— Пфф! Мой муж большой и толстый, но не храбрый, — сказала она. — Но я не думаю, чтобы он умышленно хотел толкнуть тебя, женщина.
— Ты это мне говоришь, жена Мазапо? — спросила Нанди, поднявшись с земли и взяв на руки ушибленного ребенка. — Если так, то меня зовут инкосазана Нанди, дочь Черного Владыки и жена вождя Садуко.
— Прости меня, — смиренно ответила Мамина. — Я не знала, кто ты, инкосазана.
— Предположим, так, жена Мазапо. Макумазан, дай мне, пожалуйста воды, чтобы обмыть головку моего ребенка.
Вода была принесена, и ребенок скоро успокоился, так как оказалось, что он отделался только царапиной. Нанди поблагодарила меня и ушла домой, с улыбкой сказав мужу, что нет надобности ее провожать, так как у ворот крааля ее ожидали слуги. Садуко остался, и Мамина тоже. Он долго говорил со мной, потому что ему было много что рассказать мне, но я все время чувствовал, что сердце его было с Маминой, которая сидела тут же, таинственно улыбаясь и только время от времени вставляя какое-нибудь слово.
Наконец она встала и со вздохом сказала, что должна вернуться в лагерь амазомов, к своему мужу. Было уже совсем темно, но временами небо освещалось молнией, так как надвигалась гроза. Как я и ожидал, Садуко тоже встал, сказав, что придет ко мне завтра. Он ушел с Маминой, и шел он как во сне.
Несколько минут спустя мне пришлось выйти из фургона, чтобы пойти посмотреть одного из волов, который в тот день выказывал признаки какой-то болезни, а потому из предосторожности был привязан в некотором отдалении. По привычке охотника я двигался тихо и бесшумно. Как раз когда я достиг кустов мимозы, за которыми был привязан вол, широкая молния ярко осветила все кругом, и я увидел Садуко, державшего в своих объятиях Мамину и страстно целовавшего ее.
Я повернулся и пошел обратно к фургонам, еще тише и бесшумнее.
Глава X. Загадочное злодеяние
После этих событий некоторое время все было спокойно и тихо. Я посетил хижины Садуко — очень красивые, — вокруг которых сидело много воинов из его племени, которые, казалось, были очень рады увидеть меня. Здесь я узнал от Нанди, что с ребенком ничего не случилось от ушиба. От Садуко же я узнал, что он помирился с Мазапо и даже извинился перед ним, так как убедился, что он не имел намерения оскорбить его жену, а толкнул ее случайно. Садуко прибавил, что теперь они с Мазапо друзья — что для Мазапо, которого король не имел причины любить, было очень важно. Я сказал, что рад слышать эти, и отправился к Мазапо и Мамине, встретивших меня с восторгом. Здесь я с удовольствием заметил, что супруги были, по-видимому, в лучших отношениях между собой, чем прежде. В двух случаях Мамина даже обратилась к мужу с очень нежными словами и была к нему очень внимательна. Мазапо тоже был в хорошем настроении, по той причине, как он мне сказал, что ссора между ним и Садуко прекратилась и примирение их было закреплено обменом подарками. Он прибавил, что очень рад этому ввиду того, что Садуко был теперь одним из самых могущественных людей в стране и мог ему сильно повредить, если бы захотел. Дружба с Садуко была особенно важна ему потому, что в последнее время какой-то тайный его враг пустил про него слух, что он враждебно относится к королевскому дому и занимается колдовством. Садуко же, в доказательство своей дружбы, обещал раскрыть эту клевету и наказать виновника.
Я поздравил Мазапо, но ушел погруженный в размышления. Что назревала трагедия, в этом я был уверен. Погода была слишком тихая, чтобы она могла долго продержаться. Это было затишье перед бурей. Но что я мог сделать? Сказать Мазапо, что я видел, как его жену целовал посторонний мужчина? Это было не мое дело; это дело Мазапо следить за поведением жены. Да они оба и отрицали бы это, а свидетелей у меня не было. Сказать ему, что примирение Садуко не было искренним и что он должен быть настороже? Но мог ли я знать, было ли оно искренним или неискренним? Может быть, это входило в план Садуко — подружиться с Мазапо, и если бы я вмешался, то нажил бы себе только врагов.
Пойти к Мпанде и поверить ему мои подозрения? Но он был так занят важными делами, что не выслушал бы меня или высмеял, что я тревожусь из-за таких пустяков. Нет, мне оставалось только ожидать развития событий. Весьма возможно, в конце концов, что я ошибался и что все само собой образуется, как это часто случается.
Между тем смотр племенам был в полном ходу. У меня было много своих дел — нужно было ковать железо, пока горячо. Скопление народа в Нодвенгу было так велико, что за одну неделю я распродал два фургона, которые были нагружены материей, бусами, ножами и тому подобными товарами. Цены я получал отличные, потому что покупатели перебивали товар друг у друга, и в короткое время я набрал целое стадо скота и большое количество слоновой кости. Все это я отправил в Наталь вместе с одним из моих фургонов, а сам остался с другим фургоном, отчасти по просьбе Мпанды, который время от времени обращался ко мне за советом по различным вопросам.
Много любопытного было в то время в Нодвенгу. Никто не был уверен, что в любую минуту не вспыхнет гражданская война между сторонниками Кетчвайо и Умбулази, потому что вооруженные силы обеих партий были налицо.
Однако временно междоусобица была отсрочена. Умбулази, под предлогом болезни, держался в стороне и не показывался, предоставляя Садуко и некоторым другим своим приверженцам соблюдать его интересы. Король не разрешил также враждующим племенам пребывать в краале в одно и то же время. Таким образом, эта туча прошла мимо к всеобщему удовольствию, в особенности короля Мпанды. Но иначе обстояло дело с тучей, нависшей над героями этого рассказа.
По мере того как племена прибывали в королевскую резиденцию, им производили смотр и отсылали обратно, так как было невозможно кормить такое количество людей, которое набралось бы, если бы все они остались. Амазомы, прибывшие одними из первых, скоро покинули крааль. Но по какой-то причине, которой я так никогда и не узнал и которую разве только Мамина могла бы объяснить, Мазапо, Мамина и несколько его детей и индун остались здесь.
И вдруг начало происходить нечто странное. Разные люди неожиданно заболевали, и некоторые из них внезапно умирали. Вскоре было замечено, что все эти лица или жили вблизи лагеря Мазапо, или когда-то были с ним в плохих отношениях. Затем сам Садуко захворал — или представился больным. Во всяком случае, он исчез на три дня, и когда он снова появился, то был очень грустен, хотя я не мог заметить, что он похудел или ослабел.
Оправившись от своей болезни, Садуко устроил пир, к которому было заколото несколько быков. Я присутствовал на этом пиру или, вернее, в конце его, так как я не охотник до туземных пиршеств и явился только для того, чтобы принести свои поздравления Садуко. Когда пир подходил к концу, Садуко послал за Нанди, желая, видимо, похвастаться перед своими друзьями, что у него жена из королевской семьи.
Нанди явилась, неся на руках ребенка, с которым она никогда не расставалась. Она стала обходить гостей и каждому из них говорила несколько приветливых слов. Наконец она подошла к Мазапо, основательно уже выпившему, и стала говорить с ним, дольше, чем с другими. В ту минуту мне пришло в голову, что она хотела показать ему, что не сердится на него за недавнее происшествие и разделяет примирительную тактику своего мужа.
Мазапо постарался по-своему ответить на ее любезность. Встав с трудом и покачиваясь своим жирным, грузным туловищем, он похвалил пиршество, приготовленное в ее доме. Затем взгляд его упал на ребенка и он стал восхищаться его красотой и здоровьем. Негодующий шепот других гостей остановил его дифирамбы — туземцы считают, что восхваление ребенка приносит ему несчастье. У них есть даже особое название для таких лиц — умтагати, или чародей, который может «сглазить» ребенка и навлечь на него беду. Я слышал, как несколько раз это слово было шепотом произнесено гостями. Но пьяный Мазапо ничего не замечал. Не удовольствовавшись таким серьезным нарушением обычая, он выхватил ребенка из рук матери и начал его целовать своими толстыми губами.
Нанди потянула ребенка к себе и воскликнула:
— Разве ты хочешь навлечь смерть на моего сына, о предводитель амазомов?
Затем, повернувшись, она покинула пирующих, которые все вдруг притихли.
Я увидел, как Садуко от бешенства и страха прикусил губы, и вспомнил, что Мазапо считали колдуном. Поэтому, опасаясь каких-нибудь неприятных последствий, я воспользовался наступившей тишиной, чтобы пожелать всей компании спокойной ночи, и удалился в свой лагерь.
Не знаю, что случилось после моего ухода, но на следующее утро до рассвета меня разбудит мой слуга Скауль. Оказалось, пришел гонец от Садуко с просьбой немедленно прийти к нему и принести «лекарство белых», так как ребенок сильно захворал. Конечно, я встал и пошел, захватив с собой ипекакуану[30] и другие лекарства, которые я считал пригодными для лечения детских болезней.
Не знаю, что случилось после моего ухода, но на следующее утро до рассвета меня разбудит мой слуга Скауль. Оказалось, пришел гонец от Садуко с просьбой немедленно прийти к нему и принести «лекарство белых», так как ребенок сильно захворал. Конечно, я встал и пошел, захватив с собой ипекакуану[30] и другие лекарства, которые я считал пригодными для лечения детских болезней.
Около хижины меня ожидал сам Садуко, и я сразу увидел, что он был сильно расстроен.
— В чем дело? — спросил я.
— О Макумазан! — ответил он. — Этот пес Мазапо сглазил моего мальчика, и он умрет, если ты не спасешь его.
— Глупости! — сказал я. — Если ребенок болен, то это от какой-нибудь естественной причины.
— Войди и посмотри сам, — ответил он.
Я вошел в большую хижину, где застал Нанди и несколько женщин, а также туземца-врача. Нанди сидела на полу и была похожа на каменное изваяние печали. Она не произнесла ни звука и только пальцем указала на ребенка, лежавшего на циновке перед ней.
Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что ребенок умирал от какой-то неизвестной болезни. Его темное тельце было покрыто красными пятнами, а личико было искривлено судорогами. Я приказал женщинам подогреть воду, предполагая, что это род судорог, при которых горячая вода будет полезна. Но раньше чем поспела ванна, младенец испустил жалобный стон и умер.
При виде мертвого ребенка Нанди заговорила в первый раз.
— Колдун хорошо исполнил свое дело, — сказала она и в отчаянии бросилась на пол, лицом вниз.
Я не знал, что ответить, и вышел в сопровождении Садуко.
— Что убило моего сына, Макумазан? — спросил он глухим голосом, и слезы потекли по его лицу.
— Не знаю, — ответил я. — Будь он старше, я подумал бы, что он съел что-нибудь ядовитое, но в его возрасте это невозможно.
— Нет, Макумазан, возможно! Колдун отравил его своим дыханием — ты сам видел, как он поцеловал его. Но я отомщу за его смерть!
— Садуко! — воскликнул я. — Не будь несправедлив! Есть много болезней, которых я не знаю, так как я не настоящий врач, и возможно, что одна из них убила твоего сына.
— Я не хочу быть несправедливым, Макумазан. Ребенок умер от колдовства, подобно другим в этом краале, но, может быть, злодей не тот, кого я подозреваю. Но это уже дело испытания найти его. — И с этими словами он повернулся и ушел.
На следующий день Мазапо был предан суду индун, на котором председательствовал сам король, что было весьма необычно и показывало, как сильно он интересовался этим делом.
Я был вызван в суд в качестве свидетеля и, конечно, ограничился лишь ответом на заданные мне вопросы. В сущности, их было только два. Что произошло у моих фургонов, когда Мазапо уронил ребенка и Садуко ударил его, и что я видел на пиру у Садуко, когда Мазапо поцеловал ребенка? В нескольких словах я рассказал им, как мог, стараясь доказать, что толкнул Мазапо жену Садуко случайно, а что на пиру он был пьян. Дав свои показания, я встал, чтобы уйти, но Мпанда остановил меня и просил описать вид ребенка, когда меня позвали дать ему лекарство.
Я описал с возможной точностью и видел, что мой ответ произвел большое впечатление на судей. Затем Мпанда спросил меня, видел ли я подобный случай, на что я должен был ответить:
— Нет, не видел.
После этого суд удалился на совещание, а когда нас снова позвали, король ознакомил нас со своим решением.
— Были доказаны факты, — сказал он, — которые могли вызвать враждебное отношение Мазапо к Садуко, ударившего его палкой. Поэтому хотя и состоялось примирение, но могла быть причина для мести. Ребенок умер от неизвестной болезни, но болезнь эта похожа на ту, от которой умерли в недавнее время некоторые другие лица, которые имели отношение к Мазапо. Все это представляет сильные улики против Мазапо.
Однако суд не хотел осуждать Мазапо без полного доказательства его виновности. Поэтому они решили обратиться к содействию какого-нибудь известного иньянги, такого, который живет далеко и не знает обстоятельств этого дела. На ком остановить выбор, еще не было решено. Вторичный разбор дела был отложен до решения этого вопроса и до приезда иньянги, а до тех пор Мазапо должен был содержаться в строгом заключении. В конце король обратился ко мне с просьбой от имени суда остаться в краале до окончания решения этого дела.
Мазапо увели в весьма удрученном состоянии, а мы все разошлись.
Неделю спустя я получил приглашение явиться на публичное испытание. Я пошел, раздумывая, какого иньянгу выбрали для этой варварской кровавой церемонии. Идти мне пришлось недалеко, так как для испытания было выбрано то большое открытое место перед главными воротами крааля, которое примыкало к долине, в которой я остановился. Приблизившись, я увидел большое скопление народа, тесными рядами столпившегося вокруг небольшого овального пространства, ненамного большего, чем партер в театре. В первом ряду этого овала сидели виднейшие граждане, мужчины и женщины, и среди них я заметил Садуко, Мазапо, Мамину и других.
Меня тоже провели в первый ряд, и едва я уселся на свой походный стул, принесенный Скаулем, как из ворот крааля вышел Мпанда в сопровождении членов совета. Толпа приветствовала его громкими криками. Когда крики замерли, Мпанда заговорил среди глубокой тишины.
— Приведите сюда иньянгу. Пусть испытание начнется.
Наступила долгая пауза, а затем в открытых воротах показалась одинокая фигура, в которой на первый взгляд даже трудно было признать человека — фигура карлика с огромной головой, с которой свешивались длинные седые космы.
Это был не кто иной, как Зикали.
Он шел никем не сопровождаемый и, за исключением мучи, был совершенно голый. На нем не было даже обычных украшений, отличающих людей его профессии. Странной походкой, переваливаясь как жаба, прошел он мимо советников в открытое пространство круга. Остановившись здесь, он медленно обвел вокруг себя своими глубоко впавшими глазами, пока, наконец, его взор не упал на короля.
— Чего ты хочешь от меня, сын Сензангаконы? — спросил он. — Много лет прошло с тех пор, как мы виделись с тобой в последний раз. Для чего ты меня вытащил из моей хижины, меня, который только два раза посещал крааль королей зулусов с тех пор, как Лютый Владыка (Чака) вступил на престол: первый раз, когда тот, который правил до тебя, разбил буров, и второй раз, когда меня привели, чтобы на моих глазах убить всех моих оставшихся в живых сородичей, потомков королевского рода Ндвандве? Призвал ли ты меня сюда, чтобы и меня отправить вслед за ними в небытие, о сын Сензангаконы? Я готов, но перед тем я скажу кое-что, что тебе не понравится.
Его низкий раскатистый голос гулко раздавался в тишине, и все замерли в ожидании ответа короля. Я видел, что все они боялись этого человека, даже Мпанда чувствовал перед ним страх и беспокойно ерзал на скамейке.
Наконец он заговорил:
— Нет, Зикали. Кто захотел бы тронуть самого мудрого и самого старого человека во всей стране, того, кто был уже стар, когда родились наши деды? Нет, твоя жизнь в безопасности. Сам Лютый Владыка не посмел посягнуть на нее, хотя ты был его врагом и он ненавидел тебя. Что же касается причины, для чего тебя привели сюда, то скажи ее нам сам, о Зикали. Нам ли обучать тебя мудрости?
Карлик разразился своим громким жутким смехом.
— Значит, род Сензангаконы признает наконец, что я обладаю мудростью? Когда все свершится, тогда все убедятся в моей мудрости.
И он снова зловеще засмеялся, а затем, как бы опасаясь, что его заставят объяснять его слова, поспешно продолжал:
— А где же плата? Где плата? Или король так беден и думает, что старый иньянга будет отгадывать даром?
Мпанда сделал знак рукой, и в круг пригнали десять великолепных телок, которых, вероятно, держали где-то наготове.
— Неважный скот, — презрительно заметил Зикали, — в сравнении с тем скотом, который мы выращивали до владычества Сензангаконы. — Это замечание вызвало у толпы громкие возгласы удивления. — Но делать нечего, нужно смириться с тем, какие они есть. Отведите их в мой крааль и прибавьте еще быка!
Скот увели, и старый карлик сел на корточки и уставился в землю, как большая черная жаба. Он сидел неподвижно минут десять, и я, пристально наблюдавший за ним, стал чувствовать себя как бы в гипнозе.
Наконец он поднял голову, откинув назад свои седые космы, и сказал:
— Я вижу много вещей в пыли. О да, пыль оживает… она оживает и говорит мне многое…
Он встал и, шагая то в одну сторону, осматривал внимательно пыль. Затем он сунул руку в висевшую на его плечах сумку и вытащил из нее высохший человеческий палец, на котором ноготь был такой красный, будто был выкрашен краской. При виде его толпа содрогнулась.