— Вот еще спрос какой, — обиделась Маша. — В гости приехала, отдыхать.
— В гости, глодать кости, — передразнил ее Колька. — Ничего ты не понимаешь, малявка… Тятька-то обманул нас. Наобещал всего с три короба, а ничего не показывает…
— Он покажет… Ты обожди.
— Некогда мне ждать. Мне домой пора. И так четыре дня без пользы прошло.
В дверь заглянула квартирная хозяйка и показала ребятам, что оставил им отец на завтрак.
Маша вышла в коридор умываться. Хозяйка угостила девочку карамелькой в свинцовой бумажке и погладила по льняным волосам.
— Ну что, беленькая, не едет ваша мамка?
— Мамке недосуг, она сено косит. Ей нельзя по гостям, — ответила Маша, прилаживая к зубам свинцовую бумажку из-под карамельки.
— А который тятька лучше, беленькая? Василий Иванович или тот, что в деревне остался? Тот, наверное, молодой, красивый?
— Какой тот? — удивленно подняла голову Маша. — Тятька у нас один… Василий Иванович.
— А другой-то тятька деньги вам дает? На гостинцы тебе, на платья?.. — допытывалась хозяйка, глядя на Машу жалостливыми глазами.
Маша покраснела, уронила свинцовую бумажку и убежала в комнату.
— Чего она меня про какого-то второго тятьку спрашивает? — пожаловалась она брату. — Тятька у нас один, все знают. Ты скажи ей, Колька… Только он больной, ему в городе жить надо.
— Больной, да не той стороной, — невесело усмехнулся Колька и задумался.
Вечером он твердо заявил отцу, что ему пора домой: ребята в деревне, наверное, уже ходят в рощу за грибами, и незачем ему бездельничать в городе.
Отец нахмурился:
— А здесь чем не дом? Живи, привыкай… Скоро мать приедет.
— Не приедет она, лучше не жди, — вырвалось у мальчика.
— А ты помолчи! Чересчур много понимать стал… Умник! — прикрикнул отец и, покосившись на Машу, приказал ей ложиться спать.
Утром Колька не нашел под кроватью своих сапог. Потом обнаружил, что спрятан и пиджак. Только на стене висела Колькина милицейская фуражка.
У Кольки сжались кулаки. Теперь ему все стало ясно. Отец зазвал его и Машу совсем не в гости. Все это было сделано затем, чтобы заставить мать переехать жить в город. И они с Машей сейчас вроде как пленники. Вот отец спрятал даже сапоги и пиджак…
Колька представил себе мать. А вдруг она затосковала без ребят и решила ехать к отцу? Погрузила вещи на подводу, заколотила досками окна, повесила замок на дверь. И может, сейчас уже прощается с соседками…
От таких мыслей Колька даже вздрогнул. Нет, нет, надо скорее ехать в деревню, предупредить мать.
Колька заглянул в шкафчик, где у отца хранились деньги. Денег не было — как видно, их тоже убрал отец.
«Ну пусть! — решил Колька. — Я домой и пешком доберусь… босиком…» И принялся рассовывать по карманам куски хлеба.
Маша захныкала — ей тоже захотелось домой. Колька пообещал, что в первый же базарный день они приедут в город с матерью и заберут ее с собой.
— Да… обманешь меня! — не поверила сестренка.
— Лопни мои глаза! — поклялся Колька. — Я тебя выручу!
С трудом удалось уговорить Машу остаться.
Вечером вернулся отец и, узнав, что Колька ушел домой, очень рассердился и погрозил девочке пальцем.
На другой день он привел Машу в контору и, посадив рядом с собой, положил перед ней лист бумаги и красный с синим карандаш.
— Рисуй что-нибудь…
— А зачем? — удивилась Маша. — Я домой хочу. Скучно у тебя.
Но у отца так сердито зашевелились усы, что Маша не стала больше спорить. Она покорно рисовала домики, рыб, цветы, куклу Надьку. Из глаз подали слезы, и девочка подкрашивала их фиолетовыми чернилами.
Так повторялось день за днем. Маша сидела в конторе рядом с отцом и настороженно прислушивалась к каждому стуку в дверь — вот-вот войдут Колька с мамкой и увезут ее с собой.
Но из колхоза никто не приезжал.
По ночам Маша плохо спала и, кутая в одеяло куклу, принималась горько плакать:
— Бедные мы с тобой… Все нас забыли, все забросили: и мамка и Колька.
Василий уверял Машу, что любит ее, обещал накупить игрушек, сочинял всякие интересные истории, вспоминал забытые сказки. Он сбивался с ног. Утром чуть свет бежал на базар, дома на керосинке готовил завтрак. Все получалось по-мужски, неловко — падали из рук сковородки, подгорала рыба, убегало молоко, капризничала керосинка.
Квартирная хозяйка, розовая и теплая со сна, просовывала в дверь голову и сокрушенно вздыхала:
— Ах, Василий Иванович, Василий Иванович! Все нет вашей супружницы и нет. Ну как это можно, не понимаю… — И, вздохнув, опускала глаза.
«К черту! — свирепел Василий. — Должна же она приехать».
Но Марины все не было.
* * *В воскресенье, когда отец ушел в баню и Маша сидела одна в комнате, неожиданно приехал Колька. Держа в одной руке тяжелую плетеную корзину, закрытую рядном, в другой — бидон с молоком, он с трудом протиснулся в дверь.
Маша бросилась навстречу братишке:
— Ты за мной? Да? Чего ж так долго не ехал? — И она принялась собирать в узелок свои вещи.
— Ты погоди… — остановил ее Колька, вытирая рукавом взмокшее лицо. — Придется тебе еще в городе погостить…
Маша ничего не поняла. Колька принялся объяснять.
В колхозе заболел бригадир Григорий Шабров, и, как видно, надолго. Вместо него бригадиром назначили их мать. Сейчас в колхозе начали убирать хлеб, и мать целыми днями пропадает в поле. Вот она и решила, чтобы Маша пожила до конца уборки у отца, в городе.
Девочка растерянно заморгала глазами:
— Я лучше с тобой буду.
— Нельзя со мной. Я тоже на уборке… колоски собираю, воду подвожу, — сказал Колька и передал сестренке строгий наказ матери: слушаться отца, не капризничать, не плакать, не ходить грязнулей.
Маша обиженно засопела:
— А говорил тоже — выручу!..
— Я бы выручил… Это так мамка захотела, чтобы ты у отца пожила… Ну чего ты, Манька, чего? Мы же приедем… И мамка и я… Недели через три. Ты жди нас… А это вам продукты. — И, развязав корзину, Колька принялся вытаскивать яйца, масло, мясо, пироги.
Посидев еще немного и рассказав колхозные новости, он заторопился обратно — как бы не прозевать на базаре попутную подводу, и, кроме того, Кольке не очень-то хотелось встречаться с отцом.
Вернувшись из бани, Василий застал дочку в слезах. Из ее сбивчивого рассказа он понял, что Марина прислала еду, сама она очень занята, приехать не может.
«Да что она, смеется надо мной! — вскипел Василий. — Сама не едет, а я тут с девчушкой нянчись!»
Утром ему вновь пришлось захватить Машу с собой на работу. В конторе уже все привыкли к Маше, звали ее Белочкой, посылали в буфет за бутербродами, за морсом. Появились у Маши и друзья. Главный бухгалтер, с огромным золотым зубом и такой же беловолосый, как и Маша, подарил ей коробку цветных карандашей и попросил:
— Нарисуй мне, Белочка, самое-самое интересное…
Маша задумалась, пососала карандаш и во весь лист нарисовала кособокий дом. На окнах прямо из подоконника прорастали диковинные голубые цветы, труба была похожа на гриб, а дым был изображен в виде пружины.
— Это уж я видел, — разочаровался бухгалтер. — Ты мне этими домиками весь стол испачкала.
— Так это ж наш дом, а те чужие, ничьи, — горячо вступилась за свой рисунок Маша. — Мы осенью строиться будем. Сейчас у нас изба старая, тесная. А в новом доме шесть окон прорубим. Дом красивый будет… Ты приезжай потом посмотреть. Ладно?
— Хорошо, приеду, — пообещал бухгалтер и обернулся к Машиному отцу: — Что же это, Василий Иванович? Жена в деревне новый дом строить собирается, а ты скрываешь от нас.
Василий пренебрежительно отмахнулся:
— Наговорит вам девчушка… Откуда ей знать! Да и доходов у жены не хватит.
— Нет, я знаю, — заспорила Маша. — Колька говорил… Мамка строиться собирается. Она теперь у нас бригадир…
Василий покачал головой — дочка становится выдумщицей. Наверное, это от скуки.
Через неделю на квартиру к Василию зашел березовский кузнец Коньков, передал ему корзиночку с провизией и спросил, как поживает Маша.
— Да что она, Марина, продуктами от меня решила откупиться?! — вышел из себя Василий.
— Она бы и сама дочку навестила, — пояснил кузнец, — да, понимаешь, страда! А супруга твоя у нас за бригадира…
У Василия пересохло во рту.
— Бригадир?!
— А что ж! Марина дело ведет разумно, народ с ней считается. И вообще, колхоз наш на поправку пошел. Нового председателя избрали, из агрономов. Народ к земле потянулся. Кое-какие доходы появились… — Коньков пристально оглядел Василия и с сожалением покачал головой: — Продешевил ты, пожалуй, Василий Иванович…
Василий отвел глаза в сторону:
— Здоровьишко у меня не того… сам знаешь…
Оставив корзиночку с продуктами, Коньков ушел, а Василий, опустив голову, долго сидел за столом.
Оставив корзиночку с продуктами, Коньков ушел, а Василий, опустив голову, долго сидел за столом.
Маша подошла и заглянула отцу в глаза. Они были мутные, тоскливые. У девочки замерло сердце. Прижавшись к теплой руке отца, Маша принялась упрашивать его поскорее вылечиться и поехать вместе с ней домой к матери.
Ведь как хорошо будет дома!
Отец, как и раньше, работает в правлении, щелкает на счетах, а Маша прибегает к нему и зовет обедать, пить чай. В праздник они втроем отправляются в клуб смотреть кино. Маша держит отца за руку. Мать идет рядом в красивом новом платье. И все люди смотрят им вслед и завидуют: «Счастливая Манька! Тятька справа, мамка слева, а она в золотой середочке».
— Ну правда, тятька, поедем, — уговаривала Маша. — Доктор у нас и в колхозе есть.
Василий молчал и тихо гладил девочку по голове.
В базарные дни его будил веселый и звонкий грохот колес. Василий подходил к открытому окну. Длинный хвост колхозных подвод тянулся по улице. Они были нагружены опрятными ушатами и кадками, красно-бурыми горшками, облитыми глазурью, тонкогорлыми глиняными кувшинами, белыми дугами, колесами, граблями. Дальше следовали подводы с огурцами, розовым картофелем, пунцовыми помидорами.
«Черт те что везут!» — бормотал Василий и почему-то ощущал в душе странное беспокойство.
Какая-то тайная сила упрямо тянула его в эти дни на базар. Он бродил среди подвод, ко всему приценивался, ничего не покупал и заводил с колхозниками разговоры о посевах, урожаях, доходах, особенно интересуясь, как ведется хозяйство в березовской артели.
Иногда Василий недоверчиво покачивал головой и с досадой перебивал, как ему казалось, не в меру расхваставшегося колхозника.
— Это, братец, ты уж через край хватил… Ну-ка, называй статьи прихода-расхода, мигом баланец сведу.
Колхозники называли цифры, и Василий быстро складывал их, множил, вычитал.
Порой за этим занятием его заставали земляки и, окружив тесным кольцом, подсмеивались:
— Что, Василий Иванович, опять на колхозную бухгалтерию потянуло?
Василий хмурился и уходил, хотя ему нестерпимо хотелось расспросить односельчан, как живет Марина.
Он уже начал понимать, что держать дочку у себя бесполезно — Марину этим из деревни не выманишь. К тому же нянчиться с девочкой было нелегко. Надо было мыть, кормить Машу, следить за ее одеждой.
А тут еще, на беду, девочка заболела ангиной. Пришлось вести ее в амбулаторию, ходить за лекарствами, не спать по ночам.
Через неделю Маше стало легче, но она, все еще пользуясь правами больной, требовала, чтобы отец сидел у ее кровати и рассказывал сказки. А порой девочка просто-напросто начинала капризничать, чем не на шутку сердила отца и выводила его из себя.
— Отправлю-ка я тебя к матери, — однажды пригрозил ей Василий. — Она тебя быстро к рукам приберет. Собирай-ка свои вещички… Я тебя на базар провожу, к землякам.
Маша замялась и отошла в угол, где она проставляла угольком черные палочки «мамкиных трудодней».
— Ну что же ты? То рвалась, плакала, а тут…
— Нельзя мне уезжать… — тихо сказала Маша, водя пальцем по палочкам и что-то про себя подсчитывая. — Я у тебя еще восемь дней жить буду.
— Почему восемь? — удивился Василий.
— А так мне мамка наказала… до конца уборки у тебя оставаться.
Марина не обманула — приехала точно к концу третьей недели. Маша еще накануне вечером собрала свои вещички и, ложась в постель, загадала встать рано-рано, чтобы встретить мать при въезде в город.
Ночью она часто поднималась, будила отца, а к утру сладко заснула и не слыхала, как в комнату вошла мать.
Василий поднялся ей навстречу. Они поздоровались. Марина склонилась над девочкой.
— Будить, что ли? — спросил Василий.
— Пусть поспит. С базара поеду — захвачу… Ну как? Досталось тебе с ней?
— Всяко бывало…
— Детской площадки в колхозе у нас пока нет еще, а мне в уборку не до Машеньки. Жила бы она, как сирота заброшенная. Спасибо, выручил ты меня…
— Рад стараться, — усмехнулся Василий. — Нечего сказать, в няньку меня превратила. — Он помолчал, потоптался на месте, потом тихо позвал: — Марина! А может, останешься? — и сам не поверил тому, что сказал. — Ведь неразведенные мы с тобой… Все муж да жена. Даже не ссорились…
Марина задумчиво покачала головой:
— Это правда, не ссорились… А только зачем я пойду к тебе? В кухарки да белье стирать? И все-то мое звание будет — счетоводова жена. Не велика честь. А в колхозе у меня дело верное… Нет уж, Василий Иванович, от добра добра не ищут. И не зови больше!
Нависло тяжелое, неловкое молчание. Марина покосилась на стенные часы:
— Я, пожалуй, пойду… Там на подводе Колька ждет. — И она шагнула к двери.
— Погоди! — Василий загородил дверь и, теребя ус, устало и глухо спросил: — Скажи, Марина… Прямо скажи… Примут меня обратно? Повинюсь… работать буду.
— Не знаю, — неуверенно ответила Марина. — Может, и примут… Как общее собрание, его воля. Хотя счетовод у нас уже есть…
— А ты, Марина, ты… приняла бы?
— Я что, — смутилась Марина. — Сердце у меня женское — меня не спросится, возьмет да и простит. Тут как собрание… А главное — ребятишки. Колька, так тот в сердцах аж зубами скрипит. Ты ему всю радость ребячью испортил. — Она тяжело вздохнула. — Сам подумай, Василий, силы хватит — приходи.
Василий перевел дыхание, усы у него задрожали, и, втянув голову в плечи, отступил от двери.
Марина ушла.
Маша проснулась около полудня, обиженно захныкала, заторопилась и потребовала, чтобы отец немедленно проводил ее к матери.
Василий повел девочку на базар. Но перед молочными рядами он остановился: день был воскресный, и на базар, наверное, приехало немало колхозников из Березовки.
Василий приподнял Машу на руках и показал ей мать:
— Вот она, в зеленом платке. Видишь? Иди к ней.
— А ты?
— Я… я потом, дочка… Другой дорогой приду.