Где-то в пещерах и на дальних островах некоторое время еще скрывались люди, может, жизнь была отмерена им месяцами или годами. Но одиночки и маленькие группы были обречены на смерть – они были бесплодны и бессильны перед враждебным отравленным миром.
Человек в ходе своей эволюции показал себя самым хитрым, выносливым и конкурентоспособным из всех живых существ, но, как видно, он не смог пережить рукотворной катастрофы, потому что был животным общественным и, когда рухнуло общество, вымер.
Археологи – оптимисты. Они копаются в древних могилах и исследуют следы пожарищ. Они присутствуют при конце жизни – племени, города, человека. Но они почти всегда могут найти ниточку, которая, не оборвавшись, тянется в будущее, и ощущают жестокую целесообразность истории. Здесь же не было продолжения.
Навстречу попался вездеход. Одна из опытных моделей Кирова. Вездеход ковылял на пяти ногах, прижав шестую к брюху. Кирочка Ткаченко, понукавшая машину, обрадовалась, увидев Такаси, потому что он был идеальным собеседником, а именно собеседника ей не хватало.
– Как ты думаешь, Така, – спросила она с высоты, – они посылают эти опытные образцы телег к геофизикам или астрономам? Нет, геофизики им голову бы оторвали. Они сбросили бы в пропасти эти вездеходы. А мы должны терпеть.
– Они правы, Кирочка, – сказал Такаси. – Они знают, что археологи – люди изысканной, интеллигентной профессии и благородное терпение – одно из их очевидных достоинств.
– Ты все знаешь, – сказала Кирочка. – С тобой даже скучно разговаривать. Я не хочу быть интеллигентным археологом и вернусь в Космофлот. Там все ясно и просто.
– Ты этого не сделаешь, – возразил Такаси и пошел дальше.
Его смущал рыболов, который забрался ночью в грязь и никому не сказал об этом. Он решил на обратном пути поглядеть на его следы. Ведь когда тот браконьер выбрался из грязи, он волок пуды вещественных доказательств. И брызги, комья, лепешки глины должны явственно отмечать его путь до самой палатки.
Впереди показался раскоп. Он мог быть раскопом на любой другой планете, на Земле, наконец, если бы не фон – мертвый лес металла и бетона. На Земле археологам, к счастью, не приходится копать атомный век.
Такаси миновал заборчик, предохраняющий раскоп от пыли и набегов мелкой живности, и уселся на пустой контейнер рядом с транспортером. На минутку выглянуло солнце. Такаси видел, как солнечное пятно скользнуло по барашкам большого озера, протянувшегося между городом и отрогами хребта, и, как в театре, высветило по очереди, все ближе и ближе, железные кости города, потом залило ослепительным сиянием лабиринт раскопа, и люди внизу поднимали голову, глядя, надолго ли солнце, и, увидев лишь маленькое голубое окно в сплошном сизом покрывале туч, возвращались к своим делам.
Такаси разыскал Наташу. Ее раскоп был глубже соседних – она искала истоки города, но культурный слой был сильно перемешан не только позднейшими коммуникациями и подвалами домов, но и линией подземки, в которой прятались и погибли тысячи жителей города. Наташа повязала голову белой косынкой и стояла рядом с автоматом, вынимавшим породу, не доверяя ему, и в любой момент готовая отогнать его в сторону. В руке у нее была кисточка, и Такаси захотелось спуститься вниз и разделить ее радость в тот момент, когда совершится находка. Ведь работа здесь и сложна, и полна неожиданностей тем, что никогда не знаешь, что откроется через пять минут. На Земле открытия всегда остаются в рамках вероятного. А здесь – что вероятно? Что может быть вероятно в инопланетной цивилизации?
Подняв облако пыли, Такаси съехал в раскоп.
– Мы с тобой сегодня уже виделись, – сказала Наташа, не глядя в его сторону.
– Я пришел сфотографировать твою находку, – сказал Такаси.
– Ее еще нет, – сказала Наташа.
– Я подожду, – сказал Такаси.
– Зачем? Тебе нечего делать?
– Человеку всегда есть чего делать, – возразил Такаси.
– Тогда почему ты здесь?
– Я пришел любоваться тобой, – сказал Такаси.
– Бездельник, – сказала Наташа, и ее щеки покраснели. – Почему ты надо мной смеешься?
– Наташа, – сказал Такаси, – я никогда над тобой не смеюсь. Даже когда мне бывает смешно. Ты, как это случается с молодыми девушками, предпочитаешь правде недомолвки. Тебе приятно слышать, что такой красивый, сильный и талантливый мужчина, как я, пришел любоваться тобой. Ты даже покраснела от удовольствия. У тебя даже пальцы покраснели от удовольствия. И в то же время ты делаешь вид, что возмущена.
Тогда Наташа повернулась к нему и подняла кисточку, как меч.
– Слушай, – сказала она, – Такаси-сан. До тех пор пока я не познакомилась с тобой, я была уверена, что японцы – деликатный народ, народ такой древней и изысканной культуры, что воспитанность вошла ему в кровь и плоть. Но ты меня разочаровал.
– Это очень прискорбно, Наташа, – сказал Такаси. – Я не хотел тебя разочаровывать. Ты спутала невоспитанность с правдивостью. Когда я прихожу, чтобы любоваться тобой, я не могу этого скрыть. И если я этого не сделаю, то появится кто-то другой и вскружит тебе голову недомолвками, столь милыми девичьему сердцу.
– Кто угодно! – воскликнула в сердцах Наташа. – Только не юнец с преувеличенными мышцами, который сосет сгущенное молоко, как теленок, и в свободное время поднимает камни.
– Одни собирают марки, – сказал Такаси, – другие бабочек. А третьи изобретают вечный двигатель. Мне интересно поглядеть, что я могу изобрести из себя самого.
– Ты все равно не станешь сильнее лошади, – сказала Наташа. – И я тебя скоро возненавижу.
– Опять недомолвка, – сказал грустно Такаси. – Вместо того чтобы сказать правду…
– Какую правду? – быстро спросила Наташа.
– Что ты меня скоро полюбишь. У тебя нет другого выхода. Я хорош собой, я умен и талантлив. У меня очень добрые старики, которые живут на Хоккайдо и ждут, когда их сын привезет домой прекрасную и послушную жену…
– Уйди!
В этот момент раздался треск, обломки ржавого сосуда вывалились из породы и рассыпались по земле. Автомат, оставленный без присмотра, перестарался.
– Это все ты! – закричала Наташа. – Все ты виноват! Это был такой изумительный сосуд! И зачем ты только сюда пришел, когда тебя никто не звал?
– Извини, – сказал Такаси и, поднявшись на руках, вспрыгнул на стенку раскопа. – Тебе принести клей? – спросил он оттуда.
– Ничего мне не надо.
Такаси пошел по узким перегородкам, оставленным между котлованами. Он совсем не был так уверен в себе, как казалось Наташе. Больше того, он был сейчас зол на себя и согласен с Наташей, что более самоуверенного нахала не найти во всей экспедиции.
Над ним повис маленький везделетик. Кирочка Ткаченко выглянула из него, и везделетик накренился.
– Така, – сказала Кирочка, – Станчо дал мне эту машинку, потому что ты вчера обещал Круминьшу слетать к следопытам за искателем. Мне они его не отдадут.
Везделетик опустился на перемычку, и Кирочка протянула руку, чтобы Такаси помог ей выбраться.
– Чем ты красишь волосы? – спросил Такаси. – Где ты нашла столько золота? Тебе их, наверно, тяжело таскать на голове?
– Така, милый, – сказала Кирочка. Она подняла руки, прижимая волосы к голове, чтобы их меньше трепал ветер. – Ты мне этот вопрос задаешь каждые два часа. Тебе не надоело?
– Нет, – ответил Такаси, забираясь в кабину везделета. – Это приятный для тебя вопрос. Вот я его и задаю.
– Така, у тебя плохое настроение, – заметила Кирочка. – Ты поссорился с Наташкой, и она наговорила тебе грубостей. Но вы все равно помиритесь к вечеру.
– Спасибо, – сказал Такаси и поднял машину.
Ветер усилился и сбивал везделетик с курса. Лабораторным лабиринтом с заблудившимися внутри людьми-мышками уплыл назад раскоп. Везделет пошел над большим озером, к тому берегу, где следопыты собирались осматривать бомбоубежище. Их палатка была отлично видна с высоты, но Такаси не полетел к ней прямо, а спустился на островок поглядеть, не вышли ли черепахи класть яйца. Островок был покрыт крупным белым песком, летом археологи летали туда купаться, черепашьих следов еще не было. Потом Такаси сделал круг над корпусом затонувшего корабля. Он давно собирался, как выпадет свободный день, спуститься к кораблю и найти там судовой журнал с последней записью капитана. Напоследок Такаси прошел на бреющем полете над косяком рыб, идущим в устье реки.
Громоздкий рыжий бородатый человек Гюнтер Янц стоял на берегу и смотрел, как везделет спускается к палатке.
– Така, – сказал он, – ты страшно любопытен.
– Я не любопытен, а любознателен, – сказал Такаси.
– Круминьш послал тебя к нам за искателем, так как думает, что никто, кроме тебя, не сможет его у нас выманить. Но ты не спешишь. Ты летишь сначала на остров поживиться черепашьими яйцами, потом долго кружишь над затопленной баржей, и наконец, когда больше придумать нечего, ты отправляешься к устью реки.
– А ты, Гюнтер, слишком проницателен и логичен, – сказал Такаси. – А вот не догадался, что я шел за косяком рыбы. Если они пошли нереститься, то мы устроим большую охоту.
– Устроим, – согласился Гюнтер, – если разрешит эколог.
– Эколог здесь я, – отозвался от входа в палатку Макс Белый. – И никакого массового убийства я не допущу. Здесь надо питомники устраивать, а не охоту. Это касается и черепах, Така.
– В умеренных дозах, – сказал Такаси. – Мы выступим в роли естественного отбора, потому что Макс соскучился по свежей рыбе.
– Ты за искателем? – спросил Макс. – Он нам самим нужен.
– Поэтому Круминьш меня и послал, – скромно ответил Такаси.
– Нет, – сказал Макс. – Не выйдет.
– Хорошо, – Такаси вздохнул, как человек, вынужденный обращаться к крайним мерам. – Кто на той неделе сидел всю ночь, не думая об усталости и борясь со сном, потому что следопытам надо было срочно к утру размножить какие-то скучные снимки? Кто консервировал, задыхаясь от химикалиев, рассыпавшиеся в прах бумажки? С сегодняшнего дня вы будете заниматься этой неприятной работой сами.
– Хватит, – сказал Макс. – Мы ненавидим шантажистов, но поделать с ними ничего не можем, потому что шантажисты хитры и безжалостны. Пошли в пещеру, будешь налаживать этот проклятый искатель.
– Следопыты не любят признаваться в слабостях, свойственных обыкновенным людям, – позволил себе съязвить Такаси и направился к палатке.
Когда Такаси вернулся к Круминьшу и отдал ему искатель, приближалось уже время обеда. Такаси хотел еще кое-что сделать в лаборатории, но пошел пешком, – ему хотелось разоблачить ночного рыболова.
На обратном пути в лагерь задержался у воронки. Через пять минут он обнаружил следы человека, выходящие из воронки. Грязь засохла, но она была темнее земли, и следы были видны отчетливо. Такаси перебрался через вал, окружавший воронку, продрался сквозь тростник, измазанный глиной и помятый там, где сквозь него ломился ночной авантюрист, и выбрался на пустырь.
И тут сильно удивился. Следы вели не к лагерю, а поворачивали к городу.
– Чепуха какая-то, – сказал вслух Такаси и пошел дальше.
Следы были маленькие, меньше чем следы Такаси, и, возможно, принадлежали кому-то из девушек. Шли они не ровно, а зигзагами, и расстояние между следами было разным, будто владелец их был пьян или смертельно устал.
Следы обогнули небольшой холм, из которого торчали ржавые зубья, и завернули за бетонный куб, разорванный пополам трещиной.
Такаси ощутил тревожный укол в груди. Что-то неладно. Он передвигался медленно, осторожно, беззвучно ставя подошвы, и прислушиваясь после каждого шага. В поведении человека, который купался в грязи, была явная ненормальность.
Вскоре Такаси потерял след. Видно, за то время, пока человек бесцельно блуждал в развалинах, грязь обсохла.
В обломках города гудел ветер, облака неслись совсем низко над головой и были такими темными, что, наверно, в долине за лагерем бушевал страшный ливень.
И вдруг Такаси увидел впереди рыжее пятно. Он замер. Пятно было неподвижно. Такаси сосчитал до десяти. Никакого оружия у него с собой не было, а там мог оказаться спящий тигр. По цвету пятно было похоже на тигра.
Такаси снял с плеча фотокамеру и сжал ее в кулаке – все-таки какое-то оружие.
Такаси оказался прав. На площадке, ограниченной грудами битого кирпича, лежал тигр, дохлый тигр – неприятного вида зверь размером побольше волка с длинными клыками и рыжей, в неровных пятнах и полосах шерстью. Макс полагал, что эти тигры были мутантами каких-то одичавших домашних животных. Анатомически они не имели ничего общего с кошками.
Тигр лежал в луже черной запекшейся крови, и над ним жужжали мухи.
Такаси огляделся.
У огрызка каменной стены скорчился маленький, исхудавший человек с иссиня-белым исцарапанным и грязным лицом, увенчанным копной жестких, темных с проседью волос, в разодранной серой куртке и бурых, заляпанных высохшей глиной штанах.
Между человеком и тигром лежал измазанный высохшей кровью кинжал.
Такаси подошел, нагнулся, отвел с лица незнакомца спутанные волосы. Человек дышал, но был в беспамятстве.
Такаси измучился, пока дотащил человека до дороги. Все было бы не так плохо, если бы спасенный не пришел в себя. Этот момент Такаси упустил, потому что тащил человека, перекинув его через плечо. Очнувшись, человек, видно, вообразил, что его тащат в берлогу, чтобы сожрать, и потому не нашел ничего лучше, как вцепиться зубами в шею Такаси.
От неожиданности Такаси сбросил человека, и тот больно грохнулся о камни. Но тут же вскочил и, прихрамывая, бросился наутек. Такаси не сразу последовал за ним. Он провел рукой по шее, ладонь была в крови.
– Эй! – крикнул он вслед человеку. – Погоди.
Человек должен был услышать. Он бежал медленно, спотыкался, один раз упал и с трудом поднялся. Наконец, углядев какую-то щель в бетонной плите, он попытался забиться в нее, но щель оказалась слишком узкой.
Такаси подошел к нему. Человек лежал, уткнув лицо в землю. Он опять потерял сознание, и на этот раз, памятуя о его злобном нраве, Такаси взял человека под мышки и потащил к дороге, пятясь и спотыкаясь о кирпичи.
Начался дождь. Он шел нерешительно, редкими, крупными каплями, капли утопали в пыли и щелкали по бетону. Спина Такаси была теплой и мокрой от собственной крови. Вот в таком виде его и обнаружил Станчо Киров, который решил погонять по развалинам починенный вездеход.
Вместо того чтобы соскочить с вездехода и помочь, Станчо начал задавать вопросы.
– Это кто такой? – спросил он. – Это не наш.
Такаси осторожно положил человека на землю и сказал:
– Наверно, туземец. Отвезешь нас, потом съездишь к тем развалинам и подберешь мертвого тигра. Кирочка, если не ошибаюсь, умоляла тебя раздобыть ей шкуру.
– Ты убил? – удивился Станчо.
Они вместе положили человека на сиденье вездехода.
– Нет, – сказал Такаси. – Его убил этот витязь.
– Не может быть, – сказал Станчо. – Я бы на тигра с голыми руками не пошел.
– У него был нож.
Станчо завел двигатель, и вездеход поплыл над щебнем и репейниками.
– Все равно бы не пошел, – сказал убежденно Станчо.
– У него не было другого выхода, – сказал Такаси. Помолчал, глядя на человека, распластанного на заднем сиденье, и добавил: – Он и со мной пытался разделаться, как с тигром.
Он предоставил Станчо возможность взглянуть на свою шею.
– Ты с ума сошел, – сказал Станчо, увеличивая скорость. – Непонятно, на чем у тебя голова держится.
– Голова держится на мышцах. У меня их много.
Все еще обедали, и никто не вышел к вездеходу.
– Не спеши, – сказал Такаси, поняв, что Станчо хочет поднять весь лагерь. – Ты лучше загляни внутрь и позови Соломко.
Они положили человека на койку в палатке Соломки, в госпитале, который никому еще, к счастью, не понадобился. Станчо понесся в столовую, а Такаси снял куртку и рубашку. Спина рубашки промокла от крови, шею пощипывало.
– Вы, надеюсь, не ядовиты? – спросил Такаси у человека.
Тот дышал слабо, но ровно.
В палатку ворвалась Соломко. Это была статная женщина с крупным невыразительным лицом, за которым, как за греческой маской, бушевали страсти. Всю жизнь Анита Соломко мечтала стать археологом, но рассудила, что сможет принести больше пользы человечеству, став врачом. С тех пор в течение многих лет разрывалась между любовью и долгом. Разрывалась она и в экспедиции, где ничего трагичнее царапин лечить ей не приходилось и она могла полностью отдаться археологии. Но сознание того, что она как врач никому не приносит пользы, отравляло ее в остальном безоблачное и счастливое существование. И чем безоблачнее была жизнь, тем несчастнее становилась Анита. Но оторви ее сейчас от раскопок и заставь заниматься профилактикой кори на Марсе, она будет чувствовать себя несчастной, потому что вдали от археологии жить не могла. Анита была обречена на вечные муки.
Станчо объяснил ей все по дороге, и она, разумеется, ничего не поняла, потому что и сам Станчо ничего не понял.
– Где больной? – спросила она с порога и, так как ей сначала бросился в глаза окровавленный, обнаженный по пояс Такаси, держащий в руке алую рубашку, сказала ему:
– Я всегда вас предупреждала, Така, что избыток физических упражнений ведет к переоценке своих возможностей. Вот и допрыгались. Признавайтесь, откуда вы упали?
Лицо Соломки было освещено радостным внутренним светом. Ее длительный медицинский простой закончился.
О ужас! – успел подумать Такаси. Она же будет меня лечить недели две!
– У меня царапина, Анита, – поспешил с ответом Такаси. – Поверхностный укус…
– Они убили тигра, – не вовремя вмешался Станчо. – И по-моему, голыми руками.
– Что! – воскликнула Анита и рванулась к медицинскому шкафчику. И тут ее взгляд упал на койку. – Так, – сказала она осуждающе и приковала к месту Станчо суровым взглядом.