Если бы она попыталась объяснить все это Антиклее или Лаэрту, то снова не встретила бы понимания. Царица, заботящаяся о рабах, — это вообще глупо! Если раба нечем кормить, он стар и немощен, то его прогоняют, а не держат в доме. Пенелопа же, наоборот, собирала к себе рабов со всей Итаки. И ладно бы сильных и умелых, но у нее нашли приют немало стариков и беременных женщин. И уж совсем нелепо платить бывшим хозяевам за таких рабов! Ее осуждали за расточительство.
Пенелопа купила многих и многих. Она не принимала к себе изгнанных рабов, не уплатив бывшему хозяину хотя бы горсть ячменной муки при свидетелях. Многие дивились такой щедрости молодой царицы, к чему что-то платить за старика или старуху, а потом еще и кормить их, если бывший хозяин выгнал?
А еще Пенелопа поощряла беременности своих рабынь, те рожали и рожали. Мало-помалу ей даже стали подбрасывать своих детей все, кто рожал без воли хозяев. На царском дворе зазвенели детские голоса. К чему кормить детей?
Она считала иначе — каждый ребенок будет взрослым, почти каждый. Это новые рабы, которых не нужно покупать, к тому же их сразу можно обучить чему-то полезному. Для этого и нужны старики, они присмотрят за детьми, пока матери будут работать, передадут свои знания и умения…
Еще через несколько лет детишки вместе со своими матерями будут собирать сбитые с деревьев оливки, пасти гусей, носить хворост… Несколько лет, еще несколько лет ей нужно продержаться. Она обязательно продержится!
— Эвриклея, как давно твой дед живет на Итаке?
— Как и я.
— Среди наших слуг есть кто-то, кто очень стар и чьи предки давно здесь?
— Ферет.
— Позови-ка его ко мне. Он не болтлив?
— Нет, иногда по неделе слова не вытянешь.
Слуга пришел, поклонился, в ответ на приглашение царицы скромно примостился на самом краешке длинной скамьи. Смотрел с достоинством, но опасливо. Он из слуг самый старый, и хотя сил еще достаточно, если Пенелопа прогонит, в свой дом никто не возьмет, останется уйти в лес и жить дикарем. Можно бы к Лаэрту, да старый царь не слишком жаловал Ферета, потому что тот много знал и не всегда склонял голову до земли.
— Ферет, ты помнишь солнечный склон за ручьем по ту сторону горы?
— Помню, хозяйка. Только туда никто не ходит, дичь гнать далеко, ничьего жилья там нет.
— Откуда там оливы прямо в лесу?
Ферет чуть усмехнулся:
— Это было давным-давно, еще до моего рождения и до рождения моего отца. Умный человек решил постепенно превратить лес в оливковую рощу. Сразу вырубить лес и посадить оливы у него сил не хватило, да и нужно долго ждать, пока деревья начнут плодоносить. Он и решил, что посадит оливы между другими деревьями, а вырубать будет постепенно, чтобы к тому времени, когда появятся первые плоды, лес свести.
— И почему не сделал этого?
— Погиб вместе с сыном, а его дочь далеко от Итаки замужем на Лесбосе. Никому оказались те оливы не нужны. Почему хозяйка спрашивает?
— Потому что оливы плодоносят, хотя и плохо, им не хватает солнца, лес-то так и не вырубили. Чьи это сейчас земли?
— Одиссея, — пожал плечами Ферет.
— Ты уверен?
— Конечно, весь склон, и северный, и южный, его. Твои.
— До следующей весны там нужно вырубить лес.
Ферет сокрушенно помотал головой:
— Это слишком трудно, госпожа. Деревья большие и крепкие, я бывал там два года назад.
— Все, которые возможно, нужно срубить, у остальных подрубить корни, чтобы засохли. Такое возможно? У отца в имении так корчевали лес под пашню. Потом приходилось долго вытягивать сами корни, но это уже можно делать не спеша.
— Царица хочет возродить оливы?
— Конечно, это много быстрее, чем сажать новые и ждать, когда они начнут плодоносить. Только никто не должен знать, что мы делаем. Постепенно расчистить лес вокруг, освободить хотя бы часть олив от зарослей.
— Но такое трудно сделать совсем тайно, оливковую рощу не спрячешь надолго.
— Пусть думают, что роща возникла из только что посаженных олив за один год по воле богини Афины.
Эвриклея даже руками себя по бокам прихлопнула — до чего же хитра хозяйка! Эта и Одиссея за пояс заткнет.
Рабу непозволительно задавать вопросы, но Ферет все же удивился:
— Почему госпожа не хочет, чтобы знали о ее догадке?
— Да потому что не рискнут связываться с той, которой помогает богиня Афина! — не выдержав, фыркнула нянька.
Пенелопа рассмеялась:
— Если ты будешь так кричать, то секрет раскроется раньше, чем Ферет или кто-то другой возьмется за топор. Нужно подумать, кого отправить рубить деревья. Нужны три человека, сильных и неболтливых.
Через неделю Евпейт смеялся, обсуждая со своими гостями нелепейшую выходку царицы:
— При нехватке сильных рук дома отправить мужчин корчевать лес далеко на южный склон ради посадки олив могла только женщина! Хотя нашу молодую царицу и называют разумной сверх всякой меры, ведет она себя как неразумное капризное дитя.
Ему вторили:
— Сажать сейчас оливы, которые начнут плодоносить через два десятка лет!..
— И вырубленный лес оттуда вывезти невозможно…
Вдруг хозяин дома высказал мысль, которая озадачила гостей:
— Может, царица боится оставаться рядом с гаванью, чтобы снова не стать добычей пиратов? Решила поселиться подальше в лесу?
И снова хохот: что за царица, если она так пуглива?
Евпейт притворно вздохнул:
— Как ни крути, а женщине, даже разумной и даже царице, нужен мужчина.
— Но у нее есть мужчина. Одиссей вернется, так сказал оракул…
— Оракул сказал, что Одиссей вернется через два десятка лет.
— Не может быть!
— А остальные?
Конечно, присутствующих интересовало не столько возвращение Одиссея, сколько их собственных сыновей и родственников, уплывших вместе с царем.
Евпейт пожал плечами:
— Об остальных не знаю. Оракул сказал только об Одиссее.
— Не может быть! Оракулы тоже ошибаются.
Евпейт понял, что несколько поспешил с разговором, еще не время вести такие речи.
— Ничего, поживем — увидим. А пока посмотрим, что получится у царицы. Пусть сажает свои оливы, через несколько лет можно будет сходить на дальний склон, посмотреть, как поднимаются из земли ее ростки. Может, царица решила жить вечно?
Они еще долго обсуждали неразумность поведения Пенелопы, вернее, выискивали таковую в ее поступках. Но чем больше говорили, тем более убеждались, что все разумно. Разве что личное участие царицы во всех делах. Да дело ли правительнице самой обрезать лозу, сажать огород, жать ячмень или орудовать широкой лопатой на веялке?!
— Разве что нищей царице? — попробовал посмеяться Евпейт.
Его поддержали, но как-то вяло… Нищей Пенелопа явно не была, во время праздника на ней такие украшения, на которые можно купить всю Итаку.
Мужчины Итаки явно не понимали эту женщину. Вердикт был единогласным и столь же непонятным: потому что спартанка! Да, женщина-спартанка не вписывалась в привычное представление о женщине у мужчин Итаки. Нет, она целомудренна, обвинить не в чем, держится скромно, хотя и властно, но слишком уж независима, слишком самостоятельна!
— А все Лаэрт! Какой он царь, если уступил правление женщине?
— Разве может царь спокойно смотреть, как женщина распоряжается не только домом, но и всем вокруг?
— Да, сама ходит на охоту с луком за плечами!
— И ведь добычу приносит!
Мысль о том, что Пенелопа с легкостью приносит из леса добычу, в то время как сидевшие за столом мужчины похвастать этим никак не могли, не нравилась им совсем. Объяснение нашлось быстро:
— Ей кто-то убивает, а потом отдает, чтобы не стыдно было с пустыми руками возвращаться.
— А потом объясняют все вырубкой леса ради посадки олив!
Хохот в мегароне дома Евпейта был слышен по всей его усадьбе.
Женщина во главе мужчин — разве такое можно стерпеть?! А если ничего поделать невозможно (мысленно Евпейт добавлял: пока невозможно), значит, остается только посмеяться. Подняв на смех царицу, пьяные гости почувствовали себя легче. Чтобы стать чище кого-либо, необязательно отмываться набело, достаточно облить грязью чистого. Если не удается просто плеснуть, можно сделать это за глаза. Замечено, что, собравшись вместе, люди куда более охотно обсуждают и осуждают отсутствующих, особенно если ничего не могут сказать в лицо.
Пенелопа совершает глупости? Что возьмешь с женщины, даже если она царица?
— Это что? — Меланфо почти презрительно кивнула на разложенные на солнце листья кипера. Цветок кипера так себе, розовато-сиреневый, но вянет быстро, а уж на солнце тем более. К чему царице собирать и сушить эти цветы?
— Помоги раскладывать, чего стоишь? — огрызнулась на ленивую девчонку Евринома.
Меланфо, морщась, принялась носить и также раскладывать на большом старом полотне растения.
— Помоги раскладывать, чего стоишь? — огрызнулась на ленивую девчонку Евринома.
Меланфо, морщась, принялась носить и также раскладывать на большом старом полотне растения.
Пенелопа, обнаружив заросли кипера (иван-чая), действительно приказала нарвать его вместе с корнями, только через одно растение, и высушить, предварительно хорошенько отряхнув землю. На вопрос «зачем?» спокойно объяснила, что из сушеных листьев получается полезный и вкусный напиток, а из корней — бодрящее пиво. А рвать растения через одно нужно, чтобы они на следующий год снова выросли.
— Откуда царица знает многие хитрости растений? — полюбопытствовала Эвриклея.
Пенелопа рассмеялась:
— Да ведь моя мать — нимфа лугов и полей.
— А кто тебя воспитывал?
— Отец. И нянька, только ее уж нет… Но мама приходила к нам с братьями, рассказывала, показывала. Мы много трав знаем, растений, что как растет и что из чего делать можно.
— Царица… у тебя морщинка у рта… и у глаз появились тоже…
Пенелопа вздохнула:
— Я знаю, Эвриклея, но ведь я не богиня Афродита и даже не Геба, чтобы сохранить вечную молодость. Я простая земная женщина, потому буду стариться. И ко времени возвращения мужа стану старухой.
— Не станешь. Тело у тебя крепкое, тело сама сбереги, а лицо я помогу сохранить молодым на многие годы.
— Ты?
— Да, на моей родине жрецы умели делать средства для сохранения молодости.
Пенелопа вспомнила морщинистое лицо Антиклеи и усомнилась:
— А почему же ты Антиклее не помогла?
— Это заслужить надо. Да она и не просила.
С того дня Пенелопа ежедневно смазывала лицо перед выходом из спальни одним средством, тайно приготовленным Эвриклеей, а вечером другим. Тело она и впрямь не запускала сама, не обращая внимания на ворчание Антиклеи, бегала по горам, плавала до самых холодов, охотилась, ну и привычно сидела за ткацким станом. Хотя для ткачества времени оставалось мало.
Урожай зерна хорош, но полей на Итаке мало, потому что мало самой земли, если свести леса под поля, то негде будет пасти скот. Зерно всегда закупали, понятно, что придется делать это и теперь, потому что старые запасы либо подъели, либо разграбили пираты.
Пшеницу лучше возить с Пилоса, там полей больше и выращивают зерно на продажу, однако в Пилос нужно доставлять что-то другое. А что, если скота у Пенелопы немного, тканей пока почти нет, оливкового масла тоже.
— Евринома, давай посчитаем, сколько нам будет нужно зерна до нового урожая.
Они считали и считали, то и дело сбиваясь, пока за этим делом не застала Эвриклея. Постояла, наблюдая, потом решительно вмешалась:
— Царица, в Кеми для всего есть свои обозначения.
— Как это?
— Смотри. Вот так обозначим одну меру зерна, а вот так две.
— Так и мы палочками все обозначаем, только, когда их совсем много, начинаем сбиваться.
Втроем они быстро придумали перевязывать десяток палочек ниткой, чтобы считать было легче. Потом придумали перевязывать число мер, необходимое для одного на день или время от молодой луны до полной.
По всему полу в мегароне были разложены связки маленьких прутиков. Застав молодую царицу за таким занятием, Антиклея фыркнула, как рассерженная кошка, все у этой Пенелопы не как у людей! Молодая царица внимания на недовольство свекрови не обратила. Они посчитали, сколько мер зерна необходимо на всех слуг, сколько нужно смокв, сколько масла, сколько вина…
Получалось не слишком обнадеживающе, но Пенелопа махнула рукой:
— Часть зерна закупим у пилосцев, а если не хватит, то обойдемся. Будем есть больше оливок и мяса, чтобы требовалось поменьше хлеба. А еще нужно ловить рыбу.
— Что ловить?
— В Спарте ловят рыбу и едят ее, как мясо.
— Рыбу? — изумилась Эвриклея.
Пенелопа с Евриномой согласно кивнули:
— Рыбу.
— Она же морем пахнет.
— Если ловить в море, а если в Аретусе вон, то ничем не пахнет.
Итакийцы решили, что молодая царица совсем рехнулась после нападения пиратов, по ее приказанию мужчины в Аретусе наловили рыбы, выпотрошили ее и принялись жарить над огнем, нанизав на прутья, точно мясо. Пробовали приготовленное с опаской, точно боясь отравиться. Но вкус оказался вполне приемлемым, не мясо, конечно, но некоторым даже понравилось. Только вот шкура у рыбы была противной.
Пенелопа долго хохотала, наблюдая, как выковыривает чешую из зубов Поликтор:
— Ты же не ешь у козленка шкуру? Зачем рыбью шкуру в рот потащил? И выпотрошить хорошо нужно, у рыбы желтая слизь очень горькая, нужно осторожно, а потом промыть хорошо. Я знаю, что в Пилосе и морскую так же едят, только нужно знать, какую.
Нашлись последователи, каждую свободную минуту теперь занимавшиеся рыбной ловлей. Правда, свободных минут было мало. А еще насмешники по подсказке Евпейта твердили, что у тех, кто рыбу ест, чешуя начнет расти непременно.
Пенелопа качала головой:
— За его воспитание нужно было браться еще до рождения, а то вырос урод, теперь девать некуда.
Евпейт все больше раздражал царицу, но поделать она ничего не могла, успокаивая себя только тем, что это пока. Итакиец слишком силен, чтобы от него просто отмахнуться, и открыто воевать тоже нельзя. Пенелопа внешне не выказывала никакого неудовольствия по отношению к Евпейту, хотя без стычек не обходилось. Причем Евпейт хитро выбирал моменты для приставаний — когда вокруг или неподалеку люди, а слова лились хитрые, ни в чем не обвинишь… Любое резкое ответное движение будет расценено как оскорбление.
Сначала она зубами скрипела:
— Мерзавец!
Но потом поняла, что чем больше ярится, тем больше доставляет ему удовольствие, и нашла другой способ отвечать.
— Царица, тебе нужен мужчина…
Хотелось поинтересоваться: ты, что ли? Но она ответила другое:
— У меня есть муж.
— Он далеко, а ты одна…
Не выдержала-таки, сквозь внешнюю почти сладкую улыбку проступило:
— Тебе какое дело?
— Люблю красивых женщин…
Его взгляд откровенно раздел.
Пенелопа в ответ улыбалась, причем улыбалась так, словно разговаривала с близким другом. Так в улыбке, не сдвигая губ, и прошипела ласково-ласково:
— Убью… как собаку!..
На мгновение он замер, а потом от души расхохотался:
— Мне нравятся строптивые женщины.
— Мне плевать на твои предпочтения.
Грубо, особенно для царицы, но итакиец начал ей надоедать, Пенелопа уже чувствовала, что предстоит не одно серьезное столкновение.
— Нет, не убью… отрежу… кое-что.
Сказано так, что любой услышавший поверил бы, что и впрямь отрежет. Эта может… Евпейт только вздохнул. За что Одиссею такой подарок?
Однажды он поинтересовался, за что Пенелопа любит мужа, который и дома-то бывает редко.
— Любовь — единственная награда, получаемая не за заслуги. Но тебе ее не видать.
В роще на горе созрели оливки, их пора собирать и давить масло, а еще засаливать для будущих дней. В мире нет ничего полезней оливкового масла, его нужно много, очень много, как можно больше, чтобы было во что обмакнуть хлеб, чем сдобрить бобы, смазать мясо для жарки, чем смазать обветренную и опаленную солнцем кожу… И к рыбе оливки прекрасная добавка, и к мясу, и просто съесть горсть оливок с куском хлеба для поддержания сил неплохо…
Но оливковых деревьев немного, у Лаэрта уже должны плодоносить те, что посажены его отцом для Одиссея. Но Лаэрту самому нужны оливки и масло, пусть уж, царица решила, что обойдется и просить не станет.
Завтра пора начинать сбор с деревьев, что принадлежат Одиссею. Пенелопа объявила, что сама пройдет по роще, чтобы посмотреть, много ли плодов, прикинуть, насколько хватит, а заодно посмотрит и новые рощицы, за два года деревья должны подняться. Теперь она могла свободно гулять по острову, не опасаясь оставлять Телемаха дома.
Евринома послушно семенила сзади, едва успевая за госпожой, движущейся широким шагом. Пенелопе было просто некогда, она умела выступать важно, если приходилось кого-то встречать, как хозяйке дома, но, бывая одна или только в окружении слуг, тем более таких, как Евринома, или Гипподамия, или Актор, прибывших с ней из Спарты, царица не считала нужным скрывать свой истинный нрав.
На старых оливах ветки сплошь покрыты массой плодов. Пенелопа довольно оглядывала одно дерево за другим. Хорошо, что послушала Актора, который посоветовал поливать оливы за полтора месяца до начала цветения. Над Пенелопой смеялись все, кто это видел, а Актор твердил, что если деревьям не хватит влаги именно в это время, то и урожай будет хуже. Они носили и носили воду от источника, выливая ее под деревья, болели руки, болели спины, кружилась голова, зато оливы щедро отблагодарили за труд. Это стало понятно еще в мае, когда оливы их рощи цвели щедро, куда лучше, чем у остальных на Итаке.