Черные с проседью волосы Ракитина были схвачены ремешком, чтобы не лезли в глаза. Широкое лицо носило следы оспы, от которой в детстве Семен чуть не умер. Бороду Ракитин брил, хоть и бранили его за это соседские старики и старухи.
Ракитин отвечал им:
— Зачем пустые разговоры? Не хочу с царем ссоры! Борода не кормит, не греет, от нее подбородок преет! Бороду носить — в казну денежки платить!
Ракитин был родом с севера, из маленького городка Каргополя. Мать его, искусную причитальщицу, нередко издалека вызывали оплакивать покойников. От нее передалась Ракитину способность к складной и бойкой рифмованной речи.
Расположившись в амбарушке у раскрытой двери, сапожник поглядывал на двор, где бродили куры под предводительством важного петуха. На высоком предамбарье трехлетняя Маша мастерила куклу из лоскутков.
По двору, крадучись, пробежали Ванюшка с Егоркой. Ребята пробирались в сарайчик. Там Егорка Марков мастерил деревянные сабли, арбалеты и прочее «вооружение».
— Стой! — гаркнул Ракитин. — Ванюшка, подь сюда!
Ванюшка неохотно, заплетая ногу за ногу, подошел к амбарушке.
Отец приучал его расколачивать деревянным молотком размоченную кожу, набивать каблуки, пришивать заплаты.
Ванюшка сапожной работы не любил.
— Играть собираешься, а кто работать станет? — спросил Семен сына. — Готовь колки, все вышли.
Ванюшка уселся на порог, не глядя, ковырял ножом березовую чурбашку, а сам ныл:
— Тятьк, а тятьк! Пусти играть!
— Игра не доводит до добра! — отзывался Семен, бойко постукивая молотком.
— Да тятька же! Отпусти к ребятам!..
— Отпустить не шутка, да осердится Машутка!
— Тятька, да будет тебе! Все смеешься да смеешься…
— Нешто лучше плакать? Ну ладно, вот тебе сказ: наготовишь полную чашку колков — и ступай на все четыре стороны!
Ванюшка ахнул.
— Мне за три дни столько не наготовить! — взмолился он.
— Как хочешь. Мое дело — приказать, твое дело — исполнять. Нам, брат, на чужую милость надеяться не приходится… Своим трудом, Ванюшка, перебиваться надо!
Ванюшка, мрачно сопя, слушал отцовские поучения. Вдруг Егорка тронул его за плечо, и оба сорвались с места.
— Куда? — крикнул отец.
— Я мигом…
Егорка поделился с товарищем мыслью, которая давно бродила в его голове.
Вскоре ребята подошли к амбарушке. Зеленовато-серые Ванюшкины глаза светились лукавым весельем.
— Так смотри, тятька, чашку колков сделаем — играть отпустишь!
— Мое слово — олово! — пробормотал сапожник, держа между губами колки.
Ребята забрали березовые чурбаки, несколько ножей, ремешки, веревочки и разный хлам, назначение которого было понятно только Егорке Маркову.
Часа через три Ванюшка явился в амбарушку. Его пухлое круглое лицо сияло, на гордо вытянутой ладони он держал чашку, доверху наполненную колками. Через его плечо глядел довольный Егорка.
— Вот! — похвалился Ванюшка и так стукнул дном чашки об пол, что из нее брызнули колки.
— Вы, может, украли где? — изумился Семен. — В малое время эдакую прорву разве наготовишь?
— Я саморезку сделал, — скромно сказал Егорка. — Я про нее раньше думал. Она их, как солому, режет…
— И сама кончики завастривает?
— Сама.
— Ну-ну!.. — Сапожник даже не мог найти слов. — Пойду глядеть вашу работу.
Ракитин долго разглядывал саморезку, где два ножа заостряли край заранее заготовленной дранки, а потом она крошилась на отдельные колочки. Семен вышел из амбарушки в восхищении:
— Всю Москву можно бы колками завалить! Жалко, товар-то больно дешев… Что ж, ребятки, дело сделали, можете забавляться.
Ванюшка и Егорка побежали собирать «войско».
У мальчишек Горшечного и соседних переулков любимой игрой была война. Разделившись на две большие партии, они воевали весну, лето, осень. Только зима загоняла их, босоногих, в тесные, дымные избы.
Одно войско называлось «свои», другое — «немцы». Егорка был атаманом у «своих», а Ванюшка Ракитин — его есаулом. Атаманом у «немцев» был ловкий и сильный Кирюшка, сын Спасоглинищевского попа, отца Прокопия.
Военные действия велись на большом пустыре, в Роще и в овраге, заваленном мусором: прекрасная местность для засад и внезапных нападений; побежденным было куда убегать и прятаться.
Битвы шли с переменным успехом. Но однажды в войске «своих» появились искусно сделанные арбалеты с метким и сильным боем, и «немцы» потерпели сокрушительное поражение. С тех пор военное счастье не оставляло «своих». Кирюшка через послов предложил перемирие и личное свидание командующих армиями.
Штабы «своих» и «немцев» собрались около огромного полусгнившего дубового пня.
— Не по чести делаете, — заявил высокий кудрявый Кирюшка. — У вас арбалетный бой, а у нас простые самострелы с камышовыми стрелками. Разве нам супротив вас выстоять?
— Заведите и вы себе арбалетный бой! — насмешливо посоветовал есаул Ванюшка, выковыривая босой ногой труху из пня.
— Где же нам его завести? Кабы у нас был мастер, как Егорка… Куда нам податься?
— Что ж, — выступил вперед Егорка, — я и вам арбалеты смастерю. Будем по чести воевать.
— Правда? — обрадовался Кирюшка и крепко пожал Егоркину руку. — Вот друг!
Перемирие продолжалось, пока Егорка не снабдил оружием и противную сторону. Тогда война возобновилась и вновь стала интересной, так как силы противников сравнялись.
В тот день, когда Егорка изобрел саморезку для колков, был назначен в роще генеральный бой; вот почему Ванюшка так усиленно отпрашивался у отца.
«Свои» заняли опушку рощи, а «немцы» залегли в овраге. Оттуда они вылетали с диким ревом и, стреляя на ходу из арбалетов, швыряя палками и камнями, во весь дух понеслись к роще.
Егорка и его «воины» ждали затаив дыхание с побелевшими лицами и трясущимися от нетерпения руками. Когда «враги» были близко, Ванюшка выдохнул:
— Пали!
Грянул залп.
Среди «немцев» произошло замешательство. Некоторые повернули назад, а Кирилл, бежавший во главе своего войска, повалился: ему в лоб угодила «пуля» — круглый камешек, пущенный Егоркой из арбалета.
«Свои» выскочили с торжествующим ревом, но быстро затихли: уж очень неподвижно лежал на земле Кирюха…
«Убили!» — пронеслась у всех в голове страшная мысль.
Про войну забыли. «Противники» смешались в кучу, озабоченно столпились около Кирилла. У того на лбу быстро вспухла огромная багровая шишка…
— Оживет! — рассудил обрадованный Ванюшка. — Ежели шишка, так это ничего!
Действительно, Кирюшка вскоре опомнился и встал.
Победа была присуждена «своим». Армии разошлись по домам.
Дома Кириллу был от отца строгий допрос.
— Кто это тебя так отделал? — кричал поп, топая ногами. — Ведь это что такое? Этак и убить недолго! Изувечить недолго! Говори, подлец, кто тебя, не то выпорю!
Но Кирюха и под поркой не выдал товарища.
Бабушка Ульяна узнала о «подвиге» Егорки. Долго бранила внука суровая старуха:
— Ты только подумай, на кого руку поднял! Ведь Кирюшка в церкви Часослов читает! Не стыдно тебе, не стыдно?
— Мы ж воевали! — угрюмо отвечал Егорка.
— Управы на тебя нету! Кабы не сбежал наш Илья, быть бы тебе поротому… Худо без мужика в доме!
Впрочем, Егорке и без мужика попало: бабушка отстегала его розгой и решила изломать самопалы и инструменты.
Егорка и Ванюшка, догадавшись о ее намерении, спрятали свое оружие, и бабушка ничего не нашла.
Глава VII ЕГОР МАРКОВ — НАВИГАТОР
Разговоры о новой школе, ходившие по Москве, не на шутку взбудоражили Егорку Маркова. Его желание учиться возрастало с каждым днем. Когда мать возвращалась с работы, Егорка без конца повторял:
— Мамка, хочу в школу! Мамка, буду учиться!
Бабушка прикрикивала на мальчика:
— Что выдумал?! Где нашему брату учиться? Учатся боярские да поповские дети. Они панычи, им грамота надобна. А тебе зачем? Землю пахать аль в кузне молотком стучать — это и без грамоты можно.
Егорка упрямо продолжал тянуть:
— Мамка! Отдай в школу! Отдай… Ну что тебе?
— Ах ты, Егорушка! — вздыхала мать. — Разве из нашего звания в школу принимают?
— Да вон Кирюху-то намедни[44] приняли!
— Глупый, он же поповский сын!
— Ты попроси, примут и меня.
— Хочешь, я тебя к дьячку отдам? Псалтырю и церковному четью-петью[45] обучишься.
— Не пойду к дьячку! В Навигацкую хочу! Там цифирь показывают.
Аграфена сдалась, начала хлопотать. Она расспрашивала в тех домах, куда была вхожа, как устроить сына в школу. Все направляли ее к боярину Головину, которого царский указ поставил во главе школы.
Преодолев все препятствия, Аграфена добилась, что ее впустили к боярину.
Федор Алексеевич сидел в своей рабочей комнате. На столе лежали образцы учебников и учебных пособий: циркули, линейки, треугольники…
Аграфена почтительно остановилась у порога. Обернувшись, Федор Алексеевич увидел незнакомую женщину. Та бухнулась ему в ноги.
— Чего тебе?
— Батюшка-боярин, будь отцом милостивым!.. На тебя вся надежда, батюшка… Облагодетельствуй!
— Говори толком, чего надобно!
— Определи моего сынка в Нави-гацкую школу!
— Вот оно что! Какого звания?
— Стрелецкая вдова, батюшка! — ляпнула Аграфена, позабыв о наказах свекрови.
— Что?! — Боярин встал, нахмурил брови. — Да как же тебя, баба, не выселили из Москвы по царскому указу?
Лицо Аграфены запылало от смущения. Заикаясь, она объяснила боярину, почему ее семье разрешили остаться в Москве. У бабы хватило догадливости ни слова не сказать о службе Ильи в мятежном полку.
Боярин остыл.
— А, это другое дело. Что ж? По царскому указу велено всякого чина людей принимать.
Аграфена осмелела.
— Мальчонка-то больно просится в школу. Он у меня к учению шибко востер, уж так востер…
— Востер, говоришь?
— Востер, батюшка. Ко всякому мастерству сызмальства способен. Самопалов таких понаделал. Намедни поповскому сыну чуть голову не сшиб.
Федор Алексеевич заинтересовался:
— Самопалы? А кто же его учил делать?
— Да никто. Сам, батюшка, дошел, своим умом…
— Вот как?! — Боярин захохотал. — Ишь, вояка! Поповичу, говоришь, голову прошиб? Нам вояки добре надобны! Ладно, баба, ин быть твоему сыну в школе! Поручители есть?
— Какие поручители, батюшка-боярин?
— Что твой сын из школы не утечет, коли трудно покажется.
— Найду, милостивец!
— Да, еще вот: прошение надо подать.
— А как его, батюшка-боярин, пишут?
— Буду рассказывать! Пойди в мою канцелярию!
Подьячий за два алтына написал Аграфене прошение по заведенной форме.
«Державнейший Государь, Царь Всемилостивейший, Петр Алексеевич, желаю я, нижеподписавшийся, Егор, Константинов сын, Марков, вступить в Математическую навигацких наук школу, а по твоему, Государь, указу, велено в тоё школу набрать всякого звания людей потребное число. И покорно прошу я, Всемилостивейший Государь, повели меня к той школе приписать. А отроду мне, Маркову, двенадцать лет.
Вашего Величества нижайший раб посадский сын Егор Марков, а за него по неграмотности руку приложил Емельян Седов.
Августа 23 числа 1701 года».Аграфена вернулась домой сияющая. Через несколько дней она принесла в канцелярию Головина поручительство двух знавших ее дворян, что Егор Марков «без указу великого государя с Москвы не съедет и от школы не отстанет».
В начале сентября 1701 года Егор Марков получил предписание явиться в Навигацкую школу, куда его зачислили учеником «русской школы» и ввиду бедности его матери определили корм на первое время по алтыну в день.
Глава VIII ПЕРВЫЕ ШАГИ
Егор Марков, в новых сапогах, в новой рубахе, с волосами, обильно смазанными коровьим маслом, явился с матерью в школу в первый раз.
Аграфена расспросила школьного сторожа, куда свести Егорку, и робко вошла в класс. Ученики возрастом от двенадцати до двадцати пяти лет шумно рассаживались за столами. Густо побагровевший Егорка стал у двери, а Аграфена, тоже сильно робея, приблизилась к учительскому столу, на котором лежали несколько книжек, пучок розог и линейка.
— Новичка привели! О-го-го! Новичок! — раздались возгласы учеников.
Учитель Федор Иванович был низенький человек с маленькими серыми глазами, бритый, в потертом кафтане, в растрепанном паричке. Он хлопнул линейкой по столу:
— Молчать!
— К вашей милости, — низко поклонилась Аграфена.
По обычаю, она принесла учителю горшок с кашей и пирог.
Учитель поставил на стол приношение.
— Как звать?
— Марков… Егорка…
— Марков Егор! Подойди!
Трепещущий Егорка подошел.
— Хочешь учиться?
— Хочу, — прошептал Егорка.
— Ох, хочет, батюшка, хочет! — подхватила Аграфена. — Уж так меня молил, чтоб хлопотала я за него…
— Ладно! — сказал учитель. — Иди, баба! Аграфена с поклонами ушла.
— Марков Егор! Садись вот здесь, впереди!
Егорку посадили с недорослем[46] Ильей Тарелкиным и сыном дьяка Трифоном Бахуровым. На трех учеников был один букварь.
Учитель отошел от Егорки, сел за стол и стал без церемонии есть принесенный пирог. Ученики твердили заданные уроки. Класс походил на огромный жужжащий улей.
Лохматый детина огромного роста, с длинными черными усами долбил молитвы.
Другой, заткнув уши пальцами и раскачиваясь, читал нараспев как дьячок:
— «Хвалите бога человеку всяку, долг учиться письмен словес знаку. Учением бо благо разумеет, в царство небесное со святыми успеет…»
Третий толкал товарищей в бока и в спину кулаком, а когда те сердито оборачивались к нему, он делал невинное лицо и с показным усердием твердил:
— Буки-аз — ба, веди-аз — ва, глаголь-аз — га…
Учитель, прислушавшись к равномерному деловому гулу класса, подошел к первому столу, вырвал из рук Ильи Тарелкина засаленный букварь и дважды черкнул твердым ногтем по первой странице. Швырнув книжку перед оробевшим Егоркой, он сказал: «От сих и до сих!» — потом преспокойно отошел к кафедре.
Егорка остолбенело взглянул на страницу, ничего не понимая. Красноглазый Илюшка, с белыми, как лен, волосами, выдернул у него букварь из рук. Егорка внимательно слушал обрывки фраз, которые доносились к нему со всех сторон.
После обеденного отдыха учитель подошел к Егорке:
— Сказывай урок!
Егорка сидел неподвижно. Лицо и уши его залились горячей краской.
— Встань, встань! — зашептал, толкая соседа, Тришка Бахуров.
Егорка вскочил.
— Не вытвердил? — сурово спросил учитель.
— У меня не было…
Учитель, не слушая, схватил Егорку сухой, но сильной рукой за ухо и повел к скамейке, стоявшей у стены. Скамейка была предназначена специально для порки и уже была гладко отшлифована телами поротых.
Учитель положил Егорку на скамейку, лицом вниз, велел спустить штаны и отстегал, на первый раз, впрочем, довольно милостиво. Ударяя розгой, он приговаривал:
После порки учитель сказал:
— Сии стихи приготовишь к завтрему. В назидание за леность.
Егорка пробормотал, застегиваясь:
— Я и сейчас могу рассказать.
— О? — удивился Федор Иванович. — Говори.
Егорка сквозь слезы забубнил:
— «Розга ум вострит; память возбуждает…»
Стихи он прочитал без единой ошибки.
— Ты что, раньше знал? — спросил учитель.
— Нет. Который сзади сидит, твердил, а я понял.
— Да ты, видать, востер! Что ж урок не выучил?
Егорка осмелел. Оказывается, с учителем можно разговаривать.
— У меня букваря не было! Вон тот отобрал…
— Ладно, иди. Тарелкин Илья, покажешь новичку буквы.
Егорка вернулся на место.
— Да, как же, держи карман шире! — злобно усмехнулся Илюшка. — Буду я тебе, дураку, показывать!..
Над Егором сжалился Трифон. Это был девятнадцатилетний парень, белобрысый и уже склонный к полноте. Степенный и хозяйственный, Трифон учился довольно хорошо, недостаток способностей восполнял усердием. Товарищи любили Бахурова — он всегда помогал в беде.
Трифон показал новичку буквы и слова. Егорка все хватал на лету. Через полчаса он отлично ответил учителю заданный урок.
Федор Иванович почесал в затылке, сдвинул парик, добродушно проворчал:
— О? Ты остропонятлив! Зря я тебя выдрал. Ну ладно, вдругорядь попадешься, тогда помилую.
Егорка возвращался домой счастливый, несмотря на порку.
«Ученье началось… Учитель знает, какой я усердный…»
Он торжественно декламировал:
— «Розга ум вострит, память возбуждает…»
До поздней ночи мать и бабушка слушали рассказ Егорки о школе. Общую радость отравляли только мысли об Илье, который неведомо где скитается, если только не сложил голову в незнаемой стороне.
На следующий день Егорка вернулся домой в одном белье, посинелый от холода.
— Родненький! — взвыла Ульяна. — Да что это с тобой? Ограбили? Какие же злодеи, чтоб им пропасть, мальчишку обидели?