– Что же вы думаете? – спросил следователь.
– Я бы пересмотрел его бумаги и записки. Быть может, там какой-нибудь намек. Вы смотрели бумажник?
– Смотрел; семьдесят пять рублей и три письма от какой-то любовницы.
Патмосов промолчал, потом сказал:
– Вы позвольте мне их?
– Сделайте одолжение. Севастьян Лукич, дайте! Ну, что вы еще узнали?
Патмосов осторожно взял три почтовых листика, уложил их в свой бумажник и ответил:
– Насчет Лукерьи и Прохора… Оба хороши, Лукерья судилась за кражу у барина на одном месте, где она служила. Но была оправдана, а этот Прохор два раза в тюрьме сидел за кражи.
Следователь вскочил.
– И вы молчали! Вот вам и убийца! Арестовать его, и все!
– Ваше дело, – сказал Патмосов.
– И думать нечего! Вот вам приказ. Пожалуйста! Заодно и обыск у него сделать, и сейчас же его ко мне переслать!
Догадливый Флегонтов уже написал постановление и подал Ястребову. Тот подписал бумагу и передал ее Патмосову.
Патмосов встал.
– Так я пойду!
– Пожалуйста!
В это мгновенье вошел сторож.
– Барыня вас видеть хочет. Сказывает, насчет убийства!
– Проси! – быстро сказал следователь и обратился к Патмосову: – Вы останьтесь!
Патмосов поклонился и отошел в угол камеры, где сел на стул.
В то же время в комнату порывисто вошла пышно и безвкусно одетая дама и обратилась к следователю:
– Вы господин следователь?
– К вашим услугам! – галантно ответил Ястребов, подавая стул.
– Который по убийству Дергачева?
– Совершенно верно!
– Я знаю убийцу! – сказала дама и, стукнув зонтиком, вызывающе оглядела стены камеры, следователя, письмоводителя и скромно сидящего Патмосова.
IX
Следователь смутился.
– Сударыня, это так важно! Вы позволите записать?
– Пишите, мне все равно! Как только Катя мне сказала, я сразу! Я его не боюсь, мерзавца…
Следователь мигнул письмоводителю и заговорил:
– По порядку, сударыня. Имя, отчество, звание и все прочее?
– Знаю, знаю! Звать меня Караваева, Марья Васильевна, кронштадтская мещанка, сирота, православная, двадцать четыре года, цеховая портниха. Вот и все! Довольно?
– Великолепно, – улыбался следователь, – теперь что вы имеете передать по делу об убийстве Дергачева?
– А кто убийца! Видите ли, я прямо, – начала она, оборачиваясь то к Ястребову, то к Флегонтову, я прямо скажу, что была на содержании у Дергачева. Скупой был покойник. Правда, возил гулять, платья дарил, вещь, коли заклад просрочен…
– Как? Он под вещи давал?
– А то как же! По клубам больше. Проиграются и закладывают.
– Так. Продолжайте.
– А денег всего сто рублей давал. У него племянник Степан Петрович Трехин. Только совсем разбойник. Пьет и буянит. Я уж вам всю правду говорю. Я попуталась с ним и даже денег ему давала, только с ним одно горе. А тут он с Дунькой связался. Да! Она у Коровина на содержании. Так вот. Этот Дергачев, покойник, царство ему небесное, раз мне и говорит: "Никого у меня нет. Люби меня крепко, а я на тебя все отпишу". Вот как я поссорилась со Степкой, и скажи ему это. Как он зарычит, как вскочит! "Да я, – кричит, – убью раньше того!" И убежал. Это в субботу было, а нынче читаю – и убил! Понятно – он!
Она порывисто перевела дух.
Наступила тишина. Флегонтов торопливо подал бумагу следователю.
Ястребов прочел вслух показание.
– Теперь подпишите его!
– С удовольствием.
Она сняла перчатку и старательно вывела свою фамилию.
Потом встала, взяла зонтик и сказала:
– Я вас очень просить буду поискать завещание.
– Есть, так отыщем! Ваш адрес?
– Поварской, дом пять!
– В случае чего мы вас потревожим. А Трехина адрес?
– Жил на Невском, пятьдесят четыре, в меблирушках, а сейчас не знаю!
– Благодарю вас!
– А убил он, это я знаю!
Караваева сделала общий поклон и, шурша юбками, вышла.
– Ну, что вы думаете? – спросил следователь.
– Разузнать надо, – сказал Патмосов.
– Непременно! Севастьян Лукич, напишите повестку Трехину.
– А как насчет Прохора Резцова? – спросил Патмосов.
Следователь развел руками.
– И не пойму! Вот история! Понятно, арестуйте. Что на него смотреть! Не он – отпустим! Теперь у нас двое.
X
Трехина искать не пришлось. Он приехал в квартиру убитого дяди и тотчас начал распоряжаться в ней как хозяин.
Это был господин лет тридцати трех, с типичной наружностью отставного поручика-скандалиста.
– Где ключи? – спросил он у Лукерьи, едва вошел в комнату.
– У следователя и пристава. Пришли, все описали, печати присургучили и ушли!
– Так! А ты стащить много успела? А? Ха-ха-ха! Ну, там я с ними поговорю! А теперь устрой закуску и водки! Скоро!
Лукерья засуетилась готовить завтрак новому барину. Он прошел в спальню, где, не снимая сапог, растянулся на дядюшкиной постели. Лукерья принесла ему завтрак.
– Свои истратила, – сказала она.
– Ничего, сквитаемся, – ответил Трехин и, обняв ее под колени, привлек на постель.
– Ну, говори, старый хрыч путался с тобою? А?
– Что это вы, какие глупости! – кокетливо усмехнулась Лукерья, оказывая ему слабое сопротивление.
– Рассказывай! Он ко всякой бабе, как муха к меду! Машка была?
– Была. К следователю ездила и на вас показала, а потом сюда.
– На меня? Что на меня?
– А что вы дядюшку своего убили! – сказала Лукерья.
Трехин выпустил ее и вскочил.
– Это она на меня! Ха-ха-ха! Со злости, значит. От великой ревности. Ну, уж и оттреплю я ей шиньон! Будет знать Степана!… А что ей наследство улыбнулось – это верно!
– Она сказывала, что он уже написал.
Трехин опять вскочил и вытаращил глаза, словно подавился куском.
– Врет! – заревел он через мгновение и вдруг, схватив фуражку, вихрем вынесся из комнаты…
Следователь только что окончил обед и собирался отдохнуть, когда слуга доложил ему о господине, который непременно хочет его видеть.
– Обязательно и непременно! – раздался сиплый голос, и в комнату вошел Трехин.
Ястребов встал и вопросительно посмотрел на него.
– Трехин! Степан Петрович, оговоренный девицей Караваевой в убийстве своего дяди и, между прочим, пришедший узнать о наследстве, так как нет ни гроша! А по оговору готов отвечать.
Ястребов на мгновение растерялся.
– Простите, теперь неслужебное время, и по делу я вас прошу прийти ко мне завтра к одиннадцати часам.
– Очень хорошо!
– Что же до наследства, это меня не касается. На ввод есть законный срок, а до той поры все у судебного пристава.
Трехин словно опомнился.
– Очень хорошо! Прошу извинить! До завтра! – и, щелкнув каблуками, он повернулся и вышел.
Ястребов лег на диван.
– Чушь, – сказал он вполголоса, – убийца так открыто не появился бы. Просто баба из ревности наплела… Однако рожа разбойничья, – через минуту пробормотал он, – в уголовной практике встречаются всякие наглецы… Завтра выясню, – решил он и закрыл глаза.
XI
Патмосов вышел из вагона и, не заходя домой, направился в меблированные комнаты на Невский, в дом пятьдесят четыре.
– Где здесь живет Трехин? – спросил он дворника.
– А в номере шестнадцать, у Анфисовой. Вон лестница направо, – указал он.
Патмосов поднялся по лестнице, остановился у квартиры № 16 и позвонил.
Незапертую дверь открыли, и Патмосов увидел высокую старуху с нечесаными волосами и выпученными глазами.
– Трехин, Степан Петрович, дома? – спросил он.
Старуха энергично тряхнула головой.
– Третий день нет. Как ушел, так и нет. Вам что?
– Дело есть. Позвольте ему записку оставить.
– А, сделайте милость. Войдите к нему. Вот дверь направо!
Патмосов отворил дверь и вошел в типично меблированную комнату.
Он подошел к письменному столу и присел. В комнате появилась старуха и спросила его:
– Вы кто же будете? Из приятелей?
Патмосов кивнул.
– Чай, по "Зеленому якорю"? – сказала снова старуха и продолжала: – Его нет, а в газетах пишут, что его дядюшку ухлопали. Наследник теперь. То-то начудит!
– Не без этого! – вставил Патмосов.
Старуха подошла ближе и понизила голос:
– А он-то его ругал да поносил! Как напьется, так и ругать его! Тут в субботу вернулся пьяный-пьяный и ну кричать: "Убью я его, пса старого!" Даже страшно. Ан и накликал!
Патмосов встал.
– Я лучше зайду завтра!
– А записку?
– Нет, я уж на словах.
– Как знаете, а коли его завтра не будет, объявку сделаю и комнату сдавать буду. Ну его!
Патмосов отправился в сыскное и попросил найти Резцова, дав его адрес.
– Просто сыскать?
Патмосов встал.
– Я лучше зайду завтра!
– А записку?
– Нет, я уж на словах.
– Как знаете, а коли его завтра не будет, объявку сделаю и комнату сдавать буду. Ну его!
Патмосов отправился в сыскное и попросил найти Резцова, дав его адрес.
– Просто сыскать?
– Да! И если он есть на квартире, известить меня, а нет – поискать по городу и тоже меня известить. Арестую я сам!
Дома Патмосов достал бумажник, вынул из него три почтовых листика и начал внимательно прочитывать их.
Это были три письма, писанные, несомненно, одной и той же женщиной к любимому человеку, и для Патмосова, по мере чтения их, становилось ясно, что процентщик не может получать таких писем.
Первое письмо начиналось воплем любящего сердца: "Сережа, не мучай меня так безжалостно!" Дальше шло страстное объяснение в любви и опять просьба не говорить о чем-то – "об этом".
"Я не могу решиться на это никогда, никогда, – читал Патмосов. – Он для меня отец, я для него дочь. Могу ли я надругаться над его чувством и оставить его одинокого! Я и так считаю себя подлой, подлой. Не мучай же меня, Сережа, и не говори мне об этом", – оканчивалось письмо, и после него подпись: "Твоя В.".
Второе письмо касалось ребенка – "маленького нашего Сережи".
"Я была вчера у него", – написано было дальше, и следовало восторженное описание младенца.
И, наконец, третье – не письмо, а записка: "Бога ради, съезди туда и сегодня же сообщи мне, что с С.? У нас прием, и я как арестованная. Бога ради!"
И все.
Как они попали в бумажник Дергачева? Кто этот Сережа, эта В.? И что-то подсказывало Патмосову, что в этих письмах тайна убийства.
XII
Следователь еще спал, когда наутро следующего дня к нему приехал Патмосов и прямо прошел к нему в спальню.
– Вы извините меня, что я прямо лезу, но времени мало, – здороваясь, сказал он лежащему в постели Ястребову.
Ястребов встрепенулся.
– Что-нибудь новое?
– Резцова арестовал.
– Что же? Он?
– Сказать не могу, но странного много. Двадцать седьмого он ушел из квартиры и не показывался в ней. Я отрядил искать его по всем вертепам, и вот на Подольской, в непотребном доме, его нашли совсем пьяного. Он угощал компанию и хвастал деньгами. Я приехал и арестовал его. Свез в отделение к нам, и там у него нашли четыреста рублей и серебряный портсигар с монограммами.
– Спрашивали? – быстро спросил Ястребов.
– Украл, несомненно, но путает. Что был у Лукерьи, сознается; а где ночь провел – не указывает.
– Ну вот! Понятно, он убил! – воскликнул Ястребов. – Где же он?
– Вам его сегодня к одиннадцати часам доставят.
– Вы будете?
– Нет, я хочу на похороны сходить.
Ястребов стал одеваться, а Патмосов собрался уходить.
– Вот найденное у него и протокол обыска, – сказал он, кладя на стол деньги в засаленном кошельке и массивный портсигар.
– Из залогов, верно, – предположил Ястребов.
– Вы позволите взять его на несколько часов? – попросил Патмосов.
– Пожалуйста!
Патмосов ушел, а Ястребов напился чаю и прошел в камеру.
Флегонтов был уже на месте.
– Ну, Севастьян Лукич, – весело сказал Ястребов, – убийца-то, кажется, у нас. Сейчас приведут
– Кто же это, Виктор Иванович?
– А Резцов, слесарь Резцов!
– Патмосов то же говорит?
– Он и арестовал. Да что он! Знаете, они все сыщики только, как ищейки, если их по следу пустить. А чтобы додуматься до истины…
В этот момент дверь распахнулась, и в камеру в сопровождении сторожа ввалился Трехин.
– Вот и я! Честь имею кланяться!
Ястребов сердито посмотрел на него и строго сказал:
– Надо было доложить о себе, а не врываться.
– Я и не врывался, а если ваш сторож свою цигарку курит, мне некогда ждать. Я хочу еще на погребенье поспеть.
– Садитесь! – сказал ему Ястребов.
– Сел! – Трехин опустился на стул, вытянул ноги и закурил папироску.
– Рекомендую вам говорить только правду, – предупредил Ястребов и предложил обычные вопросы.
– Трехин, Степан Петров, православный, тридцати четырех лет, холостой, дворянин, поручик в отставке. Вот! Под судом не был, у следователя впервые! – Трехин затянулся папироской.
– Так. Так вот, некая девица Караваева обвиняет вас…
Трехин резко повернулся на стуле.
– В убийстве дяди! Ха-ха-ха!
– Что вы можете сказать по этому поводу? – сухо спросил следователь.
– То, что она – дура! Захоти я, и она сегодня же придет к вам и будет клясться, что наплела, но мне плевать!
– Однако вы не любили своего дяди?
– За что любить? Жид, закладчик.
– Вы грозили убить его?
– И не раз! И убил бы, если бы на момент попал, – сверкая глазами, ответил Трехин.
– Гм… И вот он убит… Где вы были двадцать седьмого числа?
– Разве я помню!
– Ну, постарайтесь припомнить. Припомните хотя, были вы в Павловске или нет?
– В Павловске? Был!
– И поздно уехали?
– В час ночи.
– И дядю видели?
– Видал.
– Где?
– На вокзале. Он шел и разговаривал с одним молодым человеком. Пошел мимо театра, по дороге к павильону.
Следователь быстро переглянулся с Флегонтовым.
– Ну-с, а вы, значит, сзади шли.
– Да, – угрюмо ответил Трехин, – я с ним говорить хотел.
– И что же?
– Не дождался, когда он кончит, и бросил их.
– Куда же вы пошли?
– А это уж мое дело, – резко ответил Трехин.
– Совершенно верно. Потрудитесь подписать ваши показания.
– С полным удовольствием! – и Трехин с росчерком подписал свою фамилию. – Извольте!
– А теперь, господин Трехин, – сказал следователь, – я вас должен арестовать и препроводить в тюрьму!
Трехин вскочил и исступленно завопил, тараща глаза:
– Что ж, вы мне не верите? Дворянину не верите? По оговору девки я – убийца?
– Пожалуйста, не кричите! – сказал Ястребов. – Возьмите его! – приказал он вошедшей тюремной страже.
Трехин хотел что-то сказать, приостановился, но вдруг с отчаянием махнул рукою и вышел из камеры. В эту минуту вошел городовой с рассыльной книгой.
– А! Резцова привели?
– Так точно-с! – ответил городовой, подавая книгу Ястребов расписался.
– Впустите его!
В камеру широким шагом вошел Резцов и остановился у порога с видом привычного ко всему человека.
Это был парень лет тридцати, типичный мастеровой, в высоких сапогах и пиджаке поверх парусиновой грязной блузы.
– Вас вчера задержали в доме терпимости на Подольской улице?
– Так точно.
– Кутили?
– Так точно.
– На какие же деньги?
– Нашел. Шел это ночью по Загородному мимо полка и нашел. Лежит папиросница. Я ее взял, а в ней деньги.
– Так. Лукерью Анфисову вы знаете?
– И очень даже хорошо. Земляки.
– Когда вы у нее были в последний раз?
– Позавчера, двадцать седьмого числа.
– И пробыли?
– Так часов до восьми. На восьми уехал.
– А не поранее?
– Никак нет. Спросите ее.
– Хозяина Дергачева вы видели?
– Не видел. Лукерья ходила в комнаты. Он обедал, потом спал.
– Так что вы ушли после него?
Резцов чуть улыбнулся и ответил:
– Зачем после, когда в восемь часов?
– А он ушел в котором часу?
– А я – то почем знаю! – уже резко ответил Резцов.
– Пока довольно, – сказал следователь и приказал увести Резцова.
– Господин просят войти, – сообщил сторож и подал Ястребову карточку.
Ястребов прочел: "Карл Эмильевич Розенцвейг".
– Проси!
В комнату вошел маленького роста, седой старичок, одетый в длинный нанковый сюртук, с тростью в руке.
Он церемонно поклонился, сел и, обернувшись всем корпусом к Ястребову, заговорил:
– Я за убийств господин Дергачев прошу взять господина Савельев. Да! Молодой господин Савельев. Николай Николаич! А почему? Господин Дергачев и я с ним давали денег под вексель, под гут вексель. И Савельев давал два вексель на тысячу двести рублей и брал у нас деньги. А потом мы узнал, что его папаша не давал свой подпись.
– Значит, этот Савельев дал вам с чужой подписью вексель?
– Ja! {Да! (Нем.).} С подписом отца, коммерц-советник Савельев.
Следователь кивнул.
– Ja! – продолжал немец. – А двадцать восьмого им был срок, и я видел, как Савельев этот был в Павловск и ловил Дергачев и был пьян. Это он убил его и взял вексель!
– Завтра я осмотрю бумаги покойного, и если этих векселей не окажется, я приму к сведению ваше сообщение.
– Пожалуйста! Это очень дурной молодой человек! Николай Николаевич, сын Савельева, свой дом на Гороховой, у Красного моста. Это он сделал!
Немец встал, торжественно откланялся и вышел. Ястребов вскочил с кресла.
– Вот вам и третий! Что вы скажете?