Роальд Даль ВКУС
В тот вечер за ужином в доме моего друга Майка Скофилда в Лондоне нас было шестеро: Майк, его жена и его дочь, моя жена и я, а также гость по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт, знаменитый гурман, был председателем небольшого общества под названием «Эпикурейцы». Каждый месяц он в частном порядке рассылал членам общества брошюру о различных винах и блюдах и занимался также тем, что устраивал банкеты, на которых подавались изысканные деликатесы и редкие вина. Чтобы не утратить своих вкусовых способностей, он не курил, и когда говорил о винах, имел странную, почти эксцентричную манеру описывать каждое из них как живое существо.
«Интеллигентное вино», — говорил он, к примеру, — «немного робкое и сдержанное, но очень интеллигентное». Или: «Симпатичное вино, ласковое и веселое, быть может, немного фривольное, но тем не менее симпатичное».
Майк уже два раза приглашал меня с Праттом к себе в дом, и в обоих случаях Скофилды не побоялись ни трудностей, ни расходов, чтобы предложить знаменитому гурману отменнейшее меню. А на этот раз они явно хотели превзойти сами себя. Когда мы вошли в столовую, я сразу увидел, что стол был накрыт для торжественной трапезы. Высокие тонкие свечи, желтые розы, блеск серебра кругом, по три винных бокала у каждого прибора и к тому же легкий запах жаркого из кухни — от всего этого мой рот быстро наполнился густой слюной.
Мы расселись, и на ум мне вдруг пришло, что Майк во время каждого из предыдущих вечеров спрашивал, не согласится ли Ричард Пратт на вкус определить год и точное место происхождения красного французского вина, подаваемого к столу. Когда Пратт ответил, что это, пожалуй, не составит для него особого труда, если только, конечно, вино хорошего года, Майк выразил свои сомнения и предложил ему пари. Пратт принял его предложение и оба раза выиграл ящик вина, о котором шла речь.
Я был уверен, что эта маленькая игра повторится и нынешним вечером, ибо Майк охотно шел на проигрыш, если мог доказать этим, что его вино было достаточно хорошего качества, чтобы быть отданным на суд знатока. А что касалось Пратта, то он находил большое, правда, плохо скрываемое удовольствие в том, чтобы лишний раз выставить напоказ свои способности.
Подали первое блюдо: хрустящие, прожаренные в масле шпроты. К ним было предложено мозельское. Майк встал и собственноручно наполнил бокалы. Когда он снова сел, я заметил, что он наблюдает за Праттом. Он поставил бутылку передо мной так, чтобы я мог прочесть этикетку.
«Гейерслей Олигсберг, 1945» значилось на ней. Он наклонился ко мне и прошептал, что Гейерслей — это маленькая деревушка на берегу Мозеля, почти неизвестная за пределами Германии. Это вино, добавил он, большая редкость, поскольку продукция местного виноградника столь незначительна, что у человека из других мест нет почти никакой надежды заполучить бутылку-другую в свои руки. Он сам ездил в Гейерслей прошлым летом и только с большим трудом ему удалось приобрести там пару десятков бутылок.
— Сомневаюсь, что у кого-нибудь, кроме меня, в Англии есть это вино, — сказал он, посматривая на Ричарда Пратта. — Что в мозельском хорошо, — продолжил он более громким голосом, — так это то, что его без боязни можно пить перед красным вином. Многие пьют вместо него рейнвейн, но делают это только потому, что слабо разбираются в винных тонкостях. Рейнвейн подминает под себя любое красное вино деликатного характера, вы об этом не знали? Это просто варварство подавать рейнское перед красным. Но мозельское — ах! — мозельское тут в самый раз.
Майк Скофилд, обходительный человек средних лет, был биржевым маклером. Перекупщиком на бирже, если точнее. И, казалось, он, как и многие люди его типа, испытывал неловкость, если не сказать стыд, от того, что зарабатывал столько денег на работе, для выполнения которой требовалось так мало образования. В глубине своего сердца он знал, что в действительности он был немногим более простого букмекера — исполненного достоинства, бесконечно уважаемого всеми, но втайне все же беспардонного букмекера, — и он знал, что его друзья это знали. Поэтому он стремился сейчас стать человеком культуры, совершенствовался в литературной и эстетической областях, собирал картины, пластинки, книги и все остальное, что сюда относится. Его маленькая речь о рейнских и мозельских винах была частью этого образования, этой культуры, к которой он стремился.
— Славное винишко, не правда ли? — спросил он меня, продолжая, однако, наблюдать за Ричардом Праттом. Я заметил, что всякий раз, когда он опускал голову, чтобы ухватить ртом с вилки кусочек рыбы, он украдкой бросал в сторону Пратта короткий взгляд. Я почти физически чувствовал, как он ждал того момента, когда Пратт сделает первый глоток и с довольной, удивленной, быть может, даже озадаченной улыбкой оторвет глаза от своего бокала. И потом должна была развернуться дискуссия, дававшая Майку возможность сообщить о деревне Гейерслей.
Однако Ричард Пратт не прикасался к вину. Его внимание целиком и полностью было приковано к восемнадцатилетней дочери Майка Луизе. Он сидел, наполовину повернувшись к ней, улыбался ей и рассказывал ей какую-то историю о шеф-поваре одного парижского ресторана. В разговоре он все больше подавался вперед, казалось, еще немного и он от своего усердия совсем столкнется с ней, а бедная Луиза отклонялась от него настолько, насколько только могла, вежливо, но не без тени отчаяния, кивала ему и старалась избегать его взгляда, фиксируя глазами верхнюю пуговицу его смокинга.
Мы покончили с рыбой, и служанка начала обходить одного за другим, чтобы собрать тарелки. Подойдя к Пратту она заметила, что тот еще ничего не съел, и осталась стоять в нерешительности. Пратт поднял голову, сделал ей знак удалиться и принялся поспешно есть. Проворными, порывистыми движениями он забросал маленьких, поджаристо-коричневых рыбок себе в рот, поднял свой бокал, осушил его двумя быстрыми глотками и тотчас же повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить прерванный разговор.
Майк все видел. Я помню, что он, очень спокойный и сдержанный, сидел на своем месте и не сводил глаз со своего гостя. Его круглое, приветливое лицо как будто на мгновение обмякло, однако он взял себя в руки и не сказал ни слова.
Вскоре служанка принесла второе блюдо, огромный кусок жаркого из говядины. Она поставила его перед Майком на стол, и он встал, чтобы нарезать его. Он резал мясо очень тонкими ломтиками и осторожно клал их на тарелку, подносимую ему служанкой. Когда все, включая его самого, получили свою порцию, он отложил в сторону нож, оперся руками о край стола и чуть подался вперед.
— Так, — сказал он, обращаясь ко всем нам, но смотрел при этом на одного Ричарда Пратта, — а сейчас — красное вино. Мне надо сначала сходить за ним, поэтому прошу извинить меня, если я на секунду вас оставлю.
— Сходить, Майк? — спросил я. — Где же оно?
— В моем рабочем кабинете — откупоренное, чтобы могло дышать.
— А почему в кабинете?
— Из-за комнатной температуры, разумеется. Оно стоит там уже двадцать четыре часа.
— Но почему именно в кабинете?
— Потому что это лучшее место в доме. Ричард посоветовал мне его, когда в последний раз был у нас в гостях.
Услышав свое имя, Пратт обернулся.
— Ведь так? — спросил Майк.
— Да, — подтвердил Пратт и солидно кивнул головой. — Это так.
— На зеленом ящике картотеки в моем кабинете, — сказал Майк. — Это и есть то самое место, которое мы выбрали. Свободное от сквозняков местечко в помещении с равномерной температурой. Минуточку, я сейчас.
Мысль о том, что в качестве козыря у него имелось еще одно вино, заметно оживила его, и он, словно на крыльях, вылетел из комнаты. Через минуту он вернулся. Сейчас он шел гораздо медленнее и осторожно нес в руке винную корзину, в которой лежала темная бутылка. Она была повернута этикеткой вниз, то есть прочесть ничего было нельзя.
— А теперь, — воскликнул он, приблизившись к столу, — как насчет вот этого, Ричард? Его вам никогда не угадать!
Ричард Пратт неспешно повернулся к Майку, посмотрел на него снизу вверх и перевел потом взгляд на бутылку в маленькой плетеной корзинке. Он поднял брови так, что они образовали надменные дуги, и выпятил вперед нижнюю губу. В этот момент у него был необычайно самоуверенный и отталкивающий вид.
— Ни за что не догадаетесь, — еще раз сказал Майк. — Как ни старайтесь.
— Франзузское вино? — снисходительно спросил Пратт.
— Естественно.
— Какого-нибудь маленького виноградника?
— Может, да, Ричард. А, может, и нет.
— Но это хороший год? Один из удачных урожаев?
— Да, это я вам гарантирую.
— Тогда угадать, пожалуй, будет не так уж трудно, — высказал свое суждение Ричард Пратт. Он говорил слегка гнусавя, и на его физиономии лежало выражение бесконечной скуки. На меня его аффектированная манера речи и чрезмерно подчеркнутое равнодушие производили странное впечатление, которое только усиливалось тем, что вокруг его глаз бегали какие-то злобные тени, а вся его поза выдавала состояние крайне напряженного внимания. Мне было немного неприятно, когда я разглядывал его.
— Нет, эту марку действительно трудно угадать, — заверил Пратта Майк. — Не хочу навязывать вам нового пари.
— Ах, вот как. Почему же? — Снова брови медленно поползли вверх, в глазах застыл холодный, напряженный взгляд.
— Потому что это чертовски трудная задача.
— Послушайте, такое заявление отнюдь не делает мне комплимента.
— Дорогой мой, — сказал Майк, — если вам это так важно, то я, конечно, с удовольствием поспорю с вами еще раз.
— Вряд ли с этим вином у меня будут трудности.
— Вы хотите сказать, что согласны держать пари?
— Ну, разумеется. Не только согласен, но и немедленно готов, — ответил Ричард Пратт.
— Хорошо. Тогда, значит, ставка прежняя. Ящик точно такого же вина.
— Вам не верится, что я смогу определить марку?
— Честно говоря и при всем уважении к вам — нет.
Майк по-прежнему старался оставаться вежливым, в то время как его собеседник почти не скрывал, как все это ему надоело. И все же следующий вопрос Пратта, похоже, свидетельствовал о некотором его интересе.
— Однако не поднять ли нам ставку?
— Нет, Ричард. Ящика достаточно.
— А на пятьдесят ящиков вы бы поспорили?
— Это было бы безрассудством.
Майк, прямой как свеча, стоял позади своего стула во главе стола и острожно держал бутылку в ее нелепой лубяной корзине. Крылья его носа были подернуты сейчас легкой бледностью, а губы плотно сжаты.
Пратт небрежно откинулся назад и поднял на него взгляд — брови дугой, веки приопущены, еле заметная улыбка в уголках рта. И снова я увидел или мне показалось, что я увидел, как что-то удивительно тревожное промелькнуло на его лице — зловещее, напряженное внимание где-то между глазами, а в самих глазах, точно в их центре, во мраке зрачков, колючая искорка лукавства.
— Значит, вы не хотите повысить ставку?
— Что до меня, дружище, так мне совершенно все равно, — заявил Майк. — Я готов держать с вами пари на все, что хотите, на все!
Три женщины и я сидели, не говоря ни слова, и наблюдали за обоими. Миссис Скофилд начала терять терпение; ее губы скривились, и у меня было впечатление, что она вот-вот встрянет между спорящими. Ломтики жаркого лежали перед нами на тарелках и слегка дымились.
— Вы в самом деле готовы поспорить со мной на все, что я захочу?
— Я же сказал. Если вам не страшен риск, то я готов держать пари на любую предложенную вами ставку.
— Даже на десять тысяч фунтов?
— Разумеется. На все, что хотите.
Голос Майка звучал сейчас очень уверенно. Он хорошо знал, что ему по карману была любая сумма, названная Праттом.
— То есть, вы говорите, что мне можно определить ставку? — удостоверился Пратт еще раз.
— Да, именно это я сказал.
Возникла пауза. Пратт медленно обвел глазами собравшихся, сначала меня, потом одну за одной всех трех женщин. Он как будто хотел напомнить нам, что мы были свидетелями сделки.
— Майк! — подняла голос миссис Скофилд. — Майк, давай прекратим эту чепуху и доедим наше жаркое. Оно совсем остынет.
— Это не чепуха, — спокойно сказал Пратт. — Мы заключаем здесь маленькое пари.
Я заметил, что на заднем плане стояла служанка с овощным блюдом в руках, явно не зная, подавать ей дальше или нет.
— Что ж, хорошо, — произнес Пратт, — тогда, значит, я назову ставку.
— Валяйте, — беспечно сказал Майк. — Мне абсолютно все равно, на что мы спорим — очередь за вами.
Пратт кивнул, и снова уголки его рта тронула слабая улыбка. Не сводя с Майка глаз, он медленно произнес:
— Я заключаю с вами пари на руку вашей дочери.
Луиза Скофилд подскочила.
— Стоп! — вскричала она. — Нет! Это не смешно! Это уже совсем не смешно! Что это такое, папа?
— Успокойся, дитя мое, — сказал ее мать. — Они просто шутят.
— Я не шучу, — пояснил Ричард Пратт.
— Бред какой-то.
По Майку было заметно, что он пребывал в некоторой растерянности.
— Вы же сказали, что поспорите на все, что я захочу.
— Я имел в виду деньги.
— Сказать вы этого не сказали.
— Но дал понять.
— Тогда жаль, что вы не соизволили выразиться точнее. Как бы там ни было, если вы хотите отказаться от своего предложения, то я не имею ничего против.
— Дружище, речь здесь совсем не о том, хочу я отказаться от своего предложения или нет. Пари все равно нельзя заключить, поскольку вы не можете предложить мне равноценной ставки. У вас же нет дочери, которую вы могли бы отдать мне в случае, если проиграете. И даже если бы она у вас была, то я бы определенно не смог на ней жениться.
— Это меня радует, дорогой, — вставила миссис Скофилд.
— Я отвечу любой ставкой, — объявил Пратт. — Своим домом, например. Подойдет ли вам мой дом?
— Какой? — спросил Майк, в шутку, конечно.
— Загородный.
— А почему бы и не другой впридачу?
— Ну, хорошо, тогда, значит, оба моих дома.
Тут я увидел, что Майк колеблется. Он сделал шаг вперед и аккуратно поставил корзину с вином на стол. Он отодвинул в сторону солонку, перечницу, потом взял в руку нож, задумчиво посмотрел на клинок и снова положил его на место. Его дочь тоже заметила, что он не может решиться.
— Папа! — вскричала она. — Что это за глупости? Я не позволю так спорить на меня.
— Ты совершенно права, доченька, — пришла ей на помощь мать. — Немедленно прекрати, Майк. Садись и ешь.
Майк не обратил на нее внимания. Он посмотрел через весь стол на свою дочь и улыбнулся ей — легкой, отеческой, успокаивающей улыбкой. Но в его глазах светился небольшой огонек триумфа.
— Знаешь, — сказал он, не переставая улыбаться, — знаешь, Луиза, нам, пожалуй, стоит подумать над предложением мистера Пратта.
— Все, замолчи, папа! Хватит с меня! Такого идиотизма я еще не видела!
— Успокойся, моя ласточка. Послушай сперва, что я скажу.
— Я не хочу ничего слушать.
— Луиза, прошу тебя! Ситуация такова: Ричард предложил нам пари с серьезной ставкой. И настаивает на ней он, а не я. И если он проиграет, то в твои руки перейдет значительное состояние. Нет, подожди секунду, дитя мое, не перебивай меня. Сейчас самое главное: он никак не может выиграть.
— Но, похоже, он верит в это.
— Выслушай же меня. Твой отец знает, о чем говорит. Специалист, пробующий французское красное вино — если это только не вино какого-нибудь очень известного сорта как, например, лафит или латур, — не в состоянии дать точных сведений о месте его происхождения. Он, конечно, может сказать тебе, в какой местности Бордо изготовлено это вино: в Сент-Эмильоне, Помероле, Граве или Медоке. Но в каждой местности имеется много коммун, а в каждой коммуне есть много, много маленьких виноградников. И различить их по одному только вкусу и запаху просто невозможно. Даже если я скажу, что вино, которое я сейчас принес, родом из маленького виноградника, находящегося посреди множества других маленьких виноградников, Ричарду ни за что не отгадать названия. Ни за что на свете.
— Ты не можешь знать этого наверняка, — возразила Луиза.
— О, еще как могу, дорогая, еще как. Не хочу хвалить сам себя, но что касается вин, то тут я довольно хорошо подкован. И потом не забывай, дитя мое, что я твой отец. Неужели ты думаешь, что я вовлеку тебя во что-нибудь, чего ты сама не хочешь? Я просто пытаюсь раздобыть для тебя немного деньжат.
— Майк! — резко воскликнула его жена. — Прекрати, Майк, прошу тебя!
Он опять не обратил на нее никакого внимания.
— Если этому пари суждено будет состояться, — сказал он своей дочери, — то через десять минут ты станешь владелицей двух больших домов.
— Но мне не нужны никакие два дома, папа.
— Тогда продай их. Тут же продай их ему обратно. Я это для тебя устрою. И тогда, представь себе только, моя ласточка, тогда ты будешь богата! Независима на всю жизнь!
— Папа, мне это не нравится. Это легкомыслие какое-то.
— Я тоже так считаю, — энергично заявила мать и закивала при этом головой, как курица, стучащая клювом. — Как тебе не стыдно предлагать такое, Майкл! И к тому же собственной дочери!
Майк даже не удостоил ее взглядом.
— Соглашайся! — настаивал он, в упор глядя на дочь. — Не тяни, соглашайся! Я гарантирую тебе, что ты не проиграешь.
— Но мне все это не нравится, папа.
— Давай же, хорошая моя, соглашайся!
Майк вовсю напирал на свою дочь. Он нагнулся к ней через стол, неотступно буравил ее своими строгими, светлыми глазами, и Луизе было нелегко сопротивляться ему.
— А что, если я проиграю?
— Пойми же наконец, что ты не можешь проиграть. Ручаюсь тебе.
— Ах, папа…
— У тебя будет целое состояние. Ну, давай. Ты согласна, Луиза? Да?
Последнее колебание. Потом она беспомощно повела плечами.
— Ну, хорошо. Но только, если ты клянешься, что я ни в коем случае не проиграю.