— Есть, поди, хочешь, горе ты мое? Ишь тощий — страх один, — пожалел его боцман.
— С утра ничего во рту не было. Да и смерз я сильно.
— Проходи, пойдем на камбуз, посмотрим, может, что от обеда осталось. — Боцман взял его за плечи и повел на корабль.
Через час Егор, сытый и согревшийся, сидел в кают-компании, рассказывал командиру и штурману свою историю. Рядом, загораживая собой дверь, стоял мичман и улыбался в усы.
— Значит, плавал на краболове? — командир внимательно смотрел на Егора. — А потом тебя свалил инфаркт? Так, что ли?
— А как же, и в Охотском и на острова ходили, хорошо там было. Раздольно и кормили изрядно, а крабов — ешь не хочу.
— Ну, а дальше как же, ведь краболов ушел на полгода? Куда же ты теперь? Что делать-то собираешься?
— Сам не знаю. Может, как-нибудь доберусь, разыщу своих.
— Да, а звать-то тебя как?
— Егор, Егор Булычев.
— Как, как? — Командир и штурман, улыбнувшись, переглянулись.
— Егор Булычев, что особенного, имя как имя.
— Ну-ну, конечно, ничего особенного, разве что Горький о тебе писал.
— Никто обо мне не писал, да и адреса у меня нет. — И вдруг неожиданно для себя добавил: — Вот взяли бы вы меня к себе, а?
— Да ведь у нас военный корабль.
— Ну уж и военный, ни одного пулемета даже нет, не то что пушки.
— У нас задачи другие, мы обслуживаем флот, снабжаем военных моряков всем необходимым.
— Вот и я бы обслуживал.
— Да кем же мы тебя возьмем, на какую должность?
— А вот хоть как в картине «Сын полка», ну, воспитанником или там сыном корабля, что ли, сыном «Лейтенанта Шмидта», например.
Командир и штурман от души рассмеялись.
— Ну разве что сыном знаменитого лейтенанта.
— А что, товарищ командир, малец, видно, смышленый, да и куда он теперь, — вмешался в разговор боцман, — а мы его к делу приставим, горнистом будет, как на миноносцах, любо-дорого посмотреть.
Иметь на корабле горниста было давнишней мечтой командира, и боцман попал в самую точку.
— Играть-то умеешь на трубе?
— Уме-е-ю, — неуверенно сказал Егор. — Вы только возьмите.
— Ладно, научим, и не тому учили. Зачислите его, мичман, на все виды довольствия. Справьте обмундирование и все, что положено.
— Спасибо, дяденька капитан, а я уж и постараюсь. Да я, — от радости Егор даже не мог говорить, — все-все сделаю!
Так Егор Булычев стал воспитанником-горнистом военного транспорта «Лейтенант Шмидт».
* * *Казалось, что кто-то гудит в самое ухо. И громыхает над головой ржавыми железными листами. Как в полузабытьи, Егору чудилось, что диван куда-то покатился и проваливается в бездну. Он открыл глаза и приподнялся. Кают-компания действительно качалась, пол наклонялся все больше и больше, и по нему, журча, переливалась вода. Откуда-то снизу доносился зловещий скрежет стали о камни. Егор вскочил, шлепая по воде ногами, подошел и открыл дверь. Рев ветра и шум волн словно оглушил его. Корабль еще больше накренился. Море кругом кипело. Завиваясь белыми гребнями, по заливу ходили крупные волны. Вдали у самой кромки берега ревел и клокотал прибой. По надстройкам хлестали соленые ледяные струи, огромные валы перекатывались через борт и маленькими шипящими водоворотами завивались у фальшборта.[6] Корма корабля то приподнималась вверх, то опускалась вниз, ударяясь о скалы. Корпус мелко дрожал под напором воды. В залитом доверху машинном отделении что-то стонало и хлюпало. Егору стало жутко. «Прежде всего надо задраить люки, — он открыл их, когда обследовал корабль, — тогда судно все-таки будет удерживаться на плаву», — подумал Егор и, цепляясь за леера, обдаваемый холодными потоками, побежал по палубе. Он приподнимал вырывавшиеся из рук тяжелые крышки и накрепко завинчивал гайки-барашки.
Один раз огромная волна оторвала его от люка и, закружив в водовороте, бросила к трубе. Захлебываясь, Егор попытался ухватиться за какой-то трос, но поток, отхлынув, увлек его за собой, и, если бы не леерная стойка, за которую судорожно уцепился мальчишка, быть бы ему за бортом. Он вскочил и по ходившей ходуном палубе побежал на мостик. Вскарабкавшись по трапу, Егор вошел в рубку, плотно закрыл за собой дверь и прислонился к иллюминатору. Океан разошелся не на шутку. Он словно стремился добить тяжело раненный корабль и обрушивал на него всю свою ярость. Ударяя в носовые обводы, волны фонтанами брызг вздымались до самого мостика.
Только теперь, немного отдышавшись, Егор почувствовал, как у него от страха дрожат колени и подступает нервная тошнота.
Почему же не идут за ним? Где командир, где боцман? Ведь погибнет он здесь, среди разбушевавшихся волн, на покинутом командой тонущем корабле. Егор вцепился в стойку и всхлипнул. Неужели до сих пор не обнаружили, что его нет? Им хорошо там в тепле, а он один, голодный и промерзший до костей… Мальчик рыдал все сильнее и сильнее…
Так он и прождал всю ночь в рубке, вздрагивая от сильных ударов, прислушиваясь к жуткому стону и завыванию шторма, каждую минуту ожидая, что стихия разнесет в прах этот маленький ненадежный островок.
Утром океан клокотал по-прежнему. Егор видел, что за ночь волны сорвали мачту, искорежили шлюпбалки[7] и начисто переломали все леерные стойки. Корабль с кормой, почти полностью ушедшей в воду, накренившись градусов на тридцать, представлял грустное зрелище.
Егор очень хотел есть, его сильно мучила жажда, от слабости кружилась голова, а ноги были такими, будто в них совсем не было костей. Перебегая от предмета к предмету, он бросился в кают-компанию, где остались скудные запасы пищи и питья. Плотно закрыв дверь и накрепко задраив иллюминаторы, он залез на диван и, размочив в воде сухарь, стал жевать. На противоположном конце из-за трубопровода вылезла крыса и, уставившись на него злыми бусинками глаз, стала умываться и стряхивать воду. Егор бросил в нее ботинком, но она и не думала бежать, а только отодвинулась ближе к трубам и, ощерив усатую морду, зашипела.
— Пошла прочь! — дико закричал Егор и замахал руками. — Брысь, окаянная, брысь!
Крыса, вильнув длинным мокрым хвостом, исчезла.
Ночью мальчик несколько раз просыпался от того, что крыса бегала по ногам, но голод и усталость сморили его и заставили ненадолго забыться.
На рассвете шторм прекратился, ветер стих, над серым свинцовым морем взошло холодное красное солнце.
Егор съел последний сухарь, положил в ящик стола оставшуюся банку компота и пошел бродить по кораблю. Его бил озноб, но спичек не было, и развести огонь, чтобы согреться, он не мог.
В одном из рундуков он нашел английскую булавку, согнул из нее крючок и, распустив сигнальный фал[8] на нити, смастерил удочку. Для насадки решил использовать обгрызенные крысой остатки чавычи.
Днем, когда море окончательно успокоилось, он сел на борт и закинул леску в воду.
Раньше они с боцманом часто ловили рыбу, и было ее всегда очень много. Эх, где-то он сейчас, боцман Евсеич? Егор почувствовал, как защипало глаза, и, чтобы не расплакаться, стал смотреть на уходящую в воду нить. Сколько он просидел, час или два, он не помнил. Неожиданно леска натянулась, потом резко дернулась и пошла круто вправо. Егор, еще не веря в свою удачу, дрожащими руками стал судорожно выбирать удочку. Наконец из воды показалась сверкнувшая жестяным блеском рыба. Не помня себя, Егор выдернул ее на палубу и, боясь, что она свалится за борт, упал на нее животом. Он чувствовал, как под ним трепещет крупная треска.
…Когда от рыбы осталась одна голова, Егор увидел, как из кают-компании выбежала крыса и, сев на хвост, уставилась на мальчика. Он бросил ей рыбий скелет, и она тотчас утащила его куда-то внутрь корабля.
* * *— «Наездник» подходит. — Боцман открыл дверь командирской каюты. — Сейчас Егор прибежит. Ох задам я ему!
— Передайте, пусть Булычев явится ко мне, — командир хитро подмигнул, — поход походом, а дисциплина должна быть, а то болтался где-то две недели, а я, признаться, соскучился по его бесконечным вопросам.
— Сейчас скажу сигнальщику. Отчитаем чертенка для порядка, — добродушно проворчал боцман, — здесь без него словно пустота какая, а ему, паршивцу, наверное, хоть бы хны.
Спустя полчаса в каюту командира постучали.
— Разрешите войти, товарищ командир? — На пороге стоял здоровенный краснощекий моряк.
— Входите.
— Матрос Булычев прибыл по вашему приказанию.
— Я вас не звал. Впрочем, как, вы сказали, ваша фамилия?
— Булычев, — матрос улыбнулся, — не знаю почему, но мной еще в Кроноцком кто-то из ваших интересовался. Фамилия-то знаменитая.
— Погодите, погодите, — командир встал, — ничего не понимаю. Вы говорите, что Булычев — это вы?
— Ну конечно, я, а кто же еще? — удивился моряк.
— А у вас на спасателе мальчика-юнги не было, тоже по фамилии Булычев? Беленький, такой круглолицый?
— Нет, у нас только свои, чужих никого. А юнг вообще нет.
— Что за чертовщина такая! И вы никого с «Лейтенанта Шмидта» не снимали?
— Снимали, но среди них юнг не было.
* * *Из Авачинской губы, оставляя за собой пенистый бурун, на полном ходу летел торпедный катер. Не отрывая бинокля от глаз, на мостике рядом с командиром стоял боцман…
Вдали серым силуэтом показался сиротливо сидящий на мели «Лейтенант Шмидт»…
— Все обошел, можно сказать, на брюхе оползал, нигде нет. — Боцман снял шапку, вытер вспотевшее лицо и опустился на бухту троса. — Но был он здесь, точно был. Бескозырка на палубе. Ума не приложу, где малец. Куда мог деться, неужто погиб, а? Ведь больше двух недель. И шторм был. Как же это я, старый дурак, недоглядел?
— Не паникуйте, боцман, давайте еще раз осмотрим. — Командир прыгнул на борт и пошел на мостик. — Если не найдем, сообщим на берег и летчикам.
Проверили все помещения, обшарили отпорными крюками затопленные отсеки, но поиски ни к чему не привели: Булычев исчез…
* * *Уже третий день есть было нечего. Крупная рыба оборвала снасть вместе с крючком, а морские птицы — бакланы, топорки и глупыши, словно чувствуя опасность, избегали садиться на покинутый людьми корабль. Сначала Егор пытался жевать кусочки кожи, найденные в шкиперской, но от них только резало в животе и саднило рот. Сегодня же он допил и последние капли влаги, собранные накануне во время дождя. Юнга лежал на палубе и с грустью смотрел на далекий берег. Так больше нельзя, подумал он, раз не идут за ним, значит произошла какая-то страшная ошибка. И надо что-то делать. Только не сидеть и не ждать. Иначе он совсем потеряет силы и умрет здесь от голода и жажды.
Егор встал и, еле передвигая ноги, пошел на затопленную почти до самой палубы корму. Море тихо перекатывалось по деревянному настилу. Вся поверхность залива была на редкость спокойной и гладкой, лишь мелкая рябь от слабого ветерка изредка пробегала и уходила к подернутому голубой дымкой берегу. Юнга приложил ладонь к глазам и посмотрел туда, где у кромки воды расходились белопенные гребни прибоя. Да, до берега не меньше одной-двух миль. О том, чтобы достичь суши вплавь, нечего было и думать. Даже в разгар лета вода здесь холодна, как в горных реках. А если… Егор еще полностью не осознал своего решения, но почувствовал, как его бросило в жар от мелькнувшей в голове мысли. И как это не догадался сразу? Вероятно, все его думы были направлены на то, что вот-вот за ним придут, и он даже не искал выхода, а просто сидел и терпеливо ждал. А теперь? Ну конечно, надо попытаться переплыть залив на чем-нибудь, ну хотя бы попробовать смастерить плот.
Юнга бросился искать все, что могло плавать. Через некоторое время он притащил на корму два небольших бочонка, жестяной бидон из-под краски, деревянный щит, которым боцман закрывал кормовой люк, а также спасательный круг и пробковый матрац.
Егор знал еще, что на корабле есть большие аварийные брусья — ими пользуются при заделке пробоин.
Юнга спустился в котельное отделение. Так и есть, вдоль бортов лежали покрашенные суриком деревянные бруски. Он попытался было вытащить один из них, но скоро убедился, что это не для его слабых сил. Несколько раз, прилагая отчаянные усилия, чуть не плача, он дергал их, пробовал вытащить из гнезд, но ничего не получалось. Тогда Егор вернулся в форпик и среди разного хлама отыскал пилу-ножовку.
К вечеру распиленные на четыре части бруски были уже на корме. Окончательно обессилев, Егор поплелся в кают-компанию и свалился на диван…
Перед тем как совсем проснуться, Егору пригрезилось, что он пилит брус, а вместе с ним пила вонзается в его ногу и ржавые зубья рвут кожу и мышцы. Он закричал и, дернувшись всем телом, сел.
Правая штанина была в нескольких местах разорвана, нога горела, точно ее ошпарили кипятком. Немного поодаль на диване сидела крыса и лапками размазывала по морде кровь.
— Пошла вон, гадина! — юнга отпрянул к стене, ища что-нибудь, чтобы бросить в крысу. — Убирайся прочь! — Под руку ему попалась пустая банка. — Получай, дрянь! — Егор, размахнувшись, бросил жестянку. С противным писком крыса юркнула в коридор.
Шатаясь, Егор прошел на корму. Снял ботинок и морской водой промыл рваную рану на ноге. Затем принес из форпика трос и начал связывать им раму из брусьев. В центр он поместил бочки, бидон и сверху прикрыл дощатым щитом. Через несколько часов кропотливой работы плот был готов и качался, как поплавок, у кормы. Егор несколько раз становился на него, даже пытался прыгать. Плот выдерживал. «Ну вот и все», — подумал юнга и, взяв заранее оторванную от щита доску, оттолкнулся от борта и стал грести к берегу. Он знал, что если хотя бы немного заштормит, то он наверняка погибнет. Но выхода не было.
«Так понемногу и поплывем, — думал Егор. — И ветерок поможет, жаль не из чего сделать мачту, а то бы можно было и парус поставить». Отойдя от корабля метров на десять, он увидел, как по палубе пробежала крыса и заметалась у того места, где несколько минут назад сидел Егор…
Когда солнце опустилось за горизонт, Егор был приблизительно посередине между берегом и кораблем. Волны лениво подгоняли плот. Иногда они захлестывали его, и юнга давно уже промок насквозь. Чтобы не замерзнуть, он продолжал все время размеренно работать доской. Наконец на залив опустилась ночь. Егор уже не мог видеть ни корабля, ни берега. Кругом расплывалась сплошная чернота, и только бледно-голубые гребни волн фосфористым светом вспыхивали кое-где и тотчас словно растворялись в воде. На мгновенье юнгу охватил страх. Куда же плыть? Ведь так его может унести в океан. Бывает, даже в лесу люди кружат на одном месте, а здесь море.
«Спокойно, спокойно, — повторял Егор любимое выражение боцмана, — сейчас решим. Когда я вышел, ветер дул мне в затылок, значит, так надо держать плот, чтобы все время спиной ощущать ветер. За такой короткий срок он вряд ли изменит направление». От этих мыслей Егор сразу повеселел и снова стал грести доской.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Когда же забрезжил рассвет, прямо перед ним был берег: Егор видел прибой, прибрежный плес и густые заросли кедрача, уходящие к сопкам сплошным зелено-желтым ковром. От радости он чуть не задохнулся, и, даже когда прибойное течение, разрывая тросы и разбрасывая брусья, понесло его к берегу, он не чувствовал страха. В голове стучала мысль: «Спасен! Вот она, земля! Вот он, берег!» Ухватившись за бочонок, Егор очутился в воде, и через несколько минут он уже лежал на песке, загребая руками прибрежную ракушку и настойчиво карабкаясь подальше от набегающих сзади волн…
Отдышавшись, Егор на четвереньках отполз к траве и уткнулся лицом во влажный ароматный мох. Немного отдохнув, ом встал, выжал одежду и развесил ее на низкорослый кустарник. Затем забрался в заросли, стал полными пригоршнями собирать чернику, бруснику и морошку и набивать ими рот…
Высушив одежду, Егор оделся и медленно пошел вдоль берега на запад, туда, где за синими сопками должен был находиться порт.
Иногда он останавливался и отдыхал и чем больше шел, тем чаще и чаще были остановки. На ночь Егор, опасаясь медведей, забирался в расщелины прибрежных скал и, дрожа от холода, надолго забывался тяжелым сном.
К утру третьего дня Егор, оборванный, страшно исхудавший, с разбитыми в кровь ногами, уже не мог идти. Он лежал на животе и смотрел, как перед самым его носом по тоненькой былинке карабкались муравьи. Юнгой овладело полное безразличие. Он хотел только одного — спать, и так, чтобы было тепло.
У него кружилась голова, и глаза застилала какая-то дрожащая пелена. Нет, так нельзя, надо идти, карабкаться, ползти. Отчаянным движением Егор поднял голову.
Прямо к нему бежали люди. Егор хотел закричать, но силы оставили его, и он потерял сознание…
Береговой пограничный дозор обнаружил Егора в тридцати километрах от залива Кроноцкого. Мальчика немедленно доставили в больницу, а когда он смог говорить, то сообщил, что он юнга с «Лейтенанта Шмидта»…
* * *В больницу за Егором пришел боцман. Он долго ждал, когда молоденькая медсестра оформит документы, затем его повели к юнге. Когда он увидел Егора, лицо старого моряка задрожало и скривилось в какую-то гримасу.
— Похудал-то как! Ох горе ты мое малосольное! Ну ничего, опять откормим.
Два человека, большой и маленький, медленно шли в экипаж. Неожиданно Евсеич остановился, высоко поднял Егора под мышки и, посмотрев в бледное лицо мальчика, сказал:
— Молодец ты, Егор, ей-ей, молодчина, настоящий моряк! Так и держи в жизни, юнга! Ведь можно считать, что ты снова на свет родился, и жить надо только правильно…