Берестин и Новиков коротко переглянулись.
— Точно в сорок третьем?
— Ну, я не помню точно… — Альба смутилась.
— Ничего страшного, — успокоил ее Андрей. — Я вон почти профессионал, и то не помню, когда Ливонская война закончилась.
— А после второй мировой какие большие войны ты еще помнишь? — продолжил экзамен Берестин.
— Их так много было… До середины XXI века почти каждый год где-то все время воевали. Я же говорила вам — я биолог. Давайте лучше расскажу, как в XXI веке восстановили мамонтов. Или как в Сахаре появились пальмовые леса, это очень интересно…
— Расскажешь, Альба, про все расскажешь, только такие уж мы с Андреем зацикленные — нас сейчас только политические проблемы занимают… Попробуй, вспомни — атомное оружие на Земле применялось?
— Да, кажется, один или два раза. А где — не помню…
— Да хватит тебе, пристал к девушке! Экзаменатор… Лучше коньяка выпей, глядишь и полегчает. Нужны ей твои заботы.
— Все, все, молчу… — Но видно было, что любопытство Алексея отнюдь не удовлетворено, даже напротив. Да это и неудивительно — когда перед тобой сидит человек, который знает, что случилось на Земле в следующие три века!
— Ну, а хоть вы коммунизм-то построили?
— Построили, построили, успокойся, я тебе сам все расскажу, — пресек его настойчивость Новиков. — Видишь, совсем человека замучили, спит с открытыми глазами. — Андрей решительно взял Альбу за руку.
Они поднялись наверх. Новиков открыл дверь комнаты, пропустил девушку вперед, а сам остался на пороге.
— Спокойной ночи. Извини, если что не так. Мы все же люди темные, гимназиев не кончали… к сожалению… Отдыхай — Новиков подмигнул ей, ободряюще кивнул головой, закрыл дверь и Альба услышала, как застучали по лестнице его быстрые шаги.
Она разделась, легла на постель. Зашуршала сухая трава в перине. Альба прикрыла глаза, полежала на спине, глубоко и размеренно дыша, но через некоторое время почувствовала, что заснуть не сможет. Да и не хочет. Слишком много впечатлений.
Вновь села на кровати. Свеча в медном канделябре почти догорела, фитиль начал трещать, а язычок огня судорожно вздрагивать. Она взяла на полке новую свечу, толстую, пахнущую медом, зажгла, укрепила в гнезде, залитом потеками воска, и обрадовалась, как ловко это у нее получилось. Может быть, и камин вскоре научится разжигать, и кофе варить…
Альба вздохнула, обвела глазами бревенчатые стены, низкий потолок, черное стекло, в котором мерцал отраженный огонек свечи, легла поудобнее, подмостив под локоть подушку.
И открыла тетрадь, исписанную мелким, но очень отчетливым почерком Новикова…
Книга вторая. Одиссей покидает Итаку
Часть первая. Критерии отбора
Заснула она поздно, почти под утро, и, ощутив сквозь сомкнутые веки, что в комнате уже светло, успела с досадой подумать, что не стоило поддаваться на Димкины уговоры и ехать с ним на Ленинские горы, возвращаться с них ночью пешком да еще и долго стоять в подъезде. Мало ли что он завтра уезжает… Сегодня тоже будет день. А вот на экзамен теперь придется идти не выспавшись.
И открыла через силу глаза.
В комнате было сумрачно, и за окном шел дождь. Сначала она увидела только это, и лишь через секунду поняла, что не лежит в постели, а совершенно одетая стоит у окна, и за окном не знакомый с детства проспект с гудящим многорядным потоком машин и бело-зеленым зданием Рижского вокзала вдали, а какой-то сад или парк, на первом плане густые мокрые кусты и мокрая трава, а дальше, за серой пеленой дождя, виднеются высокие массивные глухие стены.
Так тоже бывало — думаешь, что проснулась, а на самом деле сон продолжается. И тут же она окончательно и очень ясно поняла, что никакой это не сон, а самая настоящая, хоть и странная, реальность.
Захотела испугаться и не смогла этого сделать. Было только недоумение и словно бы оглушенность от необъяснимого перехода в совсем другую жизнь.
Обернувшись, она увидела, что находится в большой и почти пустой комнате. На золотистом, с длинным ворсом ковре стоял низкий журнальный столик, возле него — два глубоких кресла. И все.
Нет, она ошиблась. Всю противоположную стену занимал тускло отсвечивающий, почти незаметный на фоне обоев экран. Как у телевизора, только во много раз больше.
Еще не зная зачем, она решила подойти, взглянуть на него поближе.
Идти было неудобно, в теле ощущались скованность и слабость, словно после долгой болезни. И еще — мешали очень высокие каблуки. Она таких раньше никогда не носила.
Экран вдруг засветился, и с каждым шагом свечение становилось ярче, а когда она подошла вплотную, поверхность стекла исчезла, растворилась, и в образовавшемся проеме она увидела другую комнату — роскошно, в эклектическом стиле конца прошлого века меблированный кабинет.
В стилях она, будущий архитектор, разбиралась хорошо и не могла не восхититься сложностью и тщательностью отделки стен и потолка, тяжеловесной изящностью мебели.
Иллюзия была полной, и только коснувшись рукой холодного стекла, она убедилась, что перед ней все же изображение.
А там, в кабинете, заполненном сумеречным тоскливым светом, за массивным письменным столом на резных львиных лапах, в черном кожаном кресле сидел человек и читал толстую книгу. Лампа под зеленым абажуром освещала часть стола — с блестящим кофейником, граненой хрустальной пепельницей, над которой поднималась вверх тонкая и неподвижная струйка дыма, и лежащим чуть сбоку большим черным револьвером.
Поза человека, наклон головы, подсвеченный лампой профиль показались ей знакомыми, и тут же она узнала его. Конечно, это Дмитрий, он же — мичман Дим, как она звала его по созвучию с именем героя романа Конрада. Они расстались совсем недавно, часа четыре назад, у двери ее квартиры, но как он странно изменился! Лицо покрыто красноватым густым загаром — вместо ленинградской весенней бледности, на голове не курсантский ежик, а довольно длинные, выгоревшие на солнце волосы. И другая одежда. Не черная форменка с якорьками на погонах, а оливковая рубашка непривычного покроя. Но дело даже не в этом. Она вдруг поняла, что этот Дмитрий гораздо старше, лет, может быть, на десять, если не больше. Не юноша, а довольно-таки поживший мужчина.
Он поднимает голову, смотрит на нее и тоже узнает ее не сразу.
«Постой… Наташа? Это ты, Наташа? — Он слабо как-то и растерянно улыбается. — Откуда? Как давно я тебя не видел…» — «Почему же давно? Еще сегодня ночью…» Он отрицательно качает головой: «Давно, Наташа. Я уже начал забывать твое лицо. Да и ты, надо сказать, изменилась, совсем красавицей стала…»
И вот только теперь она просыпается по-настоящему. До конца. И все понимает. Что действительно прошло очень много лет, что у нее уже была другая жизнь, в которой много разного случилось, но Дима в той жизни не было.
И вспоминает еще одно, самое главное, от чего ей наконец становится по-настоящему жутко…
Глава 1
В том, что Фритьоф Нансен был прав и к холоду привыкнуть действительно невозможно, Воронцов сумел наконец убедиться в полной мере.
Вышло так, что после многих лет, проведенных на южных линиях, ему целую навигацию пришлось работать «на северах», от Мурманска до Певека и обратно. Погода все время стояла мерзейшая, устал он сильнее, чем когда-либо раньше, и когда наконец дождался отпуска, решил провести его градусов на тридцать ниже по сетке координат. А на тех широтах его больше всего привлекал Сухуми. Тихий город на зеленых холмах, счастливо избегнувший опасности превратиться в курортный Вавилон, как, например, соседний Сочи; теплое море без всяких признаков битого, а равно и сплоченного льда; много пальм и другой субтропической зелени, спокойные закаты над жемчужными волнами.
Он приехал туда и понял, что не ошибся.
Целыми днями Воронцов валялся на разноцветном галечном пляже, в прозрачной перистой тени громадных эвкалиптов, перечитывал «Бросок на юг» Паустовского, где описаны эти же места в начале двадцатых годов. Часто, откладывая книгу, он глядел на город по ту сторону бухты и представлял, как все здесь выглядело шестьдесят лет назад. А вечерами выходил на набережную, ел на веранде над морем горячие, похожие формой на корабли викингов хачапури, а потом выпивал много крошечных чашечек густого и горького кофе, который раньше был «по-турецки», а теперь — по каким-то, очевидно, внешнеполитическим, соображениям — стал «по-восточному», хотя варил этот кофе все тот же, что и двадцать лет назад, старый турок Гриша.
День, кажется, на пятнадцатый, начав уставать от монотонности жизни и в поисках новых впечатлений, Воронцов поддался на мегафонные призывы человека на пирсе и взял билет в Новый Афон.
Там, на ступенях старинного храма, он неожиданно встретил знакомого журналиста, с которым шел в прошлом году из Бомбея на Ленинград.
Конечно, оба обрадовались. Воронцов — от одиночества, журналист, по его словам — потому, что давно искал Воронцова, дабы презентовать ему путевые, недавно изданные очерки, в которых было и о нем кое-что.
Прервав программу экскурсии, поехали на такси в Гульрипш, где журналист держал дачу. Надо отметить — великолепную. Дикий камень, полированное дерево, красная черепица, кованый чугунный забор и ворота, и все — в обрамлении магнолий, лавров и неизменных эвкалиптов.
Антон — так звали журналиста — надписал Воронцову довольно толстенькую, неплохо оформленную и иллюстрированную многими фотографиями книжку, и Дмитрий, не удержавшись, тут же ее просмотрел. Отметил явный перебор по части экзотики, которую автор выискивал где придется, и то, что Антон подчас просто грешил дурной литературщиной. Читая о себе фразы типа: «Старпом нашего балкера по-мужски элегантен и сдержанно красив», «В нем постоянно чувствуется его военно-морское прошлое», и даже: «Меня поразили тонкость и парадоксальность мыслей, редкие у людей его типа и профессии», Воронцов усмехался, а в особо сильных местах довольно громко фыркал, но остался доволен. В главном все было верно и даже остро. Хотя, если данное творение попадется на глаза коллегам, язвительных шуточек не оберешься…
По случаю встречи поехали ужинать в Эшеры, в знаменитый пещерный ресторан, куда так просто не попадешь и куда любят приезжать серьезные люди из Сочи, Гагр, даже Тбилиси.
Антон много говорил о делах окололитературных, и слушать его было интересно. От Воронцова же требовалось только кивать в нужных местах, говорить «а-а» и «ух ты!», задавать наводящие вопросы и изредка произносить тосты. Такое разделение труда, очевидно, устраивало обоих.
Следующие дни они тоже проводили вместе.
Все произошло как раз через неделю. С утра загорали на одном закрытом пляже в обществе двух московских поэтесс, которые, в отличие от Маяковского, были интересны не этим. А вечером сидели на балконе Антоновой дачи, дегустировали соломенно-желтое «Цоликаури» и густо-красную «Хванчкару» и любовались восходящей над морем луной. Как два утомленных жизнью самурая.
Может, из-за луны все и случилось.
— Помнишь, в Красном море мы говорили с тобой о моряках и космонавтах? — спросил Антон, глядя на серебристую дорожку на волнах, без всякой связи с предыдущим разговором.
— Вроде было что-то такое…
В том разговоре, одном из многих, что они вели на длинных ночных вахтах, Воронцов указал Антону, что его коллеги-журналисты зачастую переоценивают некоторые достоинства космонавтов, как реальных, так и условных.
«Не сказать дурного слова, ребята они хорошие, профессионалы, уважения заслуживают, однако слишком много превосходных степеней. И отнюдь не всегда по делу. А вот о моряках, напротив, стали забывать. Не то, что лет двадцать назад. А космонавтам, как ни крути, жить на свете проще. Их тщательно отбирают, годами тренируют в сурдо-, термо- и барокамерах, вертят на центрифугах, обклеивают датчиками, отрабатывают на каждый полет все мыслимые и немыслимые ситуации, сотни людей и компьютеров следят за каждым километром каждого витка… И это при том, что ничего такого уж страшного их там не подстерегает. Все по законам Кеплера, Ньютона и прочей небесной механики.
А у моряков? Знает, к примеру, широкая публика, что ежегодно без вести пропадают в морях сотни кораблей? Что до сих пор погоду и на сутки вперед угадать не всегда получается, а хороший шторм ломает сталь как картон, и тайфуну все едино: парусная джонка перед ним или атомный авианосец. И что помощь к тонущим приходит гораздо реже, чем показывают в приключенческих фильмах. А каково яхтсменам-одиночкам, идущим вокруг света? Вроде капитана Чичестера или Нокст-Джонса? Год в море на десятиметровой яхте без захода в порты, и случись что, ни одна душа на Земле не только не поможет, а и знать ничего не будет.
И по-прежнему в морях можно встретить самых натуральных пиратов.
Да, кстати, и управлять этим вот балкером в сорок тысяч тонн куда сложнее, чем спутником на орбите. У него радиус поворота — страшно сказать, сколько кабельтовых, да инерция… И если еще в шторм, да ночью, вблизи берегов, по ненадежным картам…
На военном флоте — свои прелести, даже в мирное время. Пришлось мне в этих как раз водах тралить израильские мины в порядке братской помощи. Удовольствие намного ниже среднего… А там, наверху, даже метеоритом за все годы освоения космического пространства ни в кого не попало…»
Такой вот примерно был у них тогда разговор.
— И ты по-прежнему считаешь, что хороший моряк ни в чем не уступит космонавту и всегда готов к любым неожиданностям? — спросил Антон.
— Разумеется. Если моряк действительно хороший. Я нашего брата не идеализирую, народ всякий случается. Но тут уж закон больших чисел работает. Моряков сотни тысяч, а космонавтов десятки… И критерии отбора совсем разные, сам понимаешь…
Потеряв интерес к теме, в которой все для него было ясно, Воронцов налил в бокалы еще вина, со вкусом потянулся, откинулся в плетеном кресле.
— Хорошо-то как, господи! Истинно — рай земной! Не дураки афонские монахи были. А вот кому здорово живется, так это вашему брату. Работа чистая, никаких тебе вахт четыре часа через восемь, никаких проблем с регистрами, пограничниками, таможней, с личным составом, грузоотправителями и грузополучателями. Сиди себе в Бомбее или там в Париже, раз в две недели дай информацию в газету, и привет…
— Твоими бы устами… — улыбнулся Антон.
— А то не так? Ну, упрощаю кое-что, само собой, однако не сравнить! И заработки опять же, гонорары… И харчи не те. Помнишь, чем нас последние недели кормили? Так тебе это раз в жизни, для экзотики, а нам… Да что говорить… Ты вот и недвижимостью владеешь… — Воронцов похлопал ладонью по перилам балкона.
— Что, нравится? Не отказался бы?
— Я бы, может, и не отказался…
— Могу посодействовать. Тут по-соседству как раз продается… Еще и лучше моей…
Воронцов с энтузиазмом согласился.
— Ну безусловно! Давно мечтаю. Составь протекцию. У меня там тысчонки три на книжке завалялись, да еще страховку скоро получу, вот за эту цену и сторгуй, а уж я отблагодарю…
Антон стал серьезен.
— Цена как раз не вопрос. Было б желание…
Воронцов взял со стола трубку, начал набивать. Ему сразу стало скучно. Слышал он уже такие разговоры. И даже не раз. И знал, чем они обычно кончаются. Как раз недавно прошла целая серия процессов над контрабандистами из плавсостава и руководящих чинов нескольких пароходств.
— Я как раз не это имел в виду, — понял его мысли Антон. — Никакого криминала. Ни валюты, ни наркотиков. Ты же все равно сейчас в отпуске, спешить некуда?
— Ну и?
— Не хочешь поучаствовать в одном эксперименте?
— В принципе — отчего бы и нет. А какого рода?
— Психологического. На поведение в нештатных ситуациях.
— Если это не больно да еще и на дачу заработать можно — запросто. Люблю всякие эксперименты…
— Можешь быть уверен. Совершенно необыкновенные впечатления, плюс гонорар по высшим ставкам…
— А если подробнее?
— Подробнее как раз нельзя. В том и суть. Так согласен?
Может быть, в другой обстановке и в другом настроении Воронцов отнесся бы к подобному предложению иначе, но тут все так сложилось, что он только пожал плечами.
— Если ты настаиваешь… Когда начнем?
— А чего тянуть? Сейчас и начнем…
Он вытащил из кармана синюю коробочку, вроде тех, в каких продают ювелирные изделия. Открыл ее и протянул Воронцову блестящую таблетку, около сантиметра в диаметре.
— Приложи позади левого уха. Вот сюда…
Таблетка прилипла, словно магнит к железу. Ощущение было несколько странное, но оно тут же прошло, и Воронцов перестал ее чувствовать. Даже потрогал рукой, чтобы убедиться, что таблетка на месте.
— И что дальше с этого будет?
— Смотри…
И Воронцов увидел.
Глава 2
…Прямо перед ним поднимались темные, грубо сложенные из гранитных блоков стены замка. Совершенно реального и подлинного средневекового замка, с башнями, зубцами, бойницами, «ласточкиными гнездами», рвом вокруг и подъемным мостом на цепях потолще, чем якорные, и со всеми прочими, приличествующими такому сооружению атрибутами.
А сам он стоял на ведущей к главным воротам дороге, вымощенной мелким красным кирпичом. Справа и слева расстилалась холмистая местность, покрытая жесткой травой, кустарником, отдельно стоящими кряжистыми дубами. Над всем этим пейзажем низко нависало предгрозовое небо, а позади, когда Воронцов обернулся, он увидел серое и даже на вид холодное море.