- На эти выходные не появлюсь, - огорчил он. - Но к следующим ждите.
Тамара Ивановна удостоилась нежного поцелуя, а Угрюмову досталась мягкая и влажная ладонь.
- Будем общаться, - обнадёжил гость.
- Всегда рад.
Прощальное рукопожатие затянулось.
- Слышь, родственник, - неожиданно сказал Лёша, не ослабляя руки. - На пару слов тебя можно? Наедине.
- Конечно.
Тревога промелькнула в тёщином взгляде.
- Ты мне это брось, - строго заявила она. - Домой иди и проспись. В следующий раз поговорите.
- Вопрос срочный, - упорствовал Лёша. - Всего одна минута.
Угрюмов сунул ноги в расшнурованные ботинки.
- Не беспокойтесь, Тамара Ивановна.
- Да, мама. Вы идите на кухню, а то у вас там не убрано. А мы быстро.
На прохладной и сумрачной лестничной площадке Лёша, оставшись без присмотра старших, первым делом смачно выругался. Жадно и от души — аквалангист, вернувшийся с глубины, дорвался до свежего воздуха.
- Тут такое дело, - заявил он без предисловий. - Пятёрку не займёшь?
Угрюмов молча достал несколько смятых купюр из кармана джинсов.
- Держи.
- Я как только, так сразу.
- Не переживай.
- Хорошо у вас в Сибири зарабатывают. Лопатой деньги гребёте. А здесь...
- Так ты завербуйся. Там кадры тоже нужны.
- Да я бы с удовольствием. Только куда с этими...
Он мотнул головой, показывая предполагаемое направление к дому, где его ждёт супруга на сносях.
- Ну, тогда смирись.
- Не ехидничай.
Он колобком покатился вниз по лестнице, пренебрегая лифтом.
***
За три месяца до окончания института Угрюмова отправили на преддипломную практику в Ленинград. Тогда это название не значило для него ровным счетом ничего. Город, наверное, большой, наверное, красивый. Мало ли их на Земле? Однако то, что открылось ему в реальности, перевернуло его мир. Зачаровывала чуждая «русскому духу» архитектура, эти ночные фокусы с мостами создавали ощущение какого-то сказочного балагана, бесконечные набережные обладали удивительной притягивающей силой. Угрюмов бродил по городу ночами, отсыпаясь днём в пустых вагонах, к которым был приставлен в качестве члена бригады слесарей-ремонтников.
Трамвайное депо имени Блохина на Петроградской получило от него мало пользы, но их вынужденный временный союз был обязательным для обеих сторон. Почему предприятие назвали в честь футболиста киевского «Динамо», к тому же всё ещё живого, Угрюмов стеснялся спросить у коллег, и только месяцы спустя узнал, что у прославленного спортсмена имелся менее известный однофамилец-революционер.
Настоящую же практику Угрюмов проходил в метро по выходным, потроша сумочки и карманы. В то время для него это занятие служило чем-то вроде хобби. Он часто возвращал украденное владельцу, если находил его достойным симпатии или сочувствия. Так случилось и с Ириной. Он стал беззастенчиво рассматривать её, вгоняя в краску, потом приблизился, вытащил кошелек...
- Девушка, это не ваш?
- Ой! - рванулась она к осиротевшей сумке.
Долго его благодарила и хлопала растерянно глазами. Она показалась Угрюмову чересчур интересной, чтобы пройти мимо. Через три месяца они поженились.
Угрюмов взял открепление от распределения по причине женитьбы на ленинградке и поступил на работу (о, чудо!) в депо имени Блохина. Из Купчино дорога неблизкая, зато хороший район и коллектив знакомый.
Поставили его мастером над бригадой трудяг. Они в Питере, не в пример сибирским, все начитанные, рассуждающие, имеющие мнение, амбиции и капризы. Предоставить их самим себе, как Угрюмов изначально предполагал, не получилось. Они желали его деятельного присутствия и участия, а он продолжал спать по старой привычке в пустых вагонах, ожидающих выхода на линию. Застигнутый уборщицей или начальством он лишь искал новое место уединения и на дружескую критику не реагировал.
Последовали выговора с занесением и без, увещевания, угрозы. Угрюмов молча улыбался и прогуливал смены полностью, не удосуживаясь отметиться на проходной для хотя бы видимости приличия. Пополнял коллекцию кошельков, шатался по барахолкам, отыскивая диковинные безделушки и полезности. Его долго терпели, больше года. Потом предъявили тридцать третью и выгнали взашей.
Чихать он хотел на их дурацкие статьи, но Советский Союз — не место для тунеядцев. Уголовный Кодекс тому подтверждение. Задушевные беседы с участковым приобрели постоянный характер, накаляясь с каждым разом. Изображать вынужденно отдыхающего не получалось — газеты пестрили предложениями вакансий. Угрюмов завидовал загнивающим империалистам с их безработицей и тихо ругался про себя.
В семье пошёл разлад. Ирина гнала его с дивана, тёща пилила на свой манер, пыталась воспитывать. Он прятался от чрезмерного женского внимания в кабаках, но всё равно каждый раз приходилось возвращаться в этот нескончаемый вялотекущий ад за порцией нравоучений и презрения.
Они развелись, не отпраздновав и двух лет совместной жизни. Детей не нажили, а весь скарб он оставил ей — зачем ему обуза, которую в любой момент можно заиметь снова? Угрюмов вернулся в родной город, где ухитрился устроиться в троллейбусное депо, несмотря на компрометирующую запись в трудовой. Там ему на некоторое время удалось раствориться в толпе прочих бездельников, но он неожиданно погорел на другом.
На дворе и в помещениях вверенного ему хозяйства валялось разное добро. Оно лежало годами, невостребованное, медленно приходящее в негодность. Сработал старый добрый принцип: наказывают тех, кто попался. Угрюмов вывез на левом грузовике катушку с кабелем и загнал его какому-то колхозу за наличные. За ним пришли и по-стахановски ударно впаяли два года.
Зона не впечатлила его, не изменила, не сломала. «Коллеги» считали его неудачливым лохом, но не трогали — он умел постоять за себя и держался особняком. О его настоящем таланте не знал никто. Те два года стали даже чем-то вроде передышки, полезной паузой. Только перед какими великими событиями?
В заточении он не томился, освобождению не ликовал. Выйдя из ворот колонии с предписанием явиться по такому-то адресу для получения документов и работы, он мысленно послал пославшего его и купил билет до Питера. Потому что только там ждала его судьба и возможное счастье.
***
Сразу после первомайских пахнуло летом. Холод, слякоть и серость отступали в укрытие до следующего сезона. Угрюмов выпросил у тёщи Олю для прогулки и вывез её в парк. Ребёнок, воспитываемый привязанной к дому старухой, ликовал, стараясь не пропустить ни одного аттракциона. Не по возрасту ясная мысль достучалась до неё: другого случая развлечься по-настоящему может больше и не представиться. Дядя Петя добрый, но его присутствие в их квартире не казалось ей чем-то вечным.
Шоколадное эскимо на палочке за двадцать две копейки стало итогом дня. От второй порции мудрый дядя её отговорил.
- Горло простудишь. Что потом с тобой делать?
- Лечить.
- А ты любишь, когда тебя лечат?
- Да.
- Даже если очень больно?
- Как маме?
Угрюмов не знал, как было больно ей на самом деле, но согласился.
- Как маме.
- Тогда нет.
- Вот и хорошо. Почапали. Нас бабушка потеряла, наверное.
- А мы ещё придём сюда?
- Конечно.
- Завтра?
- Может быть, и завтра. Папка твой если не явится.
Девочка приободрилась, увидев такой расклад.
- Он не придёт.
- Откуда ты знаешь?
- Потому что он всегда, когда обещает, не приходит. А когда не обещает, то наоборот.
Угрюмов невесело усмехнулся.
- Ты что же, не любишь его?
- Нет. Только ты бабушке об этом не говори.
- Замётано. А кого ты любишь?
- Тебя.
Какой-то взрослый и по-взрослому безнадежный разговор у них складывался.
- Ты меня совсем не знаешь, милая.
- Чтобы любить, это не обязательно.
Угрюмову захотелось одновременно и выпить, и закурить, и прижать эту глупышку к себе. Её устами что-то говорило, но было ли это что-то истиной...
Тамара Ивановна встретила их пирогами с джемом и новостью.
- Лёша приходил. Извинялся, что завтра не сможет.
- Ура! - закричала Оля и убежала, оставив бабушку в недоумении.
- Чего это она?
- Да так. Пари одно выиграла.
Тёща насупилась.
- Ты смотри там, ребёнка против родителя не настраивай.
- Разве это возможно? У меня вон тогда с Ириной подобный фокус не прокатил.
- А ты, значит, пытался?
- А то вы не знали. Коньяк-то хоть остался после этого обормота? - переменил он тему.
- Так он только на минуту и заходил.
- Как трогательно. Мог бы просто позвонить. Две копейки из автомата, а за трамвай — три. Расточительство. Ах, да! - Угрюмов в притворной догадке хлопнул себя по лбу. - Он же, наверное, зайцем ездит. Всё. Вопрос снят. Мы ужинать будем или ну его на фиг?
***
Угрюмов ненавидел ширпотреб. Правда, в слово это он вкладывал несколько большее значение, чем остальное человечество. Да, он не любил одеваться из магазина, панически боясь столкнуться на улице с кем-нибудь, одетым так же, как он. Но сверх того его душа противилась вообще всему, что являлось повторением. Он ходил домой из школы, выискивая на газонах новые тропинки. Здороваясь с товарищами, изобретал хитроумные выражения. Не слушал «Битлов», не гонял на мопеде, не носил длинных волос. Драку он всегда начинал сам и никогда, если его к этому вынуждали. Он мог стерпеть и плевок в лицо, и удар в челюсть, но не прощал, если его отодвигали в сторону, не брали в расчёт.
***
Угрюмов ненавидел ширпотреб. Правда, в слово это он вкладывал несколько большее значение, чем остальное человечество. Да, он не любил одеваться из магазина, панически боясь столкнуться на улице с кем-нибудь, одетым так же, как он. Но сверх того его душа противилась вообще всему, что являлось повторением. Он ходил домой из школы, выискивая на газонах новые тропинки. Здороваясь с товарищами, изобретал хитроумные выражения. Не слушал «Битлов», не гонял на мопеде, не носил длинных волос. Драку он всегда начинал сам и никогда, если его к этому вынуждали. Он мог стерпеть и плевок в лицо, и удар в челюсть, но не прощал, если его отодвигали в сторону, не брали в расчёт.
Он спорил с преподавателем на предмет диалектики, усомневая теоретические основы марксизма, и в спорах этих зачастую побеждал. Самым пакостным в мужской дружбе он считал слепую преданность и неспособность прощать за предательство. Но исповедовал он не великодушие, а умеренность и сдержанность в отношениях. Широкие колебания плохо влияют на прочность конструкции.
И даже своему криминальному ремеслу он научился самостоятельно, без посторонних подсказок. И стиль имел свой, «фирменный». Он не просто обчищал жертву, но вступал с ней в отношения. Мимолетные, но приятные для обоих. Иногда они выходили за пределы вагона и заканчивались рестораном, бурной ночью, поцелуем на прощанье. Ирина стала первой в длинном ряду этих побед, приведя к затянувшемуся на два года роману, но после развода Угрюмов старался долгосрочных обязательств избегать.
- Девушка, вы уронили кошелёк.
На вид ей лет двадцать. Род занятий — студентка. Вера в доброе и вечное ещё жива в её глазах. Она красива. И одинока. Что является вопиющим противоречием, которое необходимо срочно исправить.
- Вы мороженое любите?
В этом тоже заключается талант: точно определить с первого взгляда, сразу ли в койку или сначала в кабак. Детское кафе — это отдельный нюанс, означающий, что даже предложением ресторана её можно обидеть.
- Меня зовут Пётр.
- У! Так строго!
- Ну, не Петькой же представляться. А ваше имя?
- Тоня.
- Хм.
- Что означает это «хм»?
- Ассоциации. Помните Павку Корчагина? Его первую девушку звали так же.
- Вам нравятся фильмы про революцию? Это не модно.
- Что поделаешь? Отстал от жизни. У нас в экспедиции не было ни телевизора, ни даже радиоприемника.
Тоня заслонила смешинку ладонью.
- Так вы предпочитаете сливочное или крем-брюле?
- Любое, но в шоколаде и с коньяком.
Возможно, он ошибся, отнеся её к разряду недотрог.
Мороженое легло ровно, вопрос оставался только в том, куда двигаться дальше. Невский проспект — это всего лишь нейтральная полоса на границе между отказом и продолжением.
- Ты проводишь меня до общежития?
- Не сомневайся. Но мы разве торопимся?
- Зачётная неделя. Слышал про такую?
- В наше время мы старались всё делать вовремя и не накапливать хвостов.
- Ты такой старый?
- Нет, просто мир перешёл с рыси на галоп.
У дверей общаги Угрюмов не пытался её целовать или проситься в гости. Пусть дозреет. Но руку её многозначительно подержал в своей.
- Встретимся завтра? Или...
- Ой, не знаю, - задумалась она. - Слушай, у меня идея! Ты приходи к нам на репетицию.
- Ты разве в театральном учишься? - Угрюмов кивнул на официальную табличку общежития, из которой следовала, что Тоня скорее физик, чем лирик.
- Это для души. Называется СТЭМ.
- Хорошо. Моя роль — благодарный зритель?
- Тебе понравится. Обещаю. А после...
- Кино?
- Можно и кино.
- Договорились. Куда приходить?
Угрюмов не стал ловить такси, а поехал на автобусе, сознательно удлиняя маршрут — «дома» предаться размышлениям не дадут. Хотя, о чём тут рассуждать? Нужно выбросить её из головы, а взамен найти достойную старушку на неделю-другую.
Тоня, нарисованная его воображением, соглашалась с ним.
***
- Вы к кому?
Старенький вахтёр в стеклянной будочке не поленился выйти наружу и перегородить Угрюмову путь.
- На репетицию.
- Рановато что-то.
- Мне сказали: в три.
- Так перенесли ведь на час позже. Объявление было.
- Не знал. Подождать где можно?
- Да хоть здесь, - предложил вахтёр, но сразу же смягчился. - Хотя, в зале никого сейчас нет. Можете там.
- Спасибо.
- Дорогу знаете?
- Найду.
- По лестнице вверх и направо. Там сами увидите.
Угрюмов толкнул массивную дверь и очутился в кромешной тьме среди запахов погреба. Зажёг спичку и рассмотрел на стене выключатель. Одинокая тусклая лампочка осветила общие очертания помещения, скрывая детали. Где-то там впереди, чуть справа виднелась сцена, а с левой стороны простирался зрительный зал, заканчивающийся рубкой. Угрюмов запрыгнул на сцену и прошёлся к середине, отмечая про себя, что деревянное покрытие являлось источником заноз и, пожалуй, нуждалось в капитальном ремонте.
Пустые ряды кресел безлико смотрели на него. Бархатный занавес багрового цвета, не самой первой свежести, был слегка приоткрыт. За ним скрывался следующий слой мрака. Пришлось снова зажечь спичку. Угрюмов разглядел электрические щитки и направился к ним. Беспорядочно щёлкая выключателями, он отыскал удовлетворительную комбинацию света и тени.
Скудное хозяйство самодеятельного театра состояло из нескольких задников, приводимых в движение вручную. На каждом из них был нарисован какой-нибудь пейзаж, по замыслу на все случаи жизни: идеально красный фон — для официальных торжеств, берёзовая роща — для лирики, нейтрально-голубой — для всего остального. Ещё там была приставная лестница и деревянный куб, обклеенный картоном.
Угрюмов вернулся в зал, сел в кресло во втором ряду, сложив ноги на то, что стояло перед ним, и легко задремал. Его разбудил требовательный голос:
- Молодой человек! Вы здесь по какому поводу?
Крупная женщина с дымящейся «беломориной» нависла над ним — ходячий прототип комиссарши из «Оптимистической трагедии».
- На репетицию, - спросонья ответил правду Угрюмов.
- Вы новенький?
- Да, пожалуй. - Он резко встал и слегка наклонил голову. - Разрешите представиться: отставной поручик Угрюмов Петр Данилович. Прибыл в ваше распоряжение.
- Не смешно.
- Вам виднее. А у вас имя есть?
Женщина проигнорировала вопрос, села через кресло от него и принялась делать какие-то пометки в общей тетради.
Стал собираться актёрский народ, разномастный и творчески возбуждённый. Красномордый парень с гнилыми зубами прикуривал одну сигарету от другой и неприлично громко смеялся над собственными остротами. Герой-любовник, распеваясь под гитару, соблазнял и без того готовых отдаться ему девиц. Двое молодцов спаринговались, изображая карате. Наконец, появилась Тоня.
Они успели поболтать ни о чём минут пять, а потом женщина с «беломориной» призвала всех к порядку.
Репетировали что-то патриотическое. Поминали всуе Ленина, декламировали стихи. Угрюмов откровенно не понимал, как на такое могут подвязываться студенты по доброй воле. Или это своеобразная альтернатива колхозу и овощебазе? Но потом, после небольшого всеобщего перекура, когда на сцене возник студент-придурок и его оппонент, придурок-преподаватель, до Угрюмова дошло: Ленин и прочее — это обёртка, позволяющая безнаказанно шутить над изъянами советского строя.
Стало интересно. Дуэт придурков творил чудеса, а женщина-комиссар из зала давала им ценные указания. Её уважали и боялись. Она могла неожиданно рявкнуть и нагнать оцепенение за неправильно произнесенную фразу, но и похвалы раздавала щедро, как Дед Мороз леденцы.
- Наглости у тебя не хватает, - говорила она кому-то. - Я понимаю, что природа тебя обделила столь полезным качеством, но ты попытайся включить фантазию и представить себя на месте этого прохвоста.
«У меня бы получилось, - развлекался мысленно Угрюмов. - Это мой повседневный персонаж».
- Поищи другой образ, - советовала она другому. - Этот слишком примитивен. О некоторых вещах зрителю лучше намекнуть, чем заявить прямо и в лоб.
После её замечаний получалось ещё веселее. Баба, похоже, знала толк в своём деле.
Тоня изображала суматошную комсомолку-активистку, отравляющую жизнь сокурсникам. Очень убедительно. Сколько в этом образе игры, и сколько взято из личного опыта? Ему предстоит в этом скоро разобраться. Наверное. Если они сдвинутся с мёртвой точки.
У «Стрелки» они впервые поцеловались, и Угрюмов ощутил на губах давно забытую сладость. Он знал, что нужно остановиться, но останавливаться не хотел.
- Тебе понравилось? - уточнила Тоня, имея в виду репетицию.
- Я в восторге, - ответил Угрюмов, имея в виду сразу всё вместе.
***
Среди ночи он неожиданно поднялся с кровати, прошёл в гостиную и стал шарить в ящиках столов, производя много шума. Бдительная тёща появилась незамедлительно из своей спальни.
- Что потерял?