Едва последний из них исчез в кустах, как усиливавшийся шум криков, среди которых я расслышал звук выстрела, донес нам, что Садуко с его отрядом и преследующие амакобы уже недалеко. Вскоре они показались, то есть показалась кучка нгваанов. Они не сражались больше, а бежали изо всех сил, так как знали, что приближались к засаде, и хотели успеть проскочить ее, чтобы не смешаться с амакобами. Мы пропустили их мимо себя. Одним из последних бежал Садуко, очевидно раненый, потому что сбоку у него сочилась кровь. Он поддерживал моего охотника, раненного достаточно серьезно.
Я окликнул его.
— Садуко, — сказал я, — расположись со своим отрядом на гребне скалы, и отдохните там, чтобы вы могли прийти нам на помощь в случае надобности.
Он помахал в ответ ружьем — говорить он не мог — и пошел с остатками своего отряда (их было не более тридцати) по следам стада. Не успели они скрыться из вида, как появились амакобы. Это была беспорядочная, недисциплинированная толпа, человек пятьсот или шестьсот, которые, по-видимому, потеряли не только скот, но и голову. Они были вооружены как попало: иные имели тяжелые ассегаи, другие — метательные[26], у некоторых не было даже щитов. Многие были совсем голые, не имев времени надеть свои мучи, не говоря уже о боевых украшениях. Очевидно, они обезумели от ярости, и испускаемые ими звуки сливались в одно могучее проклятие.
Момент боя наступил, но, по правде сказать, я вовсе не жаждал его. В конце концов, мы украли скот у этого народа, а теперь собирались перебить его. Я должен был вспомнить страшный рассказ Садуко об истреблении всего его племени, прежде чем смог решиться подать условленный сигнал. Кроме того, я подумал, что они намного превосходят нас количественно и, весьма вероятно, останутся в конце концов победителями.
В любом случае, раскаиваться было поздно.
Я поднялся на скалу и выпустил оба заряда из моей двустволки в приближающуюся орду. В следующую минуту с ревом, напоминавшим вой диких животных, с обеих сторон ущелья выскочили из своей засады свирепые нгваане и набросились на своих врагов. Ими руководили ненависть и жажда мести за убитых отцов и матерей, сестер и братьев. Они одни остались из племени, чтобы отплатить врагам кровью за кровь.
Как они сражались! Они были больше похожи на дьяволов, чем на человеческие существа. После того первого рева, вылившегося в слово «Садуко!», они замолкли и дрались без слов, как дьяволы. Хотя их было мало, но своим страшным натиском они сперва оттеснили амакобов. Затем, когда последние оправились от неожиданности, численное их превосходство стало сказываться, потому что они были тоже храбрецы, не поддавшиеся панике. Десятки их пали сразу, но оставшиеся стали теснить нгваанов вверх на гору. Я принимал мало участия в битве, но был отброшен вместе с остальными, стреляя только в тех случаях, когда был вынужден спасать свою собственную жизнь. Шаг за шагом нас теснили назад, пока, наконец, мы не очутились вблизи гребня ущелья.
И вот, когда исход битвы колебался, раздался снова крик «Садуко!», и сам он со своими тридцатью воинами бросился на амакобов.
Эта атака решила битву. Не зная численности подкрепления, оставшиеся амакобы повернули и бежали, но мы не стали их далеко преследовать.
Мы устроили смотр нашим отрядам на вершине холма. Нас осталось не более двухсот человек, остальные пали или были смертельно ранены.
Я был измучен до последней степени. Как сквозь сон увидел я несколько нгваанов, тащивших за собой дикаря с криками «Вот Бангу, Бангу-кровопийца, которого мы поймали живьем!»
Садуко шагнул к нему.
— А! Бангу! — воскликнул он. — Теперь я могу тебя убить, как ты убил бы много лет тому назад маленького Садуко, если бы Зикали не спас его. Смотри, вот знак твоего копья.
— Убей меня! — сказал Бангу. — Твой дух сильнее моего! Убей, Садуко.
— Нет! — ответил Садуко. — Если ты устал, то я тоже устал и так же ранен, как и ты. Возьми копье, Бангу, и будем сражаться.
И при лунном свете они вступили в единоборство. Они бились свирепо, а все кругом стояли и смотрели, пока, наконец, Бангу не упал навзничь.
* * *
Садуко был отомщен. Я был рад, что он убил своего врага в честном бою, а не так, как это можно было ожидать от дикаря.
Глава VII. Сватовство Садуко
На следующий день рано утром мы достигли того места, где были оставлены мои фургоны. Переход был весьма утомительный, так как мы были обременены захваченным скотом и нашими ранеными. Настроение было тревожное, потому что было возможно, что остатки амакобов попытаются нас преследовать. Этого, однако, они не сделали, так как у них было слишком много убитых и раненых, а оставшиеся в живых пали духом. Они вернулись в свои горы и жили с тех пор в нищете, потому что у них осталось менее пятидесяти голов скота. В конце концов Мпанда отдал их победителю Садуко, и тот присоединил их к нгваанам. Но это случилось несколько позже.
Отдохнув немного у фургонов, мы произвели смотр захваченному скоту, и при подсчете его оказалось чуть больше тысячи двухсот голов, не считая сильно покалеченных во время бега животных, которых мы убили на мясо. Поистине это была богатая добыча, и Садуко, несмотря на рану в бедре, стоял и блестящими глазами обозревал скот. И немудрено, потому что он, который был беден, стал теперь богат и был уверен — и я разделял его веру, — что при таких изменившихся обстоятельствах и Мамина, и ее отец благосклонно отнесутся к его сватовству.
Я тоже окинул взглядом скот и размышлял, вспомнит ли Садуко нашу сделку, в силу которой шестьсот голов принадлежали мне. Шестьсот голов! Считая их на круг по пять фунтов стерлингов[27], это означало три тысячи фунтов — сумма, которой я не имел за всю свою жизнь. Но вспомнит ли Садуко? В общем, я думал, что он не вспомнит, так как кафры не любят расставаться со скотом.
Но я оказался к нему несправедлив. Он вскоре повернулся и проговорил с некоторым усилием:
Маку мазан, половина этого скота принадлежит тебе, и ты вполне заслужил его, потому что мы одержали победу благодаря твоему хитроумному плану. Давай же делить скот поштучно.
Итак, я выбрал себе хорошего вола, и Садуко выбрал себе, и так продолжалось, пока я не отобрал себе восемь штук. Тогда я повернулся к Садуко и сказал:
— Так! Этого достаточно. Эти волы мне нужны, чтобы заменить в моей упряжи тех, которые пали в пути, но больше мне не нужно.
Возгласы удивления вырвались у Садуко и у всех, стоявших с ними, а старик Тшоза воскликнул:
— Он отказывается от шестисот голов скота, которые по справедливости принадлежат ему! Он, должно быть, сумасшедший!
— Нет, друзья, — ответил я, — я не сумасшедший. Я сопровождал Садуко в его набеге потому, что он мой друг и помог мне однажды в минуту опасности, но я не хочу брать себе то, что досталось ценою крови. Если, согласно вашим законам, этот скот принадлежит мне, то я могу располагать им. Я даю по десять голов каждому из моих охотников и по пятнадцать — родственникам тех, которые были убиты. Остальных я дарю Тшозе и прочим нгваанам, сражавшихся с нами, и разделить их между собой они могут по соглашению.
Громкие, восторженные крики грянули со всех сторон. Садуко тоже поблагодарил меня с присущим ему высокомерием; однако я не думаю, чтобы он был очень доволен. Хотя мой дар освобождал его от необходимости поделиться своей долей со своими товарищами, но мне кажется, он опасался, что нгваане с этих пор будут любить меня больше, чем его. Это и произошло на самом деле, и я уверен, что среди всех этих дикарей не было человека, который не отдал бы своей жизни за меня, и до сего дня мое имя известно среди них и их потомков.
* * *
Наше обратное путешествие к краалю Умбези совершалось медленно, потому что раненые и огромное стадо стесняли нас. Но от стада мы скоро избавились: отобрав сотню самых лучших животных, Садуко отослал остальных, под охраной старика Тшозы и половины своих воинов, в назначенное им место, где они должны были ждать его прихода.
Прошло около месяца с памятной битвы, когда мы наконец расположились лагерем недалеко от крааля Умбези, в том самом лесу, где я первый раз встретился с воинами Садуко. Но как они отличались теперь от тех тощих дикарей, которые, как призраки, выскользнули тогда из-за деревьев на зов своего вождя! В пути Садуко купил им красивые повязки и одеяла; волосы были украшены длинными черными перьями птиц, а из шкур убитых волов сделаны были щиты. Кроме того, от хорошей обильной пищи они поправились и стали полными и лоснящимися.
Садуко решил провести ночь в лесу, ничем не выдавая нашего присутствия, а на следующее утро выступить во всем своем величии, в сопровождении своих воинов, презентовать Умбези затребованные им сто голов скота и официально просить руки его дочери.
Этот план был в точности выполнен. На следующее утро, после восхода солнца, Садуко, по примеру великих вождей, выслал вперед двух разряженных глашатаев, которые должны были объявить Умбези о его приближении, а за ними были высланы еще двое людей, чтобы воспевать и восхвалять подвиги Садуко (кстати, я заметил, что им было строго приказано ни словом не обмолвиться обо мне). Затем мы выступили всем отрядом. Впереди шел Садуко в великолепном одеянии вождя, с небольшим копьем в руках, в коротенькой юбочке из леопардовой шкуры и с перьями на голове. Его сопровождала свита из шести самых статных его товарищей, которые должны были представлять его индун. За ним шел я, в старом дорожном костюме, весь в пыли. Меня сопровождал безобразный курносый Скауль в замасленных брюках и в стоптанных европейских сапогах, из которых выглядывали пальцы, и три моих охотника, вид которых был еще более жалкий. За ними шагали приодетые нгваане, человек восемьдесят, и шествие замыкалось стадом волов, погоняемых несколькими погонщиками.
Наконец мы подошли к воротам крааля. Здесь мы застали глашатаев, которые все еще выкрикивали и приплясывали.
— Вы видели Умбези? — спросил их Садуко.
— Нет, — ответили они, — он спал, когда мы пришли, но его люди сказали нам, что он скоро выйдет.
— Скажите его людям, чтобы он скорее поторапливался, иначе я сам его выволоку, — заявил Садуко.
Как раз в эту минуту отворились ворота крааля и в них появился толстый и смущенный Умбези. Меня поразил его испуганный вид, хотя он и старался скрыть свой страх.
— Кто является ко мне в гости с такой толпой? — спросил он, указывая на ряды вооруженных людей. — А, это ты, Садуко! — И, оглядывая его с ног до головы, прибавил: — Каким ты стал важным! Ограбил ты кого-нибудь? А, и ты здесь, Макумазан! Ты, я вижу, не стал важным. Ты похож на корову, вскормившую зимою двух телят. Но скажи, для чего здесь все эти воины? Я это потому спрашиваю, то мне нечем накормить так много людей, в особенности теперь, когда у нас только что было празднество.
— Не беспокойся, Умбези, — величественно ответил Садуко. — Я захватил с собою пищу для своих людей. Что же касается моего дела, то оно очень простое. Ты потребовал у меня сто голов скота как выкуп за Мамину. Пошли своих слуг пересчитать их.
— С удовольствием, — как-то нервно ответил Умбези и отдал какое-то приказание стоявшим около него слугам. — Я рад, что ты внезапно так разбогател, Садуко, хотя я не могу понять, как это случилось.
— Все равно, как это случилось, — сказал Садуко. — Главное то, что я богат, и этого достаточно. Потрудись послать за Маминой. Я хочу поговорить с ней.
— Да, да, Садуко, я понимаю, что ты хочешь поговорить с Маминой, но, — и он с отчаянием оглянулся, — я боюсь, что она спит. Ты знаешь, что Мамина всегда поздно встает и терпеть не может, когда ее тревожат. Не придешь ли ты лучше в другой раз? Скажем, завтра утром? Она, наверное, к тому времени встанет… или, еще лучше, приходи послезавтра.
— В какой хижине находится Мамина? — грозно спросил Садуко.
— Не знаю, Садуко, — ответил Умбези. — Она спит то в одной, то в другой хижине, а иногда ходит к тетке в крааль, до которого несколько дней пути. Я нисколько не удивлюсь, если она ушла туда вчера вечером.
Прежде чем Садуко мог ответить, раздался резкий, визгливый голос, исходивший от безобразной старухи, сидевшей в тени. Я признал в ней ту, которая была известна под именем Старой Коровы.
— Он лжет! Мамина навсегда покинула этот крааль. Она спала эту ночь не со своей теткой, а со своим мужем Мазапо, которому Умбези отдал ее в жены два дня тому назад, получив за нее сто двадцать голов скота, то есть на двадцать голов больше, чем ты предлагаешь, Садуко.
Я подумал, что при этих словах Садуко сойдет с ума от ярости. Его темная кожа сделалась совсем серой, он дрожал, как лист, и казалось, что он свалится. Затем он прыгнул, как лев, и, схватив Умбези за горло, отшвырнул его назад, угрожая ему копьем.
— Гнусная собака! — закричал он громовым голосом. — Говори правду, или я вспорю тебе живот! Что ты сделал с Маминой?
— О Садуко, — ответил Умбези прерывающимся голосом. — Мамина сама захотела выйти замуж. Это не моя вина.
Дальше ему не пришлось говорить, и не схвати я Садуко и не оттащи его назад, это была бы последняя минут в жизни Умбези, потому что Садуко уже замахнулся над ним копьем. Так как Садуко ослабел от волнения, то он не мог вырваться из моих рук, и я продолжал его держать, пока рассудок вновь не вернулся к нему.
Наконец он немного оправился и отбросил от себя копье, как бы боясь искушения. Затем все тем же страшным голосом он спросил:
— Есть ли у тебя еще что сказать по поводу этого дела, Умбези? Я хочу выслушать все, прежде чем отвечу тебе.
— Только это, Садуко, — ответил Умбези, поднявшись с земли и трясясь, как тростник. — Я поступил так, как поступил бы всякий отец. Мазапо очень могущественный вождь, и он будет мне хорошей опорой в старости. Мамина объявила, что она хочет выйти за него замуж…
— Он лжет! — завизжала Старая Корова. — Мамина сказала, что не хочет выходить замуж ни за одного зулуса, так как, кажется, она имела виды на белого человека. — И она покосилась на меня. — Но потом сказала, что если ее отец желает, чтобы она вышла замуж за Мазапо, то она, как послушная дочь, повинуется ему, но если этот брак вызовет раздоры и прольется кровь, то пусть эта кровь падет на его голову, а не на ее…
— Ты тоже выпускаешь свои когти против меня, проклятая кошка! — сказал Умбези и так огрел старуху по спине, что она убежала, визжа и ругаясь.
— О Садуко! — продолжал он. — Не отравляй своего слуха этими лживыми речами. Мамина никогда не говорила ничего подобного, а если говорила, то не мне. Так вот, когда моя дочь согласилась взять Мазапо в мужья, его люди пригнали сюда сто двадцать самых лучших волов, и ты хотел бы, чтобы я не принял их, Садуко? Вспомни, Садуко, что хотя ты и обещал мне сто голов — то есть на двадцать голов меньше, — но в то время у тебя не было ни одного вола, и я не мог представить себе, откуда ты их достанешь. Кроме того, — прибавил он, видя, что его аргументы не производили впечатления, — мне передали, что вы оба, ты и Макумазан, были убиты какими-то злодеями горах. Вот, я все сказал, и если, Садуко, у тебя есть скот, то у меня имеется еще другая дочь, может быть не такая красивая, но гораздо лучшая работница. Идем и выпьем глоток пива, а я пошлю за ней.
— Перестань болтать о твоей другой дочери и о пиве и выслушай меня, — сказал Садуко, так зловеще поглядывая на выроненное им копье, что я поспешил наступить на него ногой. — Я теперь более могущественный вождь, чем этот боров Мазапо. Есть ли у Мазапо такие телохранители, как эти молодцы? — И он пальцем указал на сомкнутые ряды грозных нгваанов. — Если у Мазапо столько скота, как у меня? То, что ты видишь, только десятая часть, которую я привел в виде выкупа отцу той, которая была мне обещана в жены. Может ли Мазапо назвать Мпанду своим другом? Мне кажется, я слышал что-то другое. Победил ли Мазапо бесчисленное племя благодаря своему мужеству и своему уму? Молод и красив ли Мазапо или он старый безобразный боров? Ты не отвечаешь мне, Умбези, и, быть может, хорошо делаешь, что молчишь. Теперь слушай дальше. Если бы здесь не было Макумазана, которого я не хочу вмешивать в подобные дела, то я приказал бы своим людям схватить тебя и избить до смерти, а затем пойти к борову и поступить таким же образом. Приходится с этим немного обождать, потому что у меня есть другие дела. Но недалек день, когда я и это устрою. Поэтому советую тебе, обманщик, поспешить умереть, иначе ты узнаешь, что значит быть избитым палками до смерти. Пошли и передай мои слова Мазапо. А Мамине скажи, что я скоро приду и заберу ее, но приду с копьями, а не со скотом. Понимаешь? Да, я вижу, что ты понял, потому что ты от страха ревешь, как женщина. Прощай же, обманщик, и жди меня, когда я вернусь с палками.
И, повернувшись, Садуко удалился. Я хотел поспешить за ним, но бедняга Умбези подскочил ко мне и схватил меня за руку.
— О Макумазан, — воскликнул он, плача от страха, — если ты когда-нибудь считал меня своим другом, то помоги мне выбраться из глубокой ямы, в которую я попал из-за проделок Мамины. Макумазан, если бы она была твоей дочерью и могущественный вождь явился бы со ста двадцатью головами самого лучшего скота, то разве ты не отдал бы ее ему, несмотря на то, что он немолод и некрасив?
— Я думаю, нет, — ответил я, — но у нас ведь нет обычая продавать женщин.
— Да, да, я забыл, что в этом отношении вы, белые люди, сумасшедшие. По правде говоря, Макумазан, я думаю, что она действительно любит тебя, она сама мне говорила это. Почему же ты не украл ее, когда я не смотрел? Мы с тобой сговорились бы потом, а я освободился бы от этой каверзы и не попал бы в яму.