— Вчера твои приятели были ослами, а сейчас валяются, как свиньи, весь дворец обрыгали, убирать не успеваем. Или пили бы, или жрали, а они все вперемежку, убирай за ними. Служанки уже ругаются, скоро всех слуг лишусь!
— Мы тебе надоели?
— А то!
— Так мы можем и покинуть твой гостеприимный остров.
— Неужели можете?
— А провизии на дорожку дашь?
— Полные трюмы!
Одиссей на такую готовность даже обиделся. Ублажай ее тут, дуру колхидскую, а она нос от пьяных ахейцев воротит. Никакая Цирцея не волшебница, в свиней пиратов и без колдовства превратить — раз плюнуть, вернее, напоить.
Не всех сумел заставить на корабль взойти, не всех даже поднял, некоторые так и остались лежать мертвецки пьяные. Потрогав ножкой, Цирцея сокрушенно покачала головой:
— Не, эти не проснутся. Да и к чему они тебе? Я прикажу местным раздать, может, кого приведут в чувство?
Все, хватит, погуляли, пора и домой! А как же двадцать лет отсутствия? Но Одиссей косился на круглый (в очередной раз!) живот Цирцеи и представлял себе такой же у Пенелопы. А что, где гарантия, что какой-то корабль с пьяной командой не унесет вместо Геркулесовых Столбов к Итаке?
— Вина больше в рот не возьму!
Не получилось, потому что не только до Итаки, обратно в свою Великую Зелень добрался еще ой как не скоро… Уже оставшись в бурю без спутников, попал на остров к нимфе Калипсо и семь лет жил там припеваючи на всем готовом. Сплошной отдых, потому что нимфа есть нимфа, работать не заставляла, только по ночам, но это же удовольствие, а не работа.
Однако надоесть может и рай, Одиссея потянуло домой на Итаку, хотя понимал, что там могут и не ждать после стольких лет отсутствия.
Но Калипсо в ответ на все намеки сначала морщилась, а потом фыркнула:
— Да плыви ты куда хочешь, надоел, как липучка!
— Это я-то?!
— Ты, ты, урод паршивый.
Одиссей на всякий случай потрогал свою голову. Конечно, за столько лет невзгод волосы поредели, лысина прощупывалась, и бороденка перестала курчавиться, как раньше, и два зуба он в боях и бурях потерял, а третий ему в драке выбили, и мышцы от многолетнего безделья обмякли, нет больше той силы и стати, а красавцем он никогда не был… Но чтоб вот так откровенно уродом обзывать!.. Пенелопа небось никогда бы так не сказала. Рыжим звала, а вот уродом нет.
А он Пенелопу забыл даже. Нет, несколько раз говорил, что женат, но всегда добавлял и Цирцее, и особенно Калипсо, что никакая земная жена с ней, нимфой, не сравнится. А что домой тянет, так там сын Телемах.
— А здесь кто?! — уперла руки в бока Калипсо. — Червяки болотные?!
Покосившись на возившихся в песочке мальчишек-погодков, Одиссей понял, что пора удирать, потому что халява рано или поздно заканчивается, нимфе уже надоело ходить беременной, да и сам виновник этих дел тоже надоел.
— Боги сказали, что пора домой отправляться, а с богами не поспоришь.
— Кто тебя держит-то? Не выгонишь…
— На чем я поплыву? Корабль построить помоги.
— Я тебе корабел? К тому же ты у нас плотник известный. И враль тоже. Топор вон там в сарае. Лес вон там, море там.
Твой отец герой…
Телемах рос, и ему уже не хватало простых отговорок вроде «твой отец герой, и ты таковым обязательно станешь». К тому же итакийцы ждали рассказов о подвигах своего царя. Никто не задавался вопросом, откуда Пенелопе известно об Одиссее, все считали, что рассказывает Афина.
Самым трудным оказалось не придумывать, а запоминать то, что говорила в прошлый, позапрошлый и какой-то еще раз. Цепкая память ребенка выхватывала незначительные для нее детали и сохраняла их.
Верила ли Пенелопа в то, что рассказывала? Пока это были всякие побасенки из жизни в лагере вокруг Трои, верила, потому что основывалась на настоящих рассказах участников похода, таковых нашлось немало, они, конечно, привирали, но где же виданы рассказы без легкого вранья? Таковые неинтересны.
Пенелопа привирала талантливо, ей верили, и постепенно по Элладе расходились именно ее версии всех событий. Рождалось то, что позже переработает великий слепец Гомер и что назовут «Илиадой».
Хуже стало, когда разговор зашел о дальнейших событиях. Что придумывать, если вообще не знаешь, где носит этого Одиссея, по каким морям, на каких островах, в чьих постелях? А Телемах требовал…
Пенелопа ткала, задумавшись. Руки проворно работали, а мысли текли сами по себе. Что отвечать сыну? Афина перестала рассказывать об отце? Но это значит либо что богиня перестала помогать самой Пенелопе (допустить такой мысли у итакийцев царица не могла, на вере в помощь богине держалось слишком многое), либо что она перестала помогать самому Одиссею (еще неизвестно, что хуже). Но что рассказывать дальше, она ведь не мореход, не знает ни островов, ни течений, ни названий племен, ни обычаев?
И еще вопрос: любой рассказ не должен быть бессмысленным, ведь до сих пор она внушала Телемаху и остальным, что Одиссей если не силен, как Геракл или Ахилл, то может взять хитростью, если не столь богат и влиятелен, как Агамемнон, то способен выкрутиться из любого положения. А к чему рассказывать теперь? Что она должна внушить сыну?
На третий день молчаливой упорной работы за ткацким станом (Эвриклея ходила вокруг кругами, но так ничего и не смогла понять) Пенелопа вдруг решила… пересказывать историю путешествия аргонавтов, только подставляя те названия, какие ей известны! Царица хорошо помнила рассказы о приключениях аргонавтов, потому что в том походе участвовали ее двоюродные братья — Диоскуры (близнецы) Кастор и Полидевк. Конечно, они не такие болтуны, как Одиссей, но все же живописали многое.
Пенелопа уже поняла, что на Итаке не слишком сведущи в событиях, происходивших с Ясоном и его товарищами, а потому начала рассказывать уверенно. Восторженный Телемах принял первый же рассказ о кулачном бое с царем острова Лесбос на веру, зато все поняла Эвриклея:
— Аргонавтов пересказываешь? Осторожней, чтобы не запутаться, не то получится вранье, насмешка над героем, а не рассказ о нем.
— Насмешка? А над ним и стоит посмеяться! Где его носит столько времени? Все уже давно дома, один Одиссей где-то мотается.
Она рассказывала, те, кто размышлял над услышанным, быстро поняли, что это пародия, но большинство до размышлений не снисходило, Одиссей о себе всегда много чего рассказывал, потому и теперь верили любой выдумке.
Теперь рождался следующий эпос — «Одиссея», откровенная пародия на рассказ об аргонавтах. Не все использовала Пенелопа, что-то и она забыла, что-то просто не хотелось повторять ввиду явного завирательства, чему-то не могла подобрать подходящие названия из тех, что помнила. Но в целом выходило складно, не хуже, чем про аргонавтов.
Телемах, не искушенный в рассказах о своих двоюродных дядях, верил и остальным пересказывал, блестя глазами. Мальчишки тоже верили и разносили по Итаке, а оттуда по всей Элладе. Но взрослые были умней, и рассказы о «подвигах» блудного царя Итаки вместо героической эпопеи незаметно переходили в область анекдотов. «Приплыл как-то Одиссей в землю лотофагов…»
Все откровенно дивились тому, что Пенелопа не стареет, а царица смеялась:
— Я должна встретить мужа молодой, такой, какой провожала.
Хотелось спросить: а что потом?
Этот вопрос не раз задавала и Пенелопа:
— Эвриклея, если твои средства не колдовство, то смогут ли они меня и дальше держать молодой?
— Тебя не средства держат, а ты сама. Кто больше тебя двигается, кто спокойней всех, а морщинки — они от гримас и злости чаще всего бывают. Если очень злая, так и в молодости вся в морщинах.
Но каждый день что-то растирала и всю царицу с головы до ног обмазывала.
День за днем, год за годом. Дом, хозяйство, пусть маленькое, но царство… А Одиссея все нет. Кого теперь-то ждать молодой, красивой, разумной царице?
Незаметно состарился Евпейт, хотя мысли породниться с Пенелопой не бросил. Правда, теперь итакийца больше привлекали закрома Пенелопы, чем сама женщина, понимал, что не потянет.
Но Евпейт не оставил своей задумки со сватовством. Он умел все делать медленно, но основательно. Прошло время Евпейта, но наступило время Антиноя. Сын давнего врага Пенелопы не забыл красивую, стройную женщину, освещенную заходящим солнцем. Никакие покорные и услужливые рабыни не смогли вытравить этот образ из его сердца.
Антиной стал красивым юношей, а потом красивым мужчиной. Пора бы жениться, но его взор не желал останавливаться ни на ком, кроме царицы Пенелопы, которая, вообще-то, годилась ему почти в матери.
Заметив это впервые, Евпейт едва не наорал на сына, но потом призадумался. А почему бы и нет? Самый богатый (конечно, после самой царицы) на Итаке он, самый красивый и достойный жених — его сын Антиной. Почему бы этим не воспользоваться?
Евпейт сдержал свою давнюю угрозу. Когда на попытку Антиноя посвататься Пенелопа только рассмеялась в ответ, отец позвал сына.
— Хочешь взять в жены царицу?
— Хочу.
— Она много старше тебя, если не в матери, то в тетки годится.
— Не так уж много, к тому же она не стареет, скорее я состарюсь, чем Пенелопа.
— Отказала?
— И слушать не желает, твердит, что Одиссей жив и вернется.
— Ты не можешь помнить, как сосватал Пенелопу сам Одиссей, слишком мал был, когда она тут появилась. Но рассказы помнить должен.
— Помню. Привез из Спарты, хотя ездил сватать Елену.
— Это не все. Никогда не задумывался, к чему царевичу из маленькой Итаки вдруг отправиться на безнадежное сватовство?
— Их таких много было.
— Вот то-то и оно! Узнав, что Тиндарей готов выдать замуж Елену, хитрый Диомед решил сорвать сватовство и кинул клич: свататься всем!
— И что?
— А то, что все — это не один. Одному отказать можно, сказать, что замуж не собирается, что не вдова, прогнать. А если соберется десяток, два десятка? Не откажешь, и выбрать придется, и замуж пойти тоже.
— А если не меня?
— Пенелопа дура? Никогда не замечал. Те, кто воевал с Одиссеем, никогда не рискнули бы сватать его жену, в Спарте, Микенах, Аргосе, Пилосе, Афинах не до того, да и что для них царица крошечной Итаки, даже если она умна и красива? Сватать приедут свои — с Зама, с Закинфа, с Левкады… Из них ты самый сильный и достойный. Нужно только собрать эту толпу, чтобы вынудить Пенелопу решиться на замужество. Она упрямая, по доброй воле не пойдет, а вот если выхода не будет… Мы поможем.
Помогли. Совсем скоро дворец Пенелопы превратился в настоящий постоялый двор. Женихов набилось столько, что сватовство Елены стало казаться дружеской вечеринкой по сравнению со свадебным пиром. Отказать нельзя, имеют право, для всех она вдова. А то, что твердит о будущем возвращении мужа, так это просто набивает себе цену. Ничего, поумнеет.
Толпа желающих стать царем Итаки росла не по дням, а по часам.
— Евринома, сколько их?!
— Вчера прибыли еще восемь с Самоса. И позавчера шестеро с Закинфа.
Несчастная ключница едва не плакала, толпа женихов стремительно, словно нашествие мышей, опустошала закрома. И выгнать нельзя.
Пенелопа до колик в животе хохотала в спальне:
— Они вынудят меня либо закрыть дворец и объявить, что больше не царица, либо выйти замуж.
— Лучше уж второе, — вздохнула Эвриклея.
— Фиг им, а не замужество! Сколько у нас там запасов?
— Женихов больше…
— А мы хитрей. Меня пираты не разорили, а уж какие-то женихи тем более не справятся.
Экономическая война вышла на новый уровень, иногда казалось, что женихов и их сопровождающих (а каждый привез с собой толпу сочувствующих и слуг!) больше, чем самих жителей Итаки. В бухте не протолкнуться от судов, на рынке от покупателей, на улицах и во дворце от бездельников.
— Им скоро надоест бездельничать, сами уплывут, зато будет известно гостеприимство царицы Итаки.
— Зря надеешься, бездельничать еще ни одному мужику не надоедало. К тому же они жениться хотят.
Эвриклея права, на прокорм женихов пришлось задействовать все ресурсы, теперь все запасы ткани, созданной мастерицами царицы и ею самой, уходили только на оплату провизии для незваных гостей.
— Если так дальше пойдет, они просто сожрут Итаку!
А как прогнать, если все по закону?
— Где ты, Одиссей, Аид тебя возьми?! Рыжий мерзавец, что я должна делать с этой толпой твоих «заместителей»?!
Кормила, поила, развлекала. Они жрали до дурноты, пили до беспамятства, играли в кости и шашки и покидать дворец не собирались. Ответ один: выбирай мужа!
— В своем дворце не хозяйка, ступить некуда, везде эти… уроды спят!
Евпейт потирал руки: долго не выдержит…
Но наступил день, когда пришлось дать ответ на вопрос «когда?!».
— Вот… вот… вот сотку погребальный покров Лаэрту, тогда и решу!
— Лаэрт силен, как бык, хоть и стар, к чему ему покров?!
— Это он на вид крепкий, а вообще-то, стар, как пень оливы… Буду ткать!
Евпейт смеялся:
— Лучшей отговорки придумать не могла. Не бойся, Антиной, пусть ткет. Пенелопа лучшая ткачиха в Элладе, так что работа ненадолго.
Но… творилось что-то непонятное. Пенелопа честно работала, это видели даже женихи, а работа двигалась так медленно, что грозила растянуться на годы.
Евпейт советовал сыну:
— Не теряй времени даром, спаивай женихов, доводи до свинского состояния и старайся, чтобы увидела Пенелопа. Сам не пей ни капли, будь всегда чист, опрятен, красив и весел. Развлекай, но не надоедай, будь приятен в общении, но не назойлив, вежлив и не нагл. В тот день, когда она все же закончит покров, только ты должен остаться на высоте, остальные — выглядеть безобразными пьяницами.
Антиной старался, спаивал, поддразнивал, осторожно затевал свары, оставаясь в стороне, сталкивал женихов между собой. И всегда был предупредителен, вежлив и отменно ухожен, выгодно выделяясь. Мало того, по совету отца он стал играть роль даже защитника царицы от нападок других.
И тут не выдержал, почувствовав себя почти хозяином. Может, если бы он продолжал действовать по подсказке отца, Пенелопа и сдалась бы, но Антиной постепенно превратился в самоуверенного нахала, надменно считающего себя хозяином дворца, Итаки и самой царицы.
Неудивительно, ведь женихи толпились во дворце уже пятый год, а покров Пенелопа ткала целых три, по ночам при крошечной лучине распуская почти все, что сделано за день. И все-таки, как ни тянула, а покров увеличивался в размерах.
Что дальше?
Эвриклея с тревогой наблюдала за царицей. С Пенелопой что-то происходило, и это «что-то» не нравилось старой няньке.
Пенелопа стала каждый день ходить на дальний мыс и подолгу стоять там, глядя в море. Тоскует? Но прошло уже столько лет, можно бы и перестать тосковать. Никто, кроме Пенелопы, не верит, что Одиссей вернется. Телемах вырос без отца, правда, мать сумела ему внушить, что отец есть и рано или поздно приплывет. Хотелось спросить: откуда?
Сама Пенелопа рассказывала сказки, мол, Одиссей был на острове циклопов, победил одного такого, выколов ему единственный глаз осиновым колом, потом жил у волшебницы Цирцеи, которая может превращать людей в животных… а теперь вот далеко у нимфы на краю земли, откуда сам не уплывешь, и пока боги не согласятся вернуть его домой, ничего не получится.
Даже Евмей, слыша такие россказни, фыркал:
— Людей в животных… в свиней с перепою и я превратить могу. Налью неразбавленного побольше, вот тебе и зверь. После одной чаши любой становится храбрым львом, после второй упрямым ослом, а после третьей свинья свиньей.
Но царице не перечил, верит женщина, пусть себе верит.
Пенелопа снова ходила на мыс и стояла, глядя, как с криками носятся чайки.
— Что беспокоит тебя, царица?
— Эвриклея, скоро двадцать лет, ровно двадцать.
— Ты веришь, что вернется?
— Верю.
— Боишься? Чего, ведь ты молода и красива. Боишься, что Одиссей не узнает или сам слишком изменился?
— Нет, не этого.
— А чего же? Боишься, что он тебе не будет нужен?
Если честно, то этого боялась сама Эвриклея, она-то знала цену Пенелопе. Никакие притирания не помогли бы, не будь царица подвижной и умеренной в еде и питье. Она, а не Эвриклея помогла коже остаться молодой. А каков Одиссей? Конечно, он любимец Афины, богине ничего не стоит вернуть своему подопечному молодость и красоту, хотя какую красоту, если Рыжий никогда ею не отличался?
— Нет, не этого я боюсь. Полон двор женихов, каждый из которых так и ждет, чтобы я дала согласие стать его женой. Но им нужна не я сама, а богатая ныне Итака и, как они считают, мое умение договариваться с Афиной. Что будет, когда Одиссей вернется?
— Думаешь, он не поверит в твою верность?
Пенелопа на мгновение замерла, потом невесело рассмеялась:
— Может и не поверить, глядя на эту толпу сумасшедших юнцов. Но то, что они не будут рады появлению моего мужа, несомненно. Когда-то Одиссей дал совет Тиндарею взять с женихов клятву о помощи будущему мужу Елены, каждый надеялся быть выбранным, и все поклялись. Резни удалось избежать. А что теперь? Снова клясться никто не станет, все помнят, что клятва потом привела ахейцев к стенам Трои на многие годы. Значит, будет резня?
Она немного помолчала, вздохнула:
— Хочу, чтобы Одиссей поскорей вернулся, и боюсь этого. Что, если у него не будет нескольких триер и команды гребцов с большим количеством стрел в колчанах и копий в руках? А если и будут, что делать с женихами?
Эвриклея смотрела на Пенелопу и понимала, что та высказала не все. Чего-то она еще боится.
— Совсем скоро двадцать лет. Знаешь, кто может пострадать при бойне первым?