одинаковы, как будто близнецы. Светлые волосы пострижены коротко, как стерня в поле, круглые головы и у всех троих — одинаковые ярко-синие глаза. И упрямые лбы. Если им чего в голову взбредет — пока не сделают, не отступятся.
"Моя порода", — подумал старик.
— Иоганн, ты здесь?
— Здесь, здесь…
— Фриц, ты здесь?
— Здесь…
— Якоб?
— Здесь.
— Марта?
— Здесь, батюшка.
— А маленький Адик с тобой?
— Да.
Ганс открыл левый глаз:
— А кто на мельнице?
— На мельнице Карл, — успокоил старика Иоганн.
— Хорошо… — Ганс закрыл глаз, — Карл — хороший батрак, Иоганн, умный… Это плохо, когда батрак — умный, за ним глаз да глаз нужен… Понял, Иоганн? Потому что мельницу я оставляю тебе. Ты у меня парень умный, ты справишься… Еще я тебе оставляю первые два этажа дома — у тебя семья, тебе нужно где-то жить… Поля… Тоже тебе… И еще деньги… Они закопаны в горшке на мельнице… Помнишь, там старый жернов разбитый лежит? Под ним…
Старик помолчал:
— Фриц… Тебе я оставляю третий этаж дома, скотину и сад… И деньги… Они в саду закопаны…
— Отец, — Фриц потупился, — Те деньги, что в саду закопаны, мы уже нашли.
Ганс открыл правый глаз:
— Под грушей?
— Нет, под яблоней.
— А, это не те… — Ганс закрыл глаз — Твои — под грушей… Якоб…
— Да, отец.
— Тебе в наследство остается…
Дрожащая рука Ганса указала в сторону. Все посмотрели туда. На телеге, запряженной двумя пережевывающими траву волами, сидел толстый серый кот.
— Кота? — нарушил длинную паузу священник.
Ганс открыл оба глаза и посмотрел туда же:
— Какого еще кота? Вы что, синее на зеленом, красной чернотой по желтому! Голубое с розовым и серо-бело-алое…
Все почтительно молчали. Старый Ганс был известным по всему Черному Холму мастером складывать цвета. Но сейчас он быстро выдохся, даже до бирюзового не дошел. Жаль, а то всем было интересно, что ж это за цвет-то такой. Никто не знал, а у Ганса скоро уже не спросишь…
— Не кота, — успокоился старик, — повозку с волами… Ты на земле работать не любишь, тебе дороги больше по нраву… И деньги… Под камнем у дороги закопаны… Помнишь, под тем самым, на котором мы отдыхали, я еще кувшин с молоком разбил?
— Помню, помню…
Еще бы не помнить: Ганс тогда ушел далеко за бирюзовый. Таких цветов и на свете-то нет, какие он тогда вспомнил.
— Эй, эй, — до Якоба внезапно дошло, что он остался без доли в доме, — А где я жить-то буду?
Но Ганс уже ушел в те края, в которых вопрос обеспечения жильем не заботит никого.
***
Якоб сидел на телеге и печально качал босыми ногами. Старого Ганса уже похоронили.
— Ты, Якоб, не думай, — хлопнул его по плечу Иоганн, — мы тебя из дома выгонять не будем. Братья мы или кто? И прибыль с мельницы и с сада мы с Фрицем уже договорились на все делить…
— Да нет, Иоганн, отец прав. Не нравится мне на земле работать…
— Да кому нравиться-то? Просто горшок, который сам кашу варит, только в сказках и видели. А раз нет такого горшка — нужно работать.
— Прав отец, — покачал головой Якоб, — мне бы на телеге да на ярмарку…
— А продавать ты что будешь? Лунный свет и комариный звон? Сначала поработать нужно, потом продавать.
— А я не продавать, я купить хочу, — Якоб мечтательно зажмурился и упал на спину.
— Что ж ты хочешь купить? — Иоганн лег рядом. Братья лежали на спине и смотрели в синее небо.
— Помнишь, к нам приезжали торговцы?
— Ну помню.
— Они рассказывали о том, что в дальних странах и городах происходит…
— Что-то кажется мне, даже в самых дальних городах жареные куры на деревьях не растут и сдобные ватрушки по полям не бегают. Там тоже люди работают.
— Они рассказывали, — Якоб смотрел на облако, большое и белое, похожее на трехногую собаку с одним крылом и без хвоста, — про город Ксенотан…
— А там, что — в неделе семь выходных и один рабочий?
— Нет, — Якоб повернулся на бок, — Там на полях растет волшебная пшеница. У нашей колос сам знаешь какой, сверху чуть-чуть, а потом — пустая соломина.
— А там? — вдохновенное лицо Якоба заразило даже Ганса.
— А у ксенотанской пшеницы колос — до самой земли. Представляешь, насколько больше зерна можно собрать с одного поля?
— Представляю. Как сложно будет такую пшеницу жать.
— Как жать — придумаем. Я хочу до Ксенотана доехать, купить там хоть мешок зерна этой пшеницы. Привезу, посадим… Заживем!
— Что-то кажется мне, что все это сказки. Если б такая пшеница была, ее уже давно бы повсюду сажали.
— А я думаю — не сказки. Вот привезу мешок с зерном, тогда посмотрим.
— Ну привози. Посмотрим.
Деревня Черный Холм была деревней свободных крестьян. Они не были ни крепостными, у которых ни свободы ни земли, ни арендаторами, у которых свободы — хоть ложкой ешь, а земли — хоть в сундук прячь. Плати ренту и живи как хочешь.
***
— Добрый день, господин староста.
Деревенский староста Беккер вышел на крыльцо:
— Добрый день, Якоб. Слышал, вы с братьями сегодня отца схоронили. Я-то в городе был с утра, только что приехал…
— Да, господин староста.
— А как наследство поделили?
— Отец перед смертью успел всем распорядиться. Иоганну — мельницу и землю, Фрицу — скот и сад, а мне — вот…
Якоб махнул рукой в сторону телеги.
— Кота?! — удивился староста.
— Какого…?
На телеге сидел и облизывался тот же кот.
— А ну брысь, красное с зеленым!
Кот задрал хвост и вальяжно двинулся по телеге.
— Телегу с волами. И вот решил я поехать в город Ксенотан…
— Это где ж такой?
— Да не знаю. В Штайнце людей поспрашиваю, там расскажут. В Штайнце все знают.
— Так тебе подорожную?
— Ну да.
Через четверть часа за пазухой у парня лежала свернутая в трубку и обернутая в пергамент бумага о том, что он, Якоб Миллер, вольный крестьянин деревни Черный Холм, что в окрестностях города Штайнц, который в земле Унтеретюмпель, едет по торговым делами в город Ксенотан. Печать, подпись.
Через час телега с волами выехала из деревни Черный Холм. В ней сидел Якоб, одетый в лучшую одежду — черные штаны, белую рубаху, подпоясанную красным кушаком, черную жилетку с золотистой вышивкой. Сидел и покачивал босыми ногами. Сапоги, перевязанные веревкой, лежали рядом, на соломе.
Глава 2
Копыта волов — левого звали Направо, а правого — Налево — мерно тупали по дороге. Поскрипывали колеса телеги. Якоб лежал на соломе и смотрел в небо. Скоро вечер.
Парень нашарил флягу с водой. Ее подарила ему перед самым отъездом Хильда, улыбнувшись и потеребив косу. Хорошая фляга, кожаная, с медными накладками. Может, после возвращения с ксенотанским зерном взять ее в жены?
Якоб поднес горлышко фляги к губам. Замер. Осторожно принюхался.
Вода пахла родником и совсем немного — малиной.
"Спасибо тебе, заботливая Хильда. Вернусь — обязательно отплачу тебе добром за добро…"
Малиной пахла вода из источника Химбеере, достаточно было отпить несколько глотков — и полдня в кустах тебе обеспечено. Другой воды у Якоба не было.
"Спасибо тебе, добрая Хильда"
***
Вот и камень, о котором говорил отец. Осталось достать деньги.
Вчера вечером Якоб еле дождался общинного поля, на котором можно было оставить на ночь волов и переночевать. Пришлось, конечно, отдать пару медяков.
Нет, можно, конечно, переночевать и в лесу. Бесплатно. Вот только здешние леса принадлежат местному властителю — барону Кройццугталу — а если он обнаружит в своих лесах непрошеных ночевщиков, то вытряхнет не только последние деньги, но и последние штаны. Дорогой выйдет бесплатная ночевка. Ничейных лесов в округе уже давно не осталось. Дальше, правда, начнется Чернолесье, но ночевать там… Лучше уж сразу на кладбище.
Рано утром Якоб выехал и вот он уже около заветного камня. Вот только камень-то немаленький, в три обхвата. А старый Ганс позабыл уточнить, где именно около камня спрятаны деньги. Придется искать наугад…
Лопата воткнулась в землю.
— Доброе утро, парень, — окликнул Якоба проезжавший мимо крестьянин. Его волы остановились и завистливо посмотрели на пощипывающих на обочине травку волов Якоба.
— Доброе утро, уважаемый.
— Это зачем же ты камень-то обкапываешь? Думаешь, лучше расти будет?
— Да нет, — Якоб взглянул на глубокую канавку, окружившую валун уже на половину окружности, — Хочу обкопать, да домой отвезти.
— Ишь ты. Это зачем же?
— Так на расплод. У меня, видишь ты, только самки, а тут смотри, — парень хлопнул по теплому боку, — настоящий самец.
— Ты уверен? — прищурился крестьянин.-
— Уверен, уверен. Точно, самец.
— Ну, смотри. Куда хоть за расплодом приезжать?
— В Черный Холм.
— А, знаю, знаю. Дальше по дороге. Ты кто будешь?
— Якоб. Сын старого Ганса…
— Мельника, что ли? Знаю, знаю. Как он там?
— Вчера схоронили.
— Жаль, жаль… Хороший был человек, хороший… Ну, давай, копай. Бог тебе в помощь.
— Спасибо, уважаемый.
Якоб повернулся к камню…
— Кар! — сказал огромный черный ворон, нахально усевшийся прямо на "самца".
— А ну кыш, красное с зеленым!
Птица улетела. Якоб бросил ему вслед комок земли и продолжил копать.
— Уф…
Канавка вокруг валуна замкнулась. Денег не было. Или отец что-то напутал. Или деньги кто-то нашел. Или…
— Черное по желтому с лиловым…
Увидеть ворона было очень плохой приметой. Конечно, если бросить в его сторону землю, то примета не сработает. Он же бросил… Может, что-то не то? Вроде и день сегодня не постный, когда в ворона положено бросать не землей, а камнем… Или постный?
Якоб принялся было высчитывать дни — хотя когда это крестьянин путал их? — как вдруг ему вспомнились точные слова: "…Под камнем у дороги закопаны…". Не У камня, а ПОД камнем.
Вот болван.
Якоб поудобнее обхватил камень, крякнул, чуть приподнял…
— Эй ты, зелень красная!
Парень опустил камень на место и медленно повернулся. Неужели топот копыт за спиной не показался?
Конь — скотина дорогая, и по карману только дворянам. А крестьянину с дворянином встречаться совсем ни к чему. Правда, если ворон не был плохой приметой, то это мог оказаться и обеспеченный горожанин…
Не оказался. Ворон, чернота синяя с красным… Подгадил все-таки…
Рядом с повозкой Якоба на лохматой соловой лошади восседал дворянин. Пусть одеждой он не очень отличался от самого Якоба, видно бедный был, а сапоги, уверенно упиравшиеся в стремена, были и вовсе точными копиями Якобовых — если отвернуть голенище, там точно можно найти маленького черного гномика — клеймо мастера Шумахера из Штайнца. Одежда — не главное…
Дворянин может быть беден, как церковная мышь, может носить хоть обноски — если у него на боку шпага, ему должны подчиняться все простолюдины, даже если они детям на сладости за раз дарят больше, чем у дворянина когда-то было в кошельке.
У кого оружие — тот и властитель.
Как там в городах — Якоб не знал, но крестьянам было запрещено носить с собой либо на себе любое оружие. Даже нож. Даже топор. Дома, в сарае — держи, из дома — не выноси. Хочешь дров в лесу — ломай хворост голыми руками.
У крестьян оружия нет.
У дворянина на коне — было.
— Ты что здесь делаешь?
— Камень окапываю, господин.
— Ты что, дурак, зелень красная? Зачем он тебе?
— Хочу отнести в деревню, чтобы посмотреть, не родятся ли от него детки у моих камней, господин.
— Кто тебе сказал, что у камней бывают дети, зелень красная?