Однажды Жириновскому почти удалось меня растрогать. Я даже засомневалась – может, не все так безнадежно? Во время однодневной поездки в Японию ему приглянулись очки, а взятой налички не хватило. Никто в долг не дал. Я дала, он купил и, сияя, демонстрировал мне, как они складываются, и раскладываются, и какие удобные. Дите…
Парфюм для самодержца
мастер-класс от Путина и Ельцина
Позаимствовать хоть что-то у ВВП мне не удается. Слишком мы разные, и то, что он мужчина, а я женщина, – самое незначительное из наших различий. Хотя нет, вру. Я заметила, что на коллективных встречах кто б какую чепуху ни нес, и с Дона и с моря, – ну полный бред! – Путин дисциплированно конспектирует. Точно мальчик за великими дядями. У дядей сразу сметает крышу от собственного величия. Дяди думают: он меня уважает! Я по преподавательскому опыту знаю, что записывать – очень важно. Когда студенты за мной записывали – мне это льстило. Я решила: буду тоже изображать из себя отличницу. Завела специальный блокнотик. Начала с послания президента. Когда Владимир Владимирович его читал, я была единственная в зале, которая все записывала. Все сидят, а Хакамада строчит. Настрочила треть блокнота и, очень довольная собой, закрыла его, чтобы больше никогда не открывать.
Если бы я была статусной единицей, я бы переняла у ВВП отсутствие трепета к соблюдению протокола в отношении к собственной персоне. Помню, на одном приеме мне позарез нужно было перекинуться с президентом парой фраз. Но выстаивать очередь, как за финскими сапогами в советском ГУМе, мне не хотелось. Дождалась, когда он уже направился к выходу, и окликнула. По правилам я должна была обежать – тртртр! – весь зал и оказаться перед ним на дорожке:
– Здравствуйте, Владимир Владимирович!
А не окликать.
Президент замер. В старых фильмах так замирал от предательского выстрела в спину главный герой. Потом медленно оборачивался, удивленно и укоризненно смотрел в камеру и падал на сырую землю. Путин тоже медленно обернулся, но не упал, а подошел. Это неплохо. Так же, как и умение отзеркаливать собеседника. И под обаяние этих приемов попадает бешеное количество народу. Каждый, расставаясь с президентом, уверен, что президент – душка, согласен с ним на все сто. А потом начинаются странные события. Но это потом, позже.
На инаугурации я смотрела на ВВП и думала, как же ему, бедному, тяжело. Эта имитация вхождения на престол, эта коронационная дорожка, а двигается по ней обыкновенный человек, который не воспитывался как царь и не был даже политиком. Он же не Никита Михалков, который сел на коня и поскакал, весь из себя Александр Третий. Наверняка ему намного легче было вести заседание правительства, чем пройти эти несчастные метры по этой несчастной дорожке под грохот имперской музыки. И чувствовать, как люди втягивают ноздрями воздух: идет от тебя запах власти или нет. От Путина он не шел.
С Ельциным не требовалось напрягать обоняние, чтобы уловить не запах – могучий монарший дух, шедший от него. Есть известная байка, как Борис Немцов, будучи фаворитом президента и губернатором, катал Бориса Ельцина по Волге. И тот, задумчиво глядя на широкую речную косу, обронил:
– Не зна-а-аю, как поступить с островами.
– Причалить и позагорать, Борис Николаевич!
– Да не с этими… с Курильскими.
Или слушает-слушает и вдруг говорит: «Что мне делать со смертной казнью? Столько проблем… Этот „Совет по помилованию“… То ли миловать, то ли не миловать… я не зна-а-ю». Царь мучается – лишить человека жизни или нет. Здесь на закон не сошлешься. Это собственное решение: взять на себя ответственность за жизнь человека. Или за его смерть. Такое внутреннее страдание! При чем тут я со своей ерундой? Какой-то малый бизнес…
Я не помню своих бесед с Борисом Николаевичем. С Владимиром Владимировичем помню, а с Ельциным – нет. В присутствии Ельцина я сразу терялась и цепенела. Как бандерлог перед Каа. Вот сейчас проглотит, а ты все равно двигаешься прямо в пасть. Уникально общался с президентом Немцов. У него становился такой же слегка выпученный остановившийся взгляд, и этим взглядом Каа-маленький, покачиваясь, вперивался в Каа-большого и медленными тяжелыми фразами вкладывал что-то в голову. У меня так не получалось: «А в Италии большая часть предприятий – маленькие! А страна богатая!» – «Зна-а-аю… будем думать». И все. Конец связи.
Борис Николаевич – явление уникальное. Классический подвид хомо сапиенса, который я бы назвала «политическое животное». Всем своим поведением Б. Н. наглядно доказывал: политик – это не человек, который много знает. Политик – человек, который ощущает историю страны как свою жизнь, на уровне позвоночника, на уровне инстинкта самосохранения. Ельцину это было дано. Он чувствовал нить истории. Но могучее чутье не поддерживалось таким же могучим знанием, и поэтому он наломал столько дров.
Он был самодержец, но не тиран. У тирана нет воображения. У Ельцина оно было, и он умел делать «загогулины». Я развила бурную активность в качестве председателя Госкомитета по малому бизнесу и начала с романтическим пылом двигать сокращение лицензирования, упрощение процедуры выдачи сертификатов, доведенной до предельного абсурда: сертификаты требовали на все, вплоть до длины носков. Понятно, что это была всего лишь форма не слишком и завуалированного бюрократического рэкета, и, добиваясь отмены, я забирала у министерств функции, на которых они делали деньги. Все коллективно приняли решение, что пора меня убрать. А Ельцин раз в месяц что-то вещал в эфире на актуальную тему. И вдруг в очередном своем радиомонологе он говорит, что малый бизнес надо развивать и Хакамада – молодец! – делает полезную работу. Шипение в Белом доме тут же стихло. На ближайшем приеме президент, довольный, спросил:
– Ну, как моя очередная загогулина?
– Хорошая загогулина, – похвалила я.
В России, с одной стороны, все сложно, а с другой – просто: царь рявкнул – челядь утихомирилась.
Прощальную загогулину Борис Николаевич попытался сделать для меня 13 апреля 1999 года, в мой день рождения. В десять утра раздался звонок:
– Ирина Муцуовна? С вами будет говорить Борис Николаевич Ельцин.
Какой к черту Ельцин? Я уже уволена из правительства, я вылетела из обоймы, меня нигде нет. Отставным министрам не звонят спозаранку, чтобы поздравить. Тем более действующие президенты. Наверняка это чей-то дурацкий розыгрыш. Бросить трубку и спать дальше? Но трубка тяжело вздохнула и прогудела:
– Я-а поздравляю тебя… с днем рождения…
– Ой! То есть спасибо, Борис Николаевич!
– Я-а… не люблю дни рождения…
– Я тоже не люблю, Борис Николаевич!
– Ну и что?
– Что, Борис Николаевич?
– Что хорошего?
– Ничего хорошего, Борис Николаевич. Сами знаете. Надо спасать.
– Кого… спасать?
– Страну, Борис Николаевич. Россию!
– Да-а… я в курсе… буду думать. Все?
– Все, Борис Николаевич.
Ельцин отключился, и только тут я заметила, что стою навытяжку в ночной рубашке, босиком, вскинув руку с трубкой так, словно отдаю честь, и на меня удивленно смотрят няня с ребенком. Умные люди мне потом растолковали: ты, Ира, тормоз. Пастернака перепастерначила. Тебе же прямым текстом дали понять, что звонят не ради поздравления: «…я дни рождения не люблю». Государь ждал просьбы о помощи: «Приютите меня, Борис Николаевич… не оставьте меня своими милостями, Борис Николаевич… только на вас и надеюсь, Борис Николаевич». А ты – «страна!».
Сталкер
мастер-класс от Анатолия Чубайса
В Чубайса влюблены все женщины среднего возраста и примкнувшая к ним Елена Трегубова. Как политик я бы не возражала, чтобы женщины среднего возраста, которых в стране больше, чем любого другого населения, и Елена Трегубова испытывали ко мне это очень продуктивное для российского избирателя чувство. Но, к сожалению, качества, которые независимо и, скорее всего, вопреки желанию Анатолия Борисовича приводят к таким последствиям, когда ими обладает представительница слабого пола, утрачивают свои гипнотические свойства. Они гарантируют их носительнице разве что уважение и то со стороны ограниченного контингента коллег. Я – о чубайсовской железной зависимости между словом и делом. Сказал – сделал. Обещал – выполнил. Если он публично заявляет, что готов строить демократическую империю, – значит, завтра с шести утра он ее начнет строить. Заявил – тут же полетел в Грузию, на Украину договариваться о своих РАО «ЕЭС». Ни одного лишнего звука, любая фраза материальна. Полная противоположность Григорию Явлинскому, который будет исполнять, если есть настроение, и не будет, если его нет. Явлинский умеет очаровывать. Когда ему надо чего-то добиться, он пригласит вас в ресторанчик, окутает облаком, вы поплывете и поймете, что подобных интеллектуалов и душек в политике больше нет, перед вами единственный экземпляр, и этому экземпляру надо служить. Но есть предел очарованию. Дальше нужны совместные поступки. С этим у Григория Алексеевича проблемы.
Еще одна краеугольная черта Анатолия Чубайса – он трудоголик. Сам пашет от зари до зари и считает, что тот, кто так не вкалывает, тот не профессионал. Идеальный работник должен быть всегда под рукой, всегда на связи, всегда в зоне досягаемости, готовым в любую минуту прервать сон, отпуск, половой акт. Вот чему не завидую, и чего никогда бы не стала в себе культивировать, даже если бы была мужчиной с низким голосом. Не хочу быть трудоголиком! У трудоголиков – мешки под глазами от постоянного недосыпания и лишний вес от постоянных бутербродов. Трудоголики редко улыбаются и редко шутят. Не оттого, что лишены чувства юмора. Смех – расслабляет, а на боевом посту расслабляться нельзя. У Чубайса в глазах постоянно пляшут чертики, но за все время нашего общения он позволил себе пошутить считанные разы. Как-то мы сидели в его кабинете на переговорах. Обсуждалось что-то очень серьезное. Когда я сильно думаю – много курю. Если мне запретить курить, я не могу думать. У Чубайса аллергия на табачный дым. У него нигде нет сигарет и пепельниц. Я терпела-терпела и не выдержала:
– Анатолий Борисович, хотите, чтобы мои мозги работали, позвольте мне курить.
Чубайс тут же нажал кнопку селектора:
– Пепельницу.
Секретарша внесла огромную, похожую на урну пепельницу. И растерялась – за столом прорва мужиков:
– Кому пепельницу, Анатолий Борисович?
И Чубайс уточнил:
– Пепельницу – Хакамаде. А цветы – Немцову.
Все, включая Немцова, заржали.
Чтобы находиться на политических высотах и через пару лет не превратиться в монстра, надо к себе и своему организму относиться с любовью. Только так возможно сохранить способность любить других. Быть немножко пофигистом. Иначе от нервных стрессов нарушится обмен веществ, оплывешь, одеревенеешь, утратишь либидо. А асексуальный политик – вредный политик. И это не его личное дело, это государственная проблема.
Почему он такой? Потому что день и ночь на посту. Почему день и ночь на посту? Потому что боится хоть на секунду ослабить контроль над ситуацией. Я всегда утверждала, что Россию спасет ленивый чиновник. Тот, который захочет нравиться женщинам и заводить романы. Для романов требуется досуг. А досуг обеспечит система, которая может работать без него. А для этого нужно снизить налоги на бизнес, помочь детям, старикам, инвалидам, дать возможность зарабатывать учителям, врачам, ученым, накормить армию. И тогда страна заживет самостоятельной жизнью. Но нашим политикам кажется, что, когда они хоть что-то отдают обществу, они теряют власть, и поэтому они принципиально не позволяют людям стать богатыми. Представьте, что все обеспеченны. Как жить бюрократу? На одну зарплату, что ли? А как заставить с собой считаться? Выход простой: удерживать одних под прессом взяток, других – под прессом нищеты.
Но я отвлеклась. Мы – о Чубайсе. В кабинете у Анатолия Борисовича все холодно, правильно, кругом модели электростанций, все они щелкают, переключаются, мигают. Голый стол, посредине ручка и листок бумаги. Никакого бардака, ничего лишнего. Возможно, минимализм создан сознательно. Мой служебный кабинет тоже очень формален. В нем бывает слишком много всякого народа, и я не хочу, чтобы кто попало получал обо мне дополнительную информацию, как получаю ее в чужих офисах я. Кабинеты – это слабое место наших руководителей, их ахиллесова пята. Во многих хозяин считывается на раз. Я всегда стараюсь попасть к важному для меня человеку в кабинет. Прежде чем начать разговор, сканирую – что висит, что стоит. И мотаю на ус. С теми, у кого повсюду навалены бумаги, недопитый кофе на циркуляре, окна настежь, в пепельнице непогашенный окурок, – с такими можно держаться без формальностей. А если, как у Чубайса, ручка и листок, значит, передо мной человек в футляре. Значит, никакого панибратства. Значит, приближаться будем потихоньку. Без резких движений, без лишних улыбок. Сухо, технологично.
Обуючивание кабинетов – новая черта нашего руководства. В СССР, как и в нацистской Германии, никаких вольностей не допускалось. Все казенно, все обезличенно, на всем – инвентарный номер. Вряд ли при Сталине или даже при Брежневе в кабинете могли поселиться, например, черепахи, как у Игоря Иванова, бывшего министра иностранных дел. Такого количества черепах самых невозможных цветов, размеров и форм я никогда не видела. Ими у Иванова было забито все. Когда я увидела эту колонию черепах, я поняла, что с Ивановым можно общаться, в человеке есть задоринка. Так оно и оказалось. Между прочим, черепаха – это символ внешнеполитической работы: ты должен двигаться как она: медленно, без рывков, но неуклонно.
У Бориса Немцова в кабинете стояло его чучело из «Кукол» во весь рост. Входишь – ба-бах! – на тебя смотрит лупоглазый, очень поглупевший Немцов. «Борис Ефимович, у тебя что-то случилось?» Сколько раз входила, столько вздрагивала. И можно не сомневаться: у того, кто способен поселить в присутственном месте своего карикатурного двойника, с самоиронией все в порядке. У Явлинского – не кабинет, а плодохранилище: яблоки, яблоки, яблоки. Я люблю у него бывать. Он кормит шикарными конфетами – курага и чернослив в шоколаде. И всегда чай, кофе, сигаретный дым и вискарик. Душевный кабинет. У Слиски – сувенирчики, вазочки, салфетки, чайнички, фотографии детей. Входишь, словно в добротную избу. Пироги, разносолы, раки. У Путина ничего не помню. Кроме суконной обстановки и часов с имперской короной из малахита. И то потому, что мне подарили точно такие, заверив, что «прямо как у Самого». С порога стрельнула глазами: не обманули? Стоят? Не обманули, стоят.
Россия, нация, «Плейбой»
мастер-класс от левых
Геннадий Андреевич, хочет он того или не хочет, являет нам американское учебное пособие по пиару. Наследник КПСС и антиамериканец, он на самом деле похож на продукт американской демократии, которая сегодня до боли напоминает беспредельный совок, только с товарами. Мы свободнее во сто раз. Курить нигде нельзя, выпить банку пива на улице – нельзя. До одиннадцати часов американцы в баре опохмеляются так: аккуратненько вытаскивают бутылку из кармана, наливают в стаканчик из-под сока, подкрашивают оранджем и тихо вылакивают. Я не раз вспомнила Геннадия Андреевича, когда американские эксперты обучали меня технике общения с прессой. Один из тренингов выглядел так – мне задавали вопрос: Калининград скоро станет анклавом. Какие, по-вашему, возникнут проблемы и как их решать?
Я заводила волынку о единой энергосистеме, о том, что если Калининград закрывать, то мощности нужно переводить на европейские стандарты и нужен свободный визовый режим, чтобы не лишить население главного источника существования – приграничной торговли. Меня обрывали. Не годится. Проблему Калининграда нужно без лишних подробностей свести к рабочим местам и зарплатам. А что вы думаете о высоких таможенных пошлинах на автомобиль с правым рулем на Дальнем Востоке? Я думала, что высокие таможенные пошлины оставят людей без машин. Опять неправильно. Почему? Надо проще и про рабочие места, и рост зарплаты. А при чем тогда автомобиль с правым рулем? Ни при чем. Народ – он простой, он за один раз может усвоить только одну простую мысль. Зюганыча не надо учить американцам. У него и без них, о чем ни спроси, хоть о терроризме, хоть о пенсиях, хоть о профессиональной армии, все сводится к «этому антинародному режиму, который погубил русский народ и уничтожил великую державу». В Совете ли Европы, в НАТО ли, в российском парламенте, перед журналистами – взгляд останавливается, и попер: «Этот антинародный режим». И завоевывает голоса простых избирателей. У меня так не получается. Мне стыдно.
Кстати, мне посчастливилось наблюдать Геннадия Андреевича и совсем в ином амплуа. Когда в 1996 году рейтинг Ельцина упал до двух процентов, Зюганова неожиданно пригласили на Давосский форум. Что такое Давосский форум? Это международный бизнес-клуб, скопление империалистических транснациональных компаний со всего мира, на которых обкатывается будущая политическая элита. Приглашают туда только либеральных и демократических лидеров. Приглашение идеологического оппонента означало, что истеблишмент всего мира рассматривает Зюганова как потенциального президента. Геннадий Андреевич дисциплинированно говорил о конкуренции, о том, что должны существовать разные формы собственности. Ни слова про рабочий класс и про антинародный режим. И произвел фурор. Мировое сообщество даже засомневалось, так ли это катастрофично, если в России к власти придут коммунисты? Вон какие они, оказывается, у вас симпатяги – просто левые социал-демократы!
У Геннадия Андреевича и правда много симпатичных черт. В личном общении он прост по-ленински. При прессе непременно пожмет руку, спросит:
– Ну как сынок?
– Да у меня дочка.
– Ну как дочка?
В нем, в отличие от всяких радикалов, нет злобности.