– Ты же сама актриса, – сказала я. – В чем, по-твоему, секрет успеха?
Мать усмехнулась и аппетитно потянулась, как кошка.
– Ну, если бы я была Алексеевым[15], я бы сказала, что мастерство решает все, что талант… и нагородила бы сто коробов чуши. – Она задорно сощурилась. – На самом деле все очень просто, Танюша. Найди себе толкателя.
– Толкателя? – переспросила я, озадаченная.
– Да. Того, кто будет тебя продвигать. Режиссера или антрепренера.
– В кино он называется продюсер, – заметила я.
– Ты меня поняла, – кивнула мать. – Ищи себе продюсера или режиссера. На актеров время не трать: они озабочены только своей карьерой. Если бы ты работала в театре, я бы посоветовала тебе обратить внимание на драматурга. Книпперша, – она холодно улыбнулась, потому что терпеть не могла эту актрису, – отхватила себе Чехова и правильно сделала, потому что хороший драматург всегда сможет написать для жены выигрышную роль. Но если правда то, что я слышала, в кино сценарист – чуть больше, чем никто. Так что либо продюсер, либо режиссер – если, разумеется, ты всерьез намерена сделать карьеру. И еще: если до тридцати ты не станешь кем-то, лучше уходи из профессии. После тридцати тебя в ней ничего хорошего не ждет.
– Ну, я всегда могу вернуться к машинке, – сказала я. – Хотя работы сейчас очень мало, и платят за нее гроши. Одна знакомая говорила, что вынуждена печатать тысячу конвертов с адресами за полтора доллара.
– Тогда уж лучше сниматься в массовке за десять долларов, – пожала плечами мать. – Хотя, конечно, все это вздор. Если твое имя не стоит крупными буквами на афише, ты никто.
Я замялась. В письмах, которыми мы время от времени обменивались, мы редко затрагивали тему денег. Я знала, что во время краха мать потеряла часть наследства Герберта, которую Павел Егорович вложил в акции. С другой стороны, они жили все в том же уютном доме, и в саду на яблоне по прозвищу «жадина» по-прежнему висели потемневшие яблоки, которые она упорно не желала отдавать.
– Скажи мне правду, – начала я. – Вам нужны деньги?
– С чего ты взяла? – удивленно спросила мать.
– Ну, аренда дома… разные траты…
– Какая еще аренда – мы купили дом, и теперь он наш, – отмахнулась мать.
– Купили?
– Ну да! До краха хозяева не хотели его продавать. То есть они были не против, но заломили цену, которую мы не могли себе позволить. А потом недвижимость упала в цене. Ты бы видела, как я торговалась! – хохотнула мать. – Хватило в итоге на дом с участком и еще немного осталось. Так что учти, дом теперь наш, а когда мы умрем, он достанется тебе. И тебе всегда тут рады.
– Знаешь, – помедлив, признала я, – меня пугает, что кризис все никак не кончается. Миллионы людей стали нищими, в стране растет всеобщее озлобление… Ты… ты никогда не думала, что в этих условиях рискованно что-то здесь покупать? Не окажется ли так, что мы бежали от одной революции, чтобы нарваться на другую…
Мать поглядела на меня острым взглядом, который я редко у нее замечала.
– Представляешь, мы перед покупкой дома как раз обсуждали это с Пашей, – серьезно сказала она. – Он уверен, что тут не будет никакой революции. Американцы неспособны проникнуться идеей, к которой не прилагается банковский счет. В этом сила и слабость этой нации.
В начале 1931 года я снялась в нескольких массовках и почувствовала, что с меня хватит. Я не видела для себя перспектив в профессии, а совет матери – найти себе продюсера или режиссера – казался мне верхом наивности, потому что я каждый день видела девушек, которые пытались сделать карьеру в Голливуде через постель, а в результате приобретали только репутацию легкодоступных шлюшек, которых имели все кому не лень. Как-то одна костюмерша спросила, не желаю ли я поработать манекенщицей в модном магазине. Платить обещали по шестьдесят долларов в неделю. Я устроилась на работу, и какое-то время все было прекрасно, пока я не встретила Тома Портера. Этот блондин спортивного вида был на шесть лет старше меня, занимал денежную, но не слишком обременительную должность в крупной фирме, куда поступил после университета, и производил самое приятное впечатление. Самое главное, что он казался бесконечно далеким от моих предыдущих увлечений – жизнерадостного эгоиста Тони, которому я была интересна лишь из-за его соперничества с братом, и психопата Рэя, который вознес меня на воображаемый пьедестал. Жизнь еще не научила меня, что эгоисты и даже психопаты могут доставить гораздо, гораздо меньше проблем, чем приятные, улыбчивые, спортивные джентльмены с высшим образованием.
Итак, у меня завязался роман с Томом, включавший подарки, дорогие букеты, заверения, как я много для него значу, и проч., и проч. Развязался он сразу же после того, как я поняла, что жду ребенка, и предложила узаконить наши отношения.
Тут я сразу же узнала, что я, оказывается, меркантильная золотоискательница, что Том вообще не уверен, что ребенок его, и что я нарочно завлекала его, чтобы использовать. Кроме того, о свадьбе не может быть и речи, потому что он уже женат.
Я проплакала целый вечер, забившись в угол спальни. Мне хотелось умереть, и мое желание едва не исполнилось после того, как я решилась на аборт. После него начались осложнения, и я серьезно заболела. Все деньги, которые оставались у меня к тому моменту, ушли на врачей; пришлось также продать украшения, которые Том мне подарил. Я была уверена, что с моим прошлым статистки и манекенщицы смогу кое-что заработать, как только встану на ноги, но я не учла, что болезнь отразилась на моей внешности. В магазине сказали, что я слишком плохо выгляжу для того, чтобы к ним вернуться, а в актерском бюро развели руками и объявили, что не могут мне ничего предложить.
Я приехала домой и в холле увидела миссис Миллер. Сегодня был день платы за квартиру, но у меня оставалось только полтора доллара на бензин и еду – больше ничего.
– Миссис Миллер, – сказала я, – мне очень жаль, но я не могу вам заплатить. Я съеду, и вы можете сдать квартиру хоть завтра.
– Куда это вы собрались съезжать – в ночлежку, что ли? – проворчала миссис Миллер. – Оставайтесь, я вас не гоню.
Я растерялась и забормотала что-то о том, что я могу не найти работу и через неделю, и через месяц, потому что на каждую вакансию сейчас толпы соискателей, и миссис Миллер может потерять деньги…
– Я уже сказала вам, что вы можете остаться, – сухо ответила моя собеседница. – Потерю вашей платы я как-нибудь переживу, поверьте.
Я всхлипнула и, даже не поблагодарив ее, побежала вверх по ступеням.
На следующий день я позвонила в актерское бюро с вопросом, есть ли работа, а потом принялась обзванивать подряд знакомых ассистентов, всех, кто мог подать мне хоть какую-то надежду. Десятки фильмов снимались на студиях, но ни в одном из них для меня не было места даже в качестве статистки. В газете мне попалась заметка о том, что Роберт Уэйман снимает фильм с большим количеством массовых сцен, и я стала искать Айрин, но по телефону ее не могли или не хотели найти. Тогда я решила поехать на студию «Стрелец» и объяснить ей свое отчаянное положение. В конце концов, я согласна была на любую работу – хоть подбирать туфли актрисам, хоть работать хлопушкой. И только подъезжая к студии, я вспомнила, что у меня нет пропуска и, значит, я не смогу войти.
Я решила дождаться Айрин возле студии и сумела припарковаться неподалеку от входа. На тротуаре стайка по-щенячьи восторженных поклонниц караулила очередную звезду. Со стороны студии к шлагбауму подъехал массивный «Роллс-Ройс», и девицы экстатически завизжали. В машине сидел Стюарт Хэмилтон, самый известный актер студии – я сразу узнала его по классическому профилю, который камера запечатлела уже не в одном десятке фильмов. Машина выехала за шлагбаум и притормозила, после чего ее облепили поклонницы. Ослепительно улыбаясь, Хэмилтон подписал фотокарточки и программки, которые ему совали через опущенное стекло. Он прямо-таки лоснился от самодовольства. Его улыбка словно говорила: вот он я, баловень судьбы, принц Голливуда, чье фото достаточно поместить на обложку любого журнала, чтобы тираж продался без остатка. В моем взвинченном состоянии соседство с Хэмилтоном представлялось утонченной издевкой небес над моим бедственным положением. Если бы в тот момент у меня под рукой была граната, я бы, честное слово, не задумываясь метнула ее в салон «Роллс-Ройса». Как видите, невзгодам очень легко сделать любого из нас анархистом, коммунистом и каким угодно истом, готовым – хотя бы в воображении – истреблять себе подобных.
Раздав автографы, Хэмилтон уехал, а я осталась наедине со своими мыслями, и были они одна чернее другой. Может быть, Айрин нет на студии; может быть, она уже уехала; я не общалась с ней месяца три, и не исключено, что она больше не работает с Уэйманом. Минуты бежали, ползли, ковыляли, с территории студии выехало еще несколько машин, но никого из знакомых мне людей там не было. Решив подкрасить губы, я достала сумочку и, увидев себя в зеркале, оторопела. Фильмы ужасов только начали снимать, и в мае 1931-го я мало что о них знала[16], не то решила бы, что мне определенно стоит попробоваться на роль мумии или ходячего трупа. Лицо бледное, под глазами огромные синяки, кожа обтянула скулы, прическа попросту ужасна. Подручными средствами я принялась приводить себя в порядок: причесалась, накрасилась, кое-как замазала синяки, наложила на ресницы два слоя туши, и странным образом мне стало немного легче. Порепетировав перед зеркалом улыбку, чтобы она не выглядела ни вымученной, ни натянутой, я повязала на шею пестрый платок, чтобы отвлечь внимание от исхудавшей фигуры. Если сегодня мне не удастся поймать Айрин, завтра надо возобновить поиски работы, но если в ближайшее время я ничего не найду, придется оставить Лос-Анджелес и ехать к матери. Наши отношения стали гораздо лучше после того, как я повзрослела и поселилась отдельно, но она ведь не удержится от фразы вроде «А я тебе говорила», и не удержится тысячу раз, если не больше.
От подсчетов меня отвлек голод. Я достала апельсин – пять центов за дюжину, единственная еда, которую я могла себе сейчас позволить, – очистила его и принялась поедать, долька за долькой. Апельсины – хорошая вещь, но не тогда, когда их приходится есть на завтрак, обед и ужин. В какой-то момент я испугалась, что меня сейчас стошнит, и выскочила из машины на свежий воздух, который привел меня в чувство. Я ненавидела апельсины, ненавидела свою беспомощность и на всякий случай ненавидела все на свете. Отдышавшись, я подняла голову и поправила шляпку. С территории студии только что выехал элегантный черный автомобиль – не «Роллс-Ройс», попроще, но сразу же чувствовалось, что в нем едет особа, знающая себе цену. Автомобиль подъехал ко мне и затормозил. Дверца распахнулась.
– Мисс Коротич, – воскликнула миссис Блэйд, сияя, – это вы?
30
Сказать, что я удивилась, – значит ничего не сказать. С моей точки зрения, миссис Блэйд и Голливуд были абсолютно несовместимы. Что старомодная воспитанная леди могла забыть на этой ярмарке тщеславия?
Впрочем, было достаточно посмотреть на миссис Блэйд, чтобы понять, что дела у нее идут прекрасно. Как и прежде, она была одета в темный костюм типа «балахон» и неудобные туфли, но теперь чувствовалось, что и костюм, и обувь стоят бешеных денег. Машина и шофер тоже наверняка обходились недешево, а длинные бусы, которые она надевала раньше, сменило стильное жемчужное ожерелье.
– Я очень рада вас видеть, миссис Блэйд, – неловко проговорила я.
– А я-то думала, куда вы делись! Когда я закончила свой второй роман, я хотела отдать его вам на перепечатку, но по вашему номеру ответил другой человек. Пришлось мне довериться секретарше сына. Он уверял меня, что она все прекрасно перепечатает, и представьте себе – она не разобрала мой почерк во многих местах, наделала пропусков и ошибок… Вы кого-то ждете? Я сейчас еду обедать в «Триумф». Я бы хотела пригласить вас с собой, если, конечно, у вас есть время…
– Что вы, миссис Блэйд! Для вас у меня всегда найдется время. Только я не знаю, как поступить с моей машиной. Боюсь, в «Триумфе» меня не воспримут всерьез, если я приеду на ней…
– Садитесь в мою машину, – сказала миссис Блэйд. – Я ужасно хочу с вами поговорить! Луи потом отвезет вас обратно. Это мой шофер, – пояснила она, смеясь. – Сказал бы мне кто-нибудь пять лет назад, что у меня будет собственный шофер!
Я села с ней рядом. В салоне пахло дорогой кожей, французскими духами, роскошью и изобилием. Чудесная, щедрая, ангелоподобная миссис Блэйд везла голодную и истерзанную меня в самый лучший, самый престижный кабак в Голливуде. Честное слово, я готова была вновь поверить в человечество – или, по крайней мере, в отдельных его представителей. Я внимательно посмотрела на миссис Блэйд. Судя по всему, ее книги пользовались успехом, а если она приезжала на студию, то, вероятно, вела переговоры об экранизации.
– Я всегда верила в вас, миссис Блэйд, – сказала я проникновенно.
– О да, я знаю! Вы даже не представляете, сколько сил мне придавали ваши похвалы. Много раз я была готова сдаться, но потом вспоминала ваши слова и говорила себе, что еще не время.
…Я лживая, лицемерная, ужасная предательница. Простится ли мне когда-нибудь, что я лгала этой доброй, наивной женщине?
А миссис Блэйд стала увлеченно рассказывать мне, сколько ей предлагают сейчас за один-единственный рассказ те самые журналы, которые раньше не хотели ее печатать, сколько хвалебных отзывов получил ее второй роман и сколько ей предложили на студии за его экранизацию. Права на экранизацию первого романа она уже продала, но сценаристы хотят внести изменения в сюжет, которые ей совершенно не нравятся.
– Ах, миссис Блэйд, это ведь кино, – вздохнула я. – Здесь никто не станет с вами считаться, если вы его не заставите. Вам следовало прописать в контракте, что без вашего одобрения сценарий не запускают в производство.
Миссис Блэйд всплеснула руками.
– Мисс Коротич, ну откуда же мне знать, что надо прописывать в контракте? Мой агент сказал, что все в порядке, и я ему поверила. Он так долго торговался из-за суммы гонорара, я даже не верила, что студия пойдет ему навстречу…
– Кому вы продали права на экранизацию? – спросила я.
– Ирвингу Голдману. Вы что-нибудь о нем знаете?
– В Голливуде его знают все, – усмехнулась я. – Миссис Блэйд, мне неприятно вам это говорить, но забудьте, что вы можете повлиять на Голдмана. Он верит, что только он и знает, как надо делать кино, а все остальные только ему мешают. Вы тут говорили о сценаристах – да ничего они не решают. Они изменяют сюжет так, как им велел Голдман.
– Наверное, вы правы, – сокрушенно промолвила миссис Блэйд. – Но они хотят сделать из моего Джима гангстера, представляете?
– Джим – это жених героини, который работает в автосервисе? – быстро спросила я. Иногда нет ничего полезнее, чем хорошая память.
– Вот-вот! Согласна, я написала, что он грубиян, что он невоспитанный, что он не подходит героине… но зачем делать его гангстером? Моя героиня не могла связаться с гангстером, никогда! – И она решительно повторила: – Никогда!
Как можно мягче я пыталась втолковать миссис Блэйд, что Голливуд есть Голливуд и что чувства автора здесь не волнуют никого. Миссис Блэйд ахала, охала, возмущалась, взывала к моему сочувствию, а когда я проговорилась, что если фильму прочат успех, главную роль в нем почти наверняка сыграет жена Голдмана, актриса Мэрион Шайн, моя собеседница аж задохнулась от возмущения.
– Послушайте, но ведь Бетти – так звали героиню романа миссис Блэйд, – восемнадцать лет! А мисс Шайн уже двадцать восемь!
– Тридцать три, – поправила я, усмехаясь. – На студии ей изменили возраст.
– Тем более! Почему она должна играть мою Бетти? Я ничего не имею против мисс Шайн, она кажется хорошей актрисой, но неужели нельзя найти кого-нибудь помоложе? Я позвоню мистеру Голдману…
– И скажете ему, что его жена не подходит для роли? Миссис Блэйд, он возненавидит вас до конца своих дней. Не ссорьтесь с ним, он человек влиятельный. Вы уже подписали контракт и передали права на книгу. Если бы вы прописали в контракте право утверждать исполнителей, с вами бы считались, но раз такого условия нет, вас никто не станет слушать. Поверьте, вы ничего не сможете добиться, а только навредите себе, если восстановите против себя Голдмана.
Миссис Блэйд замолчала.
– Я вижу, вы успели освоиться в Голливуде, – сказала она наконец. – Так неловко, что мы все время говорим обо мне, а о ваших делах – ничего… Расскажите мне о себе. Чем вы сейчас занимаетесь?
Я рассказала ей, как случайно сыграла в эпизоде небольшую роль журналистки, как меня уволили из газеты и я стала работать в кино. Машина подъехала к ресторану, мы сели за столик, а разговор о моих злоключениях все никак не кончался. Увлекшись, я поведала, как после многих проб получила небольшую роль и как звезда выжила меня из фильма. Миссис Блэйд ахнула.
– Так это были вы! Мне рассказали, что произошло, но вас назвали просто начинающей актрисой, и я даже подумать не могла… С вами обошлись просто возмутительно! Я считаю, что им должно быть стыдно!
– Миссис Блэйд, вы настоящий друг, – сказала я серьезно. – Но знайте: им не стыдно. Ни капельки. Потому что это Голливуд.
Тут нам пришлось прерваться, потому что принесли еду. Желудок требовал, чтобы я набросилась на нее и проглотила в два счета; остатки гордости вынуждали вести себя осмотрительно и есть, не забывая о хороших манерах. Когда доставили десерт, миссис Блэйд, до того сосредоточенно обдумывавшая какую-то мысль, откинулась на спинку кресла и улыбнулась.
– Вот что я придумала, – объявила она. – В пятницу я должна подписывать контракт на экранизацию в присутствии фотографов. Мистер Шенберг решил организовать все очень… гм… публично, но я его не виню. Так вот, я потребую, чтобы в контракт внесли два условия: первое – чтобы сценарий согласовали со мной, и второе – чтобы вам дали роль. Как вам мой план?
И она торжествующе посмотрела на меня, уверенная, что я с энтузиазмом приму ее предложение. Но я уже достаточно знала кино и не питала иллюзий по поводу того, как в нем все устроено.
– Миссис Блэйд, – сказала я, оправившись от изумления, – я бесконечно вам благодарна, но до пятницы всего два дня, и… Я не думаю, что мистер Шенберг согласится на уступки, тем более что по меркам кино они очень значительны. Он ведь попадает в полную зависимость от вашего одобрения или неодобрения… И у меня прежде не было больших ролей, максимум – эпизод тут, эпизод там. Мое имя ничего не говорит публике, а кино так устроено, что в нем все зиждется на звездах. Я бы очень хотела сыграть в вашей экранизации, – добавила я поспешно, – но мистер Шенберг… у него наверняка есть свое видение, кто должен играть…
– Главную роль сыграет Норма Фарр, – сказала миссис Блэйд. Я знала Норму – она играла роли простушек, которые всегда добиваются своего. – Мне кажется, она вполне подходит. Вам я хотела предложить роль Изабел. Она… понимаете, она из богатой семьи, а героиня – нет. Мне неловко говорить, но Изабел – она… она не очень положительный персонаж, но при этом леди. Вы меня понимаете?