8. После всего сказанного естественна мысль нарисовать возможно более отчетливую картину того идеального общественного состояния, в котором высшее благо оказывалось бы достигнутым всеми сообща. Отправным пунктом для создания такой картины служат данные нам в опыте общие формы человеческого общежития, те отношения, в каких люди стоят друг к другу и к природным условиям существования. Со времен Платонова Государства всегда делались новые и новые попытки придать возможно более ясное и определенное выражение общим представлениям о цели человеческих стремлений. В таких картинах пророки воплощали свои чаяния, а государственные и социальные романы пытались изобразить совершенное состояние, на примере которого существующее поколение могло бы познать свои недостатки. Чем точнее бывала картина, тем полнее, казалось, достигалась цель; едва ли можно желать еще чего-нибудь, в смысле определенности, после тех образов, какие даны, например, в Государстве Солнца Кампанеллы. Такие образы носятся то в более отчетливом, то в более смутном виде при всякой вновь появляющейся в истории попытке этого рода, и ими определяются изменения в законодательстве и в нравах. Главным содержанием их могут быть чувственное удовольствие и различные материальные наслаждения, эстетическое облагорожение и эстетическая культура, религиозная жизнь в общении с Богом. Сами по себе эти идеалы будущего обусловлены той методически совершенно правильной мыслью, согласно которой на главный вопрос этики можно дать полный ответ только путем конкретного изображения действительного состояния общества. Однако чтобы нарисованный идеал мог стать осязательной действительностью, мы должны обладать знаниями, каких у нас нет. Между тем всякая попытка его построения исходит из таких предположений касательно человеческой природы, какие далеко не охватывают неисчислимого многообразия индивидуальностей. Сам Платон допускает случай (Rep. 546), когда природные условия складываются неблагоприятно для порождения тех счастливо одаренных людей, какими должны являться у него правящие философы; он ждет от этого упадка своего государства. Ни результаты воспитания, ни результаты действия правовых учреждений не могут быть определены наперед. Никогда не осуществится надежда Кондорсе на то, что наука об обществе со временем будет в состоянии так безошибочно устанавливать законы общественной жизни, что можно будет точно учесть результат действия всякого учреждения и всякого мероприятия.
III9. Мы не станем, однако, разрешать здесь этих трудностей, а обратимся лучше к рассмотрению тех общих следствий, которые вытекают из утверждения, что цель человеческого хотения должна быть осуществлена в форме известного социального состояния. В этом утверждении содержится прежде всего требование, чтобы все ставили в своей деятельности одну и ту же высшую общественную цель и ею определяли свои отдельные поступки; кроме того, из этого утверждения явствует, что достижение названной цели и обеспечение совершенного состояния возможно только при условии согласованной деятельности всех людей.
Простейшим и прозрачнейшим был бы случай, когда всякий знает общую цель, всякий своим умом находит средства для ее осуществления и по собственному почину согласует свою деятельность с деятельностью других. Так, когда нужно в самом начале потушить грозящий опасностью огонь, всякий знает, что он должен принести воды и вылить на него, – в простейшем случае для этого не нужно никакого уговора и никакого руководства. Эта согласованность действий является, в общем, правилом также и в научной работе (если исключить из нее обучение). Всякий участвующей в ней знает цели и методы, самостоятельно избирает свою долю в работе в зависимости от своих склонностей и характера нерешенных задач и дополняет работу других без особого уговора с ними. Совместная деятельность, правда, в данном случае оказывается организованной в некоторых отношениях, но далеко не во всех.
Иначе дело обстоит, в тех случаях, когда цель хоть и является общепризнанной, но совокупность средств не может быть окинута взором каждого, а определяется только более одаренным умом, или же когда разделение труда требует определенной организации. Обыкновенно общественная работа возможна бывает только там, где есть руководящее и руководимые, приказывающие и повинующиеся.
Простейшей и примитивнейшей формой приказания и повиновения служит предписание отдельной деятельности, как такой: сделай сейчас то-то и то-то. Широкое применение эта форма получает в домашнем хозяйстве. Что нужно для общей цели добывания пищи, ухода за домом, обработки поля и т. п., все это каждый день и каждый час предписывается домохозяином. Чем больше число действующих совместно, тем труднее применение этой формы. Приказания должны приобретать более общий характер; требования, вытекающие из единой цели, распадаются на ряд общих правил совершать то-то и то-то.
Уже в индивидуальной жизни правила поведения для единичных случаев, следующих во времени друг за другом, обусловлены единой целью (если она нами допущена); они содержатся в хотении цели и являются его логическим следствием. Основание свое они черпают из фактического отношения средств к цели: кто хочет цели, должен хотеть также ее отдельных частей и приводящих к ней средств. В тех случаях, когда цель достижима только путем ряда поступков, она определяет правило, которое в каждом отдельном случае запрещает делать что-либо противоречащее цели и повелевает применять годные для нее средства. Запрещения всегда бывают безусловны; повеления же оказываются условными в тех случаях, когда возможность применения отдельных средств зависит от обстоятельств, которые не всегда бывают налицо или не всегда оказываются в нашей власти. При этом мы всегда должны предполагать наличность у нас, во-первых, энергии хотения, которая действительно в состоянии направить на достижение цели всю совокупность нашей деятельности, т. е., иными словами, – наличность самообладания, при помощи которого побеждаются ежеминутно возникающие у нас побуждения и влечения, а во-вторых, – наличность способности к размышлению, обусловливающей надлежащее применение правил, т. е., значит, наличность добродетелей постоянства и рассудительности. Конкретный же и определенный вид правила эти могут принять вследствие того, что отношение цели и средств основывается на объективных причинных законах; при одинаковых условиях желательный результат достигается, следовательно, одинаковыми поступками.
Это же самое повторяется при общественной деятельности на пользу общих целей. Цель, которой нужно достичь, предписывает определенный способ поведения и определенный порядок взаимодействия; таким путем диктует она определенные правила для деятельности каждого. Каждый отдельный фабричный рабочий должен обслуживать какую-нибудь машину или изготовлять определенную часть продукта, передавая ее затем другому. Назначение каждому его определенной работы обусловлено планом целого. Императив, повелевающий всем выполнять ее, является, по преимуществу, безусловным именно в тех случаях, когда налицо постоянные условия работы. Условным он оказывается лишь в таких исключительных случаях, когда, например, ткач должен знать, как ему поступить, если обрывается нитка. Для достижения цели вовсе не нужно, чтобы каждый понимал связь своей деятельности с общей целью; всякому достаточно следовать предписанию руководителя всеми работами.
Картина фабрики руководит многими попытками отыскания совершенного социального строя; она приблизительно осуществлена в целом ряде организаций общественных служб вместе с их инструкциями; ее всегда отличает логическая простота и прозрачность. Где есть возможность достичь цели путем подчинения деятельности каждого совершенно определенным нормам, там общественный строй аналогичен строю природы. Всякий его элемент действует по определенному неизменному закону, который точно предписывает ему при одних условиях вести себя так, а при других – иначе. Поскольку всякий элемент следует этому закону бессознательно, из внутренней необходимости, постольку вытекает отсюда определенный коллективный результат. Так именно работает организм: всякая отдельная клеточка, всякий отдельный орган выполняют свою определенную функцию по присущему им закону, и именно благодаря этой законосообразности осуществляется поддержание жизни, которое мы обыкновенно рассматриваем в качестве цели природы. Тот факт, что в общественной жизни закон сознателен, и потому хотение отдельных действий определяется не законом, а знанием закона, – не создает никакого принципиального различия, если только мы подчиняемся закону, и этот закон, подобно закону природы, действительно дает нам определенное предписание для каждого случая.
10. Вследствие этого можно считать достаточно обоснованной и даже рекомендовать за ее логическую прозрачность ту мысль, что идеал наилучшего устроения человеческого общества будет достигнут, когда всякая деятельность индивида и все взаимные отношения, а также разделение труда (и, следовательно, порождение потомства) будут урегулированы законами, благодаря чему осуществится порядок, который можно будет сравнить с порядком природы; в этом порядке меняющиеся приказания заменятся общим предписанием, которому подчинятся также и руководители работы.
Свой смысл эти законы черпают в конечном итоге из цели, которой должны служить их предписания. Одно формальное постоянство и законосообразность человеческого поведения сами по себе не заслуживают обращения в предмет стремлений. Таким предметом может стать только конкретный результат, достигаемый путем законосообразного поведения.
Если к последней цели стремятся путем установления законов и следования им, то это только определенный метод достижения цели, который хорош постольку, поскольку он пригоден и целесообразен. Целесообразность же его объясняется, с одной стороны, постоянством причинных отношений, согласно которым для достижения одинаковых результатов должны быть применены одинаковые средства; с другой же, субъективной, стороны, – природой самого человеческого хотения, которое достигает своей цели всего вернее в тех случаях, когда руководится мышлением, в его простейшей логической форме подведения отдельного действия под общее правило. Пригодность этого метода ограничена, следовательно, пределами правильности только что названных условий его применения.
(Едва ли нужно напоминать, что в этой связи речь всегда идет о законах в первоначальном смысле слова, т.е. о повелениях, которые направляются на волю людей, принимаются людьми и применяются ими к отдельным случаям. От этого смысла следует строго отличать другой смысл слова закон, когда имеется в виду взаимодействие индивидов и их поступков. Так, когда речь идет о законе предложения и спроса, о железном законе заработной платы и т. п., то выражаемое этими законами вовсе не желается нами и не повелевается нам для достижения цели; такие законы говорят, например, что если определенное число общающихся друг с другом людей целью своей деятельности ставят наживу, то при данных естественных и психологических условиях с неизбежностью произойдут определенные последствия. Подобные «социальные законы» суть такие же законы, как законы природы или психологические законы, которые с определенными содержаниями сознания связывают другие содержания сознания. Они принадлежат к теоретическому рассмотрению действительных явлений в их необходимой причинной связи; вследствие такого рассмотрения мы получаем возможность предвидеть результаты определенных волевых решений и выбирать средства для наших целей).
Понятие закона играет у Канта главенствующую роль; оно отменяет или, по крайней мере, подчиняет себе понятие цели. Разум требует не достижения определенной цели, а только формальной закономерности. Логический характер всеобщности должен определять сущность нравственности и давать все содержание велению разума. Целлер19очевиднейшим образом показал, что голая форма всеобщей закономерности ничего еще не говорит о том, что повелевает закон и что вменяет он каждому в обязанность. Вследствие этого и сам Кант вынужден был скрытым образом, а потому в неопределенном и недостаточном виде, привлечь материальные цели и реальный результат поведения для решения вопроса о том, какие максимы хотения пригодны стать принципом всеобщего законодательства. Мы не станем поэтому подробнее останавливаться на этом.
11. Возможен, однако, еще случай, когда законы не притязают на значение определяющей основы для воли благодаря одному только формальному характеру всеобщности, а выставляются и обосновываются скорее как средства для достижения какой-нибудь определенной цели. Но и в этом случае позволительно спросить, может ли задача этики, выраженной в форме системы законов, быть разрешенной столь исчерпывающе, что от индивида требовалось бы только простое применение этих законов. (Рассматриваются ли при этом законы как познаваемые собственными усилиями всякого индивида или же индивид допускает и следует только законам, выведенным из высших целей другими, это в сущности безразлично для формальной пригодности системы законов).
Отвечать на заданный вопрос утвердительно возбраняет прежде всего логический характер, присущий повелевающему закону в отличие от закона природы. Природа определяет отдельный случай со стороны его качества и количества, и в совершенстве познанный закон природы содержит в общей формуле также и определенную индивидуальную ценность. Повелевающий же закон, напротив, может указывать только общие признаки повелеваемых поступков, по которым никак нельзя предусмотреть отдельный случай в его полной определенности, как бы ни конкретизировать эти признаки. Поэтому при осуществлении каждого конкретного поступка воля еще нечто прибавляет к тому, что требуется законом; закон предоставляет более или менее значительный простор ее деятельности. Особенно отчетливо это обнаруживается в случаях приблизительно определяемых поступков. Среди кантовских примеров часто приводится долг благотворительности. Но какой же закон в состоянии определить, как велика должна быть нужда, которой я обязан помочь, и сколько своих средств я должен пожертвовать для этой цели? Иезуитская казуистика есть необходимое следствие попытки дать правила каждому и на каждый случай; она стремится точно установить, какой степени нужды я должен помогать и какую часть своего дохода я должен истратить для этого. Однако и эта мораль не является последовательной до конца; в заключение она принуждена отсылать своего питомца к духовному отцу, т. е. к индивидуальному решению – совершенно так же, как уголовный закон, устанавливая границы наказания, поручает усмотрению судьи определить точную его меру в пределах этих границ.
Точно также и закон, содержащий условное приказание, может определить только общие признаки условий, при которых следует поступать таким-то и таким-то образом; вся система законов занимается лишь изолированием этих условий. В действительности, однако, они самым сложным образом перепутаны друг с другом, и любой момент жизни можно одновременно подвести под различные правила. Как же, в таком случае, скомбинировать эти правила для их применения, особенно, когда они требуют несовместимого? И в этом случае следствием попытки определить все поступки законами будет лишь хитроумная казуистика, причем, однако, вся жизнь окажется в конечном итоге лабиринтом явных исключений и запутанных «casus conscientiae», законы же повиснут в воздухе, и только в виде исключения найдутся такие случаи, к которым они будут применимы всецело и без ratio dubitandi.
Где дело идет об осуществлении цели при запутанном сочетании данных условий, там самое подробное предписание окажется недостаточным. Поступающий не может руководиться одним только логическим подведением под правило; он должен путем собственных комбинаций найти поведение, которое требуется целью. Целью всех операций полководца является победа; стратегия была бы слишком легким делом, если бы она должна была только применять к отдельным случаям определенное число общих предписаний, подобно тому, как ученик применяет грамматические правила. Искусство полководца состоит в творческих комбинациях; солдату, наряду с повиновением общим предписаниям, которые указывают ему его поведение в определенных случаях, вменяется в обязанность также повиновение отдельному приказу полководца. Однако и при выполнении этого приказа ему не возбраняется самостоятельный выбор целесообразного и индивидуальное творчество. Точно также и в мирном обществе ни одна система законов не может превратить всякий судейский приговор в одно лишь логическое подведение под понятие и сделать излишним управление в форме конкретных распоряжений. В частной жизни никакой кодекс правил не может воспрепятствовать индивидуальной оценке и решению в пользу того, что в данном случае правильно. Осуществление цели однородно с работой художника; мышление в форме подведения под понятие всегда должно дополняться мышлением в форме творческих комбинаций, и каждый закон со всех сторон охватывается понятием дозволенного, если под этим понятием подразумевать то, что не определено никаким законом. Из этого следует, что всякий поступок непременно должен носить индивидуальную печать, даже если бы по своему существу он представлял собою исполнение общих законов. Если же какая-нибудь этическая теория упускает из виду этот момент, то она, по остроумному выражению Шлегеля – есть лишь вывороченная на изнанку юриспруденция.