Эйнштейн засмеялся:
– В таком случае я более религиозен, чем вы.
Седобородый патриарх мировой поэзии вздохнул:
– О чем мы говорим? Хотите, я почитаю вам стихи?
– Конечно.
Тагор поднялся, отодвинул кресло и стал читать свою «Женщину»:
Великий актер и режиссер Чарли Чаплин вспоминал, как он был взволнован и польщен, когда ему в 1926 году как-то позвонил Карл Леммл из студии «Юниверсал» и сообщил, что с ним хотел бы познакомиться профессор Эйнштейн, который сейчас находится в Калифорнии.
Условились встретиться в студии за завтраком. Эйнштейн, по мнению Чаплина, выглядел типичным тирольским немцем в самом лучшем смысле этого слова, веселым и общительным. Но актер почувствовал, что за внешним спокойствием и мягкостью ученого таится крайне эмоциональная натура и его неукротимая интеллектуальная энергия питается именно этим источником. Два выдающихся современника мгновенно почувствовали взаимное притяжение.
Хотя оба были избирательны в знакомствах. Когда Чаплин пригласил Альберта к себе в дом, Эйнштейн тоже искренне обрадовался. Тем более что у Чаплина в тот день должна была собраться замечательная компания – все звезды Голливуда: и Мэри Пикфорд, и Дуглас Фэрбенкс, и прочие красавицы, ну и красавцы. Рядом с почетным гостем Чаплин усадил очаровательную Мэрион Дэвис, которая тут же, не задумываясь, тактично ли, спросила своего соседа, проказливо повертев пальчиком вокруг его головы:
– Скажите, а почему вы не пострижетесь?
Обычно остроумный Эйнштейн не сразу нашелся, что ответить красотке, видимо, оценивая в тот момент вовсе не интеллектуальные, а иные женские достоинства, лишь мило улыбнулся. А хозяин дома тут же поторопился пригласить всех в гостиную выпить кофе, выкурить трубочку или сигару.
Эйнштейн с энтузиазмом поддержал предложение и вытащил свою курительную трубку.
– Какая по счету, Альбертль? – вздохнула Эльза.
– Первая, – резко оборвал ее материнские заботы Эйнштейн. Но, смягчившись, сказал: – Я же говорил вам, дорогая, что я родом из Ульма – городка, который славен лишь своими мастерами курительных трубок. Так что считайте мое курение ностальгией по родным местам.
В гостиной Эйнштейн уже беседовал только с Чарли, не замечая остальных гостей:
– Чарли, вы великий человек. Ваше искусство понятно всем. О вас знает весь мир.
Остроумный Чаплин не оставался в долгу:
– Ваша теория относительности не понятна никому, и о вас знает весь мир. Значит, вы еще более великий человек.
МОСКВА—НЬЮ-ЙОРК, 1922–1923
Вполне возможно, что Коненков и Маргарита так и продолжали бы жить в гражданском браке, не случись той счастливой поездки в Соединенные Штаты с грандиозной выставкой работ советских художников в Нью-Йорке. Сергей Коненков, естественно, был в числе первых кандидатов на поездку. Но когда он обратился в Комитет по организации заграничных выставок и артистических турне при ВЦИК с просьбой оформить с ним жену, ему строго указали:
– Сергей Тимофеевич, сопровождать вас можно только законной супруге. Таковы правила.
Ну что ж, коль иного выхода не было, пришлось официально зарегистрировать брак. Это произошло осенью 1922 года.
Боже, Маргарита вся сияла от счастья. Не столько из-за штампика в паспорте, сколько от предстоящего путешествия и будущих впечатлений. Она уже зубрила английский и готовила наряды у лучших модисток.
– Сергей, ты ведь бывал за границей. Скажи, какие прически там предпочитают женщины – стриженые, косы, локоны до плеч?
– Милая, – успокаивал ее уже официальный муж. – Во-первых, я был только в Италии, и то давным-давно, еще когда учился. А во-вторых, я занимался там изучением классической скульптуры и архитектуры, любовался работами старых мастеров, а не прическами тамошних дамочек... А в-третьих...
– А язык помнишь?
– Итальянский? Да, и вполне прилично. Я же латынь учил и в Италии жил долгонько – целый год, как пенсионер от художественного училища, спасибо Павлу Михайловичу Третьякову... А Франция, Германия, Греция, Египет... Это же живые книги...
* * *Незадолго перед поездкой Коненковых в США из своего полуторагодового путешествия по Европе и Америке вернулся Сергей Есенин.
Тотчас явившийся на Пресню с букетом цветов для Маргариты и корзиной со снедью и бутылками для своего тезки, Сергею Коненкову поэт в первый момент не слишком понравился: раздобрел, стал краситься и пудриться, да и одежды какие-то буржуйские. К тому же еще с порога, приосанившись и явно красуясь собой, путешественник спросил:
– Ну, каков я вам?
Дядя Григорий, не медля, осадил:
– Сергей Алексаныч, я тебе скажу откровенно – забурел.
Есенин сразу как-то сник, поставил корзину на стол и смиренно поблагодарил:
– Спасибо... Значит, в Америку собрались? Вот что я вам, братцы, скажу об этой Америке... Марго, закрой уши...
После этой встречи Коненковы с Есениным больше не виделись. Буквально перед самым отъездом Сергей Тимофеевич написал своему тезке: «Очень грустно мне уезжать, не простившись с тобой. Несколько раз я заходил и писал тебе, но ты почему-то совсем забыл меня. Я по-прежнему люблю тебя и ценю как большого поэта».
В начале января 1924 года советские художники из английского порта Саутгемптон отплыли в Нью-Йорк.
ЕВРОПА—АМЕРИКА, 20-е годы ХХ века
Эйнштейн относился к оглушительной славе и шумихе вокруг себя весьма и весьма иронично: «От меня хотят статей, заявлений, фотографий и пр. Все это напоминает сказку о новом платье короля и отдает безумием, но безобидным...» Поздравляя с Рождеством своего друга Генриха Зангера, он не удержался и сделал приписку в открытке: «Слава делает меня все глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно. Существует громадный разрыв между тем, что человек собою представляет, и тем, что другие думают о нем или, по крайней мере, говорят вслух. Но все это нужно принимать беззлобно».
Выступать с лекциями он не любил. И не умел. Его публичные выступления не отличались доступностью. По этому поводу Альберт Эйнштейн шутил, что элегантность оставляет портным и сапожникам.
Один из участников званого обеда во Франкфурте вспоминал, как Эйнштейн после окончания трапезы изъявил желание принять участие в камерном концерте. Его тут же окружила толпа экзальтированных поклонниц, которые (коль не случилось поцеловать) осыпали его комплиментами. Одна дама, когда ее представили Эйнштейну, повернулась к Эльзе и без обиняков спросила: «Могу я поговорить несколько минут с профессором Эйнштейном?» – давая понять, что присутствие Эльзы нежелательно. Супруга ученого тактично ответила: «Да, конечно, можете» – и снисходительно улыбнулась мужу. Он ответил ей улыбкой, потому что оба понимали мотивы просительницы...
В 1929 году научный мир шумно праздновал 50-летие Эйнштейна. Сам юбиляр участия в торжествах не принимал, укрывшись на своей вилле близ Потсдама, где принимал избранных друзей – Тагора, Чарли Чаплина, выдающегося шахматиста Эммануила Ласкера и кое-кого еще.
Пока Альберт в лучах славы странствовал по миру, в Германии росли антисемитские настроения. Соотечественники открыто травили Эйнштейна, называя его теории «еврейско-коммунистическим заговором в физике».
Когда зимой 1933 года к власти в Германии пришел Гитлер, Эйнштейн находился по приглашению Калифорнийского политехнического института в Америке, в Пасадене, вблизи Лос-Анжелеса. Кстати, накануне американская «Женская патриотическая корпорация» требовала не пускать Альберта Эйнштейна в США, так как он, по их мнению, является известным смутьяном и коммунистом: «Сам Сталин не связан с таким множеством анархо-коммунистических групп, как Эйнштейн». Получивший все же гостевую визу выдающийся реформатор мироздания ответил «патриоткам» через прессу: «Никогда еще я не получал от прекрасного пола такого энергичного отказа, а если и получал, то не от стольких сразу».
Когда зимой 1933 года к власти в Германии пришел Гитлер, Эйнштейн находился по приглашению Калифорнийского политехнического института в Америке, в Пасадене, вблизи Лос-Анжелеса. Кстати, накануне американская «Женская патриотическая корпорация» требовала не пускать Альберта Эйнштейна в США, так как он, по их мнению, является известным смутьяном и коммунистом: «Сам Сталин не связан с таким множеством анархо-коммунистических групп, как Эйнштейн». Получивший все же гостевую визу выдающийся реформатор мироздания ответил «патриоткам» через прессу: «Никогда еще я не получал от прекрасного пола такого энергичного отказа, а если и получал, то не от стольких сразу».
(Все-таки подавляющее большинство феминисток никогда не отличалось ни интеллектом, ни, к сожалению, особой красотой.)
Назначение нового рейхсканцлера Германии не стало для Эйнштейна большой неожиданностью. Чувствовалось, что он уже был готов к такому повороту событий. Покидая виллу Капут, Альберт Эйнштейн грустно посоветовал Эльзе:
– Посмотри на нее хорошенько.
– Почему?
– Потому что больше ты ее не увидишь.
Уже через два дня после воцарения Гитлера на имперском троне Эйнштейн обратился к руководству Прусской академии наук с просьбой выплатить ему полугодовую зарплату сразу, а не к началу апреля, как было оговорено ранее. Жизнь показала, что такая неожиданная предусмотрительность ученого была нелишней. Уже 27 февраля 1933 года своей сердечной подружке Маргарет Лебах он писал: «Из-за Гитлера я решил не ступать больше на немецкую землю... От доклада в Прусской академии я уже отказался».
В нью-йоркском консульстве Германии Эйнштейн долго беседовал с немецким дипломатом.
– Герр Эйнштейн, если вы не чувствуете себя виновным, с вами на родине ничего не случится, – пытался заверить его германский консул. – Вас ждут, вам будут оказаны все знаки внимания и почтения...
Но когда официальная часть закончилась, дипломат, опустив глаза, тихо сказал:
– Теперь, когда мы можем поговорить по-человечески, и я могу вам сказать, что вы поступаете именно так, как и следует поступать.
И поднес указательный палец к губам.
* * *Эйнштейн с удовольствием откликнулся на просьбу корреспондентки газеты «Нью-Йорк уорлд телеграм» Эвелин Сили прокомментировать события, происходившие в ту пору в Германии: «Пока у меня есть возможность, я буду находиться только в такой стране, в которой господствуют политическая свобода, толерантность и равенство всех перед законом. Политическая свобода означает возможность устного и письменного изложения своих убеждений, толерантность – внимание к убеждениям каждого индивидуума. В настоящее время эти условия в Германии не выполняются. Там как раз преследуются те, кто в международном понимании имеет самые высокие заслуги, в том числе ведущие деятели искусств. Как любой индивидуум, психически заболеть может каждая общественная организация, особенно когда жизнь в стране становится тяжелой. Другие народы должны помогать выстоять в такой болезни. Я надеюсь, что и в Германии скоро наступят здоровые отношения и великих немцев, таких, как Кант и Гете, люди будут не только чествовать в дни редких праздников и юбилеев, но в общественную жизнь и сознание каждого гражданина проникнут основополагающие идеи этих гениев». Нью-йоркское интервью было перепечатано ведущими мировыми изданиями. Эйнштейна напрасно считали наивным гением. Он гораздо быстрее многих политиков понял, что ожидает Веймарскую республику в будущем. И весь мир тоже.
При этом он был не одинок. Чарли Чаплин прямо с экрана смеялся над Гитлером: «Его приветственный жест откинутой назад от плеча рукой с повернутой кверху ладонью всегда вызывал у меня желание положить на эту ладонь поднос с грязными тарелками.
«Да он полоумный», – думал я. Но когда Эйнштейн и Томас Манн были вынуждены покинуть Германию, лицо Гитлера уже казалось мне не комичным, а страшным...»
Нацистов дико бесили антигитлеровские заявления Эйнштейна. Геббельсовская пропаганда развернула широкую кампанию в печати с прямым призывом: «Убить Эйнштейна!» Нацистские газеты публиковали его портреты с подписью: «Эйнштейн. Еще не повешен». За его голову предлагалось пятьдесят тысяч марок. На сей счет Эйнштейн, смеясь, успокаивал Эльзу: «А я и не подозревал, что моя голова стоит так дорого». Руководитель группы «Немецкая физика» лилипут Ленард высокомерно пытался куснуть Гулливера Эйнштейна: «Наиболее важный пример опасного влияния еврейских кругов на изучение природы представляет Эйнштейн со своими теориями и математической болтовней, составленной из старых сведений и произвольных добавок... Сейчас его теория разбита вдребезги – такова судьба всех изделий, далеких от природы. Но ученые с солидными в прошлом трудами не могут избежать упрека: они допустили, чтобы теория относительности могла найти место в Германии. Они не видели или не хотели видеть, какая это ложь, выдавать Эйнштейна – в науке и в равной степени вне ее – за доброго немца...»
Чуть позже этот же проповедник заявил при открытии нового физического института: «Я надеюсь, что институт станет оплотом против азиатского духа в науке. Наш фюрер изгоняет этот дух из политики и политической экономии, где он называется марксизмом. Но в результате коммерческих махинаций Эйнштейна этот дух сохраняет свои позиции в естествознании. Мы должны понять, что недостойно немца быть духовным последователем еврея. Науки о природе в собственном смысле имеют целиком арийское происхождение, и немцы должны сегодня находить собственную дорогу в неизвестное».
Рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс внушал своему бюргерскому племени: «Мы часто поступали в отношении мирового еврейства милостиво, чего они вовсе не заслуживали. И какова же благодарность евреев? У нас в стране они каются, а за границей раздувают лживую пропаганду о «немецких зверствах», что даже превосходит антинемецкую кампанию во время мировой войны. Евреи в Германии могут благодарить таких перебежчиков, как Эйнштейн, за то, что они теперь – полностью законно и легально – призваны к ответу!»
Исповедуя насилие, фашисты не собирались ограничиваться словами. Толпа вооруженных людей ночью 30 марта 1933 года ворвалась в летний дом Эйнштейна в Капуте и объявила его конфискованным. Заодно забрали яхту ученого, пришвартованную у озера Хавель. А штурмовики СА разгромили и ограбили берлинскую квартиру Эйнштейна. Капут так капут...
Печальная весть о происшедшем настигла Эйнштейна, когда его трансатлантический лайнер был еще на пути в Европу. Возмущенная Эльза стала требовать от мужа выступить с громким протестом, поднять мировую общественность и т.д. и т.п. Эйнштейн с улыбкой слушал свою сварливую бабу и миролюбиво, с печальной улыбкой, говорил:
– Знаешь, дорогая, в Берлине у меня оставались яхта и подруги. Гитлер забрал только первую, что для последних явно оскорбительно.
Вернувшись в Европу, большую часть 1933 года он прожил в маленьком фламандском приморском городке Ден-Хаан (Ле-Кок-сюр-Мер) по приглашению бельгийского короля. Ему была предоставлена небольшая вилла Савояр, которая стала своего рода интеллектуальным приютом для беженцев из Германии. Ее обитатели любовались серебристыми дюнами, которые, казалось, были подметены резким ветром, и свинцовыми морскими волнами, которые размашисто накатывали на берег. А домик отзывался, как раковина, на все звуки: скрип шагов, звон посуды, перестук пишущей машинки и, конечно же, звон бокалов...
Навестивший беглеца английский писатель Чарльз Перси Сноу был точен в описании его портрета: «Вблизи Эйнштейн оказался таким, каким я и представлял себе, – величественный, лицо светилось мягким юмором. У него был высокий, покрытый морщинам лоб, пышная шапка седых волос и огромные, навыкате, темно-карие глаза. Я не могу сказать, за кого можно было бы принять его. Один остроумный швейцарец сказал, что у Эйнштейна простое лицо ремесленника и выглядит он, как старомодный, солидный часовых дел мастер из маленького городка, занимающийся, наверное, по воскресеньям ловлей бабочек.
Меня удивило его телосложение. Он только что вернулся с прогулки на парусной лодке и был в одних шортах. Его массивное тело было очень мускулистым; правда, он уже несколько располнел, но выглядел еще весьма крепким и всю жизнь, должно быть, отличался физической силой».
Альберт Эйнштейн обожал малые, уютные страны – Голландию, Бельгию, Швейцарию. Но чувствовал приближающуюся опасность. Нацисты уже были совсем рядом.
Но в начале сентября 1933 года бельгийская пресса объявила о том, что нобелевский лауреат Альберт Эйнштейн, увы, покинул страну и на частной яхте отправился в Южную Америку. Запуская эту «дезу», окружение Эйнштейна умышленно запутывало следы. На самом деле «неудобный пассажир» высадился на причале английского порта Норфолк, откуда в закрытой карете был перевезен в поместье одного из своих британских почитателей. Он жил там в полном комфорте и тоске.