Я знал, что она приняла приглашение от ипподрома — ее имя стояло в списке жокеев на доске объявлений. Ей предстояло скакать на Брунеллески. Я просмотрел список, потягивая апельсиновый сок. Четырнадцать лошадей. Три из Англии, одна из Франции, одна из Италии, две из Канады, две из Аргентины, остальные местные. Алисия, похоже, была единственной девушкой-жокеем.
Словно по какому-то знаку вся толпа потекла в большую боковую комнату, в которой стояло множество продолговатых столов, торжественно накрытых скатертями, уставленных цветами, тарелками и столовыми приборами. Я рассеянно подумал, что эта комната была приготовлена для ленча, но ошибся. Завтрак подразумевал под собой не только апельсиновый сок в вестибюле, но бекон с яйцом, официанток и горячий хлеб.
Я подался назад, думая, что не следует мне тут оставаться, и услышал прямо над левым ухом шепот:
— Эндрю?
Я обернулся. Наконец-то она. Теперь ее лицо было сильным и живым, в посадке головы чувствовалась уверенность. Темные кудряшки блестели, глаза сверкали.
Я не был уверен, что именно я к ней испытываю, — до этой минуты. Я увидел ее впервые только через шесть недель после того, как начал заниматься ее делом. Но еще до того я привык к ней как к части моей работы. Я смотрел на нее как на заслуженную награду, как на самую приятную из жертв похищений, которых я знал, но это все было преходяще, как и с остальными. Но, увидев ее в то утро, я ощутил почти физическое потрясение, кровь бешено закипела в жилах. Я обнял ее, и она тут же крепко прильнула ко мне.
— Так... — Я заглянул в ее карие глаза. — Ищем любовника?
Она разинула рот и рассмеялась, не ответив мне.
— Мы сидим там, за столом, — показала она в глубь комнаты. — Мы тут сидели и ждали. Когда я увидела, что ты входишь, я просто глазам своим не поверила. За нашим столом есть местечко для тебя. Свободное. Идем к нам.
Я кивнул, и она повела меня. С ней из Италии приехала не Илария, а сам Паоло Ченчи. Он встал при моем приближении и не просто пожал мне руку, а с итальянской горячностью крепко обнял. Лицо его светилось радушием.
Наверное, я не узнал бы его в этом солидном, уверенном, одетом в жемчужно-серый костюм бизнесмене, если бы вдруг столкнулся с ним на какой-нибудь американской улице. Он снова стал тем человеком, которого я не знал, — олицетворением квалифицированного менеджера. Тот трясущийся жалкий человек, которого я видел пять месяцев назад, исчез, стал лишь воспоминанием, болезнью, забывшейся после выздоровления. Я был рад за него, и чувствовал себя при нем чужаком, и старался ни в коем случае не напоминать ему о тревогах, которые мы вместе пережили. Но сам он не осторожничал.
— Это тот самый человек, который вернул Алисию живой и здоровой, весело обратился он по-итальянски к трем остальным, сидевшим за столом.
Алисия, глянув на мое лицо, сказала:
— Папа, он не любит говорить об этом.
— Дорогая моя, мы же редко об этом разговариваем, разве не так? Он подчеркнуто дружелюбно улыбнулся мне. — Познакомьтесь с Бруно и Беатриче Гольдони, — сказал он по-английски. — Это хозяева Брунеллески.
Я пожал руку замкнутому с виду мужчине лет шестидесяти и усталой женщине несколькими годами моложе. Оба они кивали мне, но не говорили ни слова.
— А это Сильвио Луккезе, тренер Брунеллески, — сказал Паоло Ченчи, представляя последнего из трех.
Мы коротко и вежливо пожали друг другу руки. Луккезе был смуглым, худощавым и напоминал мне Пучинелли. Это был человек, привыкший к власти, но оказавшийся в неблагоприятном положении. По-английски он говорил очень неуклюже, с таким акцентом, что почти ничего невозможно было разобрать.
Паоло Ченчи показал мне на пустой стул между Алисией и Беатриче Гольдони. Когда все в комнате уселись и шум сменился шепотом, торжественно вошел Рикенбакер с несколькими друзьями и скромно прошел через всю комнату, направляясь к главному столу, обращенному ко всем остальным.
— Добро пожаловать на ипподром Лаурел, — радушно проговорил он, подойдя к центральному стулу. Седые волосы лежали у него на голове, как утренние облака на вершине горы.
— Я рад увидеть сегодня утром стольких зарубежных друзей. Как я думаю, уже многие из вас слышали, что один из наших лучших друзей пропал. Я, конечно же, говорю о Моргане Фримантле, старшем распорядителе Английского жокейского клуба, который, к нашему прискорбию, был похищен здесь два дня назад. Делается все возможное для его скорейшего освобождения, и, конечно, мы будем держать вас в курсе. Тем не менее, приятного аппетита, а после завтрака мы поговорим.
По залу вмиг разлетелись официантки. Я вроде бы что-то ел, но осознавал я только свое пробудившееся чувство к Алисии, ее близость, и думал только о том вопросе, на который она не ответила. Она держалась со мной, как, надеюсь, и я с ней, — с цивилизованным спокойствием. В любом случае я говорил мало, осторожно и только по делу, к тому же все остальные за нашим столом разговаривали по-итальянски.
Похоже было, что Гольдони нравилась эта поездка, хотя по лицам этого было не понять.
— Мы волнуемся насчет завтрашних скачек, — сказала Беатриче. — Мы всегда волнуемся, и ничего уж тут не поделаешь. — Она осеклась. — Вы понимаете меня?
— Я понимаю значительно лучше, чем говорю.
Она вроде бы облегченно вздохнула и тут же начала без умолку тараторить, не обращая внимания на злые взгляды своего мрачного супруга.
— Мы не бывали в Вашингтоне прежде. Такой большой, добрый город. Мы тут уже два дня... в воскресенье уезжаем в Нью-Йорк. Вы знаете Нью-Йорк?
Что там можно посмотреть?
Я отвечал ей как мог, уделяя ей по возможности минимум внимания. Ее муж время от времени начинал обсуждать с Луккезе перспективы Брунеллески, раз уж в пятнадцатый повторяя одно и то же — словно хор в греческой трагедии на шестой неделе показа. Паоло Ченчи пять раз сказал мне, что счастлив меня видеть, а Алисия съела одно яйцо и только.
Настоящая работа в тот день началась с океана кофе и вылилась в короткие интервью со всеми тренерами и жокеями, а также со многими владельцами лошадей. Спортивные комментаторы задавали вопросы, Рикенбакер с преувеличенным радушием представлял друг другу собеседников, и все узнавали о зарубежных лошадях куда больше, чем знали прежде или способны были запомнить.
Алисия переводила для Луккезе вопросы, слегка редактируя ответы. Она объяснила, что «Брунеллески» — это просто фамилия архитектора, который спроектировал добрую часть Флоренции, как Рен — Лондона. Комментаторы с благодарностью записывали каждое ее слово.
Сама же она откровенно ответила, что этой лошади необходимо на скачках видеть, куда она бежит, и что она терпеть не может идти наугад.
— А каково это — быть похищенной? — спросил кто-то, меняя тему.
— Ужасно, — улыбнулась она. Помолчала, затем наконец сказала:
— Я очень сочувствую Моргану Фримантлу и очень надеюсь, что его скоро освободят.
Она села на место и вдруг сказала мне:
— Когда я услышала о Моргане Фримантле, я, конечно же, подумала о тебе... вдруг ваша фирма возьмется за это дело? Ты ведь здесь поэтому, да?
Не чтобы смотреть скачки?
— И то, и другое, — ответил я.
Она покачала головой.
— Приятное с полезным. — Это звучало так прозаически.
— Вы найдете его, как Доминика?
— Не совсем так, — сказал я.
— Все снова возвращается, — сказала она с потемневшим взглядом.
— Не надо...
— Ничего не могу с собой поделать. Как только услышала... когда мы приехали утром на ипподром... Я все время думаю о нем.
Беатриче Гольдони снова затараторила без умолку, сообщая нам с Алисией, которая наверняка не раз слышала это и прежде, что, когда дорогую Алисию похитили, это было таким ужасным потрясением, а теперь еще и этот несчастный, и какое счастье, что я сумел помочь вернуть бедняжку Алисию... А я подумал — какое счастье, что она говорит на своем родном языке, который, как я думал, не понимали шнырявшие повсюду, навострив уши, репортеры.
Я прервал ее, горячо пожелав ей удачи на предстоящих скачках, и попрощался со всем обществом. Мы вместе с Алисией вышли из столовой и медленно пошли через ярко освещенный вестибюль клуба поглядеть на ипподром.
— Завтра, — сказал я, — там будут приветствовать тебя.
Вид у нее был скорее испуганный, чем благодарный.
— Это зависит от того, как Брунеллески перенесет перевозку.
— А он что, еще не здесь? — удивился я.
— Да, но никто не знает, как он себя чувствует. Он может тосковать по дому... не смейся, тут вода из-под крана мне кажется просто гадкой, и бог знает, что думает о ней лошадь. У лошадей свои привязанности и антипатии, не забывай об этом. Их может, выбить из колеи что угодно.
Я осторожно обнял ее.
— Не здесь, — сказала она.
Я отпустил ее.
— А где?
— А ты уверен?..
— Не будь глупенькой. Зачем бы я еще спрашивал?
Я отпустил ее.
— А где?
— А ты уверен?..
— Не будь глупенькой. Зачем бы я еще спрашивал?
Легкая улыбка была не только на ее губах, но в глазах, в самой линии щек, однако смотрела она не на меня, а на ипподром.
— Я остановился в «Шериатте», — сказал я. — А ты?
— Я в «Ридженси». Мы все там живем — Гольдони, Сильвио Луккезе, мы с папой. Все мы гости ипподрома. Просто уму непостижимо, насколько они гостеприимны.
— Как насчет обеда? — спросил я.
— Не могу. Нас пригласил итальянский посол... папа с ним знаком... я должна быть там.
Я кивнул.
— И все же, — сказала она, — мы можем съездить куда-нибудь сегодня днем. Честно говоря, я не хочу весь день торчать на ипподроме. Мы тут были вчера... всем зарубежным жокеям показывали, что они будут делать. Сегодня я свободна.
— Я буду ждать тебя здесь, в этом самом месте.
Она пошла было сказать отцу, но вернулась почти сразу же, сообщив, что ее отец и его знакомые собираются пройтись по конюшням и что она не может от этого отвертеться, но все говорят, что я могу пойти с ними, если пожелаю.
— Конюшни? — спросил я.
Она с веселым удивлением посмотрела на меня.
— Это то, где американцы держат на ипподромах лошадей.
Короче, вскоре я шел вместе с половиной присутствовавшего на завтраке народу смотреть на утреннюю рутину частной жизни ипподрома — кормление лошадей, чистку конюшен, седлание и расседлывание, езду вскачь коротким галопом, выводку (для того, чтобы лошадь остыла после упражнений), трамбование ям в песке. И все время по ходу дела возникали маленькие пресс-конференции, на которых тренеры вещали, словно пророк Моисей.
Я слышал, как тренер одной из местных лошадей, фаворита, самоуверенно заявил:
— Он пролетит всю дистанцию со скоростью телеграммы.
— А что вы скажете о зарубежных лошадях? — спросил один из репортеров. — Кто-нибудь из них может победить вашу?
Взгляд тренера остановился на Алисии, что стояла рядом со мной. Он знал ее. Улыбнулся и галантно сказал:
— Для нас представляет опасность Брунеллески.
Сам Брунеллески совершенно спокойно стоял в своем стойле. Сильвио Луккезе, как оказалось, привез специальный корм для чемпиона из Италии, чтобы удовлетворить его привередливый аппетит. Брунеллески вроде бы прошлым вечером ел хорошо (добрый знак) и не лягал своего конюха, что он обычно делал, будучи недовольным. Все осторожно гладили его по голове, держа пальцы подальше от крепких белых зубов. Мне он показался царственным, этаким деспотом с дурным нравом. Никто не спрашивал его, что он думает по поводу здешней воды.
— У него нрав был всегда не сахар, — сказала Алисия так, чтобы владельцы не расслышали. — Мне часто кажется, что Гольдони его боятся.
— Я тоже, — ответил я.
— Всю свою вредность он вкладывает в победу. — Она с грустной приязнью посмотрела на темную кивающую голову. — Я говорю ему, что он ублюдок, и мы прекрасно ладим.
Паоло Ченчи вроде бы был доволен, что Алисия проведет большую часть дня со мной. Они с Луккезе и Бруно Гольдони намеревались остаться на скачки. Беатриче, скрывая с виноватым видом довольную улыбку, сказала, что едет в отель к парикмахеру, а потом пройдется по магазинам. Паоло Ченчи, к моему ужасу, предложил, чтобы мы с Алисией подбросили ее до Вашингтона, чтобы не заставлять службу проката лимузинов дважды гонять машину. И потому мы провели первый час нашего дня с болтливой дамой, которая на всем пути говорила много, но сказала мало. У меня было полное впечатление, что даже от временной разлуки с мужем у нее на душе становится куда легче, и когда мы высадили ее у «Ридженси», на ее запавших щеках пылали два пятна, а в каждой черточке ее немолодого лица сквозила вина.
— Бедняжка Беатриче, можно подумать, что она спешит на свидание с любовником, — улыбнулась Алисия, когда мы поехали прочь, — а вовсе не в магазин.
— А ты, с другой стороны, — заметил я, — совсем не разрумянилась.
— А, — сказала она, но я же ничего не обещала.
— Это верно. — Я остановил машину на боковой улочке и развернул карту города. — Хочешь что-нибудь посмотреть? — спросил я. — Памятник Линкольну, Белый дом или что еще?
— Я тут была три года назад. Не пропустила ни одной экскурсии.
— Хорошо... Ты не против, если мы просто немного покатаемся? Я хотел бы в лицо знать эти улочки... не только по названиям.
Она согласилась со слегка озадаченным видом и немного спустя сказала:
— Ты ищешь Моргана Фримантла.
— Я ищу вероятные районы.
— Какие из них вероятные?
— Ну... не индустриальные. Не трущобы. Не по соседству с черными гетто. Не там, где парки, музеи или правительственные конторы. Не районы дипломатических представительств, посольств или их офисов. Не те районы или квартиры, где есть сторожа или дворники. Вдалеке от центральных магазинов, банков, школ, колледжей, подальше от студентов.
— И что остается?
— Частные дома. Пригороды. Любое место, где нет любопытствующих соседей. И, думаю, это где-нибудь к северу или западу от центра, поскольку там находится «Риц-Карлтон».
Мы довольно долго ездили, методически обследуя огромный город согласно карте, но прежде всего сосредоточиваясь на северной и восточной частях.
Там были такие красивые места, о существовании которых невозможно было догадаться, читая путеводители, целые мили жилых домов, где мог без следа исчезнуть Морган Фримантл.
— Интересно, мы в самом деле идем по его следу? — сказала раз Алисия. — Меня прямо дрожь пробирает от чувства неизвестности. Мне невыносимо думать об этом. Один... совершенно один: где-то заперт...
— Он может быть гораздо дальше, — сказал я. — Но похитители обычно не живут на заброшенных фермах или в подобных местах. Они выбирают более населенные районы, где незаметно, как они приходят и уходят.
Объем всей работы, однако, просто пугал, даже если ограничиваться радиусом, который казался мне наиболее вероятным. Анализ недавно снятых домов теперь даст список отнюдь не из одиннадцати наиболее вероятных адресов тут будут сотни, может, тысяча-другая. Задача, доставшаяся Кенту Вагнеру, была почти невыполнимой, и для того, чтобы вернуть Моргана Фримантла, нам придется положиться на переговоры. Второй раз нам не повезет.
Мы ездили вверх-вниз по улицам близ вашингтонского собора, просто любуясь архитектурой старые обширные дома с изморозью белых перил, живые дома, в которых жили молодые семьи. На каждом крыльце стояло несколько тыкв в честь Хэллоуина.
— Это еще что? — спросила Алисия, указывая на огромные ухмыляющиеся овощи на ступеньках у каждой входной двери.
— Четыре дня назад был Хэллоуин, — сказал я.
— Ой, да! Дома такого не увидишь.
Мы проехали «Риц-Карлтон» на Массачусетс-авеню и остановились там, оглядывая мирный отель с голубыми навесами, откуда так бесцеремонно похитили Моргана. Мы припарковались у Дюпон-серкл, а потом поехали назад к центру. Большая часть города была построена радиально, как Париж. Это выглядит изящно, но такая застройка очень способствует тому, чтобы потеряться в городе — мы несколько раз за этот день проходили одним и тем же путем.
— Он такой большой, — вздохнула Алисия. — Такой ошеломляющий. Я прямо не знаю, куда идти.
— Мы и так достаточно посмотрели, — согласился я. — Проголодалась?
Уже было половина четвертого, но в отеле «Шериатт» время ничего не значило. Мы поднялись в мой номер на двенадцатом этаже безликого, огромного суетливого небоскреба и заказали вина и салат из авокадо с креветками в комнату. Алисия лениво развалилась в одном из кресел и слушала, как я звоню Кенту Вагнеру.
— Понимаешь ли ты, — резко спросил он, — что все, черт его дери, население Северной Америки проезжает через Вашингтон и что список сданных домов может оказаться длиннее моста через Потомак?
— Надо искать дом без тыкв, — сказал я.
— Что?
— Ну, если бы ты был похитителем, стал бы ты вырезать рожицы на тыквах и выставлять их на порог?
— Думаю, нет. — Он еле слышно хмыкнул. — Это же англичанином надо быть, чтобы додуматься до такого.
— Ага, — отозвался я. — Сегодня вечером я буду в «Шериатте», а завтра на скачках, если я вам нужен.
— Понял.
Я позвонил в «Либерти Маркет», но в Лондоне ничего особенного не произошло. Коллективное возмущение членов Жокейского клуба висело голубым туманом над Портмен-сквер, сэр Оуэн Хиггс уехал на уикэнд в Глостершир, Хоппи из «Ллойдз», как говорили, весело улыбается, словно советует всем страховаться от похищения, чего Жокейский клуб не сделал. А кроме этого, ничего.
Принесли еду, и мы съели всего где-то весом с жокея, затем Алисия отодвинула тарелку и, глядя на свой бокал с вином, сказала:
— Думаю, настало время решать.
— Только для тебя, — мягко сказал я. — Да или нет.
По-прежнему не поднимая глаз, она спросила:
— А если... нет... это будет принято?