Из ее горла вырвался громкий всхлип. Она вскочила на ноги и заметалась. Ее взгляд упал на серебристую пластину. Расплавленный воск затвердел. Зола крови и волос все еще лежали на ней. Чародейство было завершено. Больше ей никогда не придется переживать ночей, подобно этой, когда она стала пылинкой в урагане страстей варвара. Он всегда будет принадлежать ей к вершинам наслаждения, но его похотью можно будет управлять.
"Почему я так долго боялась?" - спросила она себя. Если этим заниматься с умом, то это что-то изумительное, чудесное. Нужно только держать мужчин под контролем, чтобы они не использовали свою власть.
Вот то, чему женщины не научились. Но ей это как раз хорошо известно. Если женщины не хотят избегать мужчин, им нужно уметь управлять мужчинами. У Синэллы всегда будет власть. Как удивительно и как прекрасно, что в данном случае эта власть будет также и ключом к ее безопасности!
Стук в дверь прервал ее размышления. Кто же осмелился мешать ей здесь? Постучали снова, на этот раз более требовательно. Держа плащ на груди и запахнув его, она рванула дверь, намереваясь пригрозить слуге содранной шкурой.
Но вместо этого у нее вырвалось удивленное:
- Ты?!
- Да, я, - сказал Тараменон, едва сдерживая ярость. - Вчера вечером я хотел навестить тебя, но ты была... занята.
Она нежно положила ладонь на его грудь и оттолкнула его. Как легко она могла управлять им даже в его гневе! Она закрыла за собой дверь. Ни один человек, даже Тараменон, не должен входить в ее колдовские покои.
- Хорошо, что ты здесь, - сказала Синэлла, словно не услышав обвинения в его голосе. - У нас есть кое-что, что мы должны обсудить. Нам нужно найти женщину...
- Ты была с ним! - проскрежетал аристократ. - Ты дала этой свинье, этому варвару то, что обещала отдать мне.
Синэлла выпрямилась во весь рост, и ее ледяная ярость ударила его, как кинжал.
- То, что я кому-то даю, - МОЕ дело. То, что я делаю, - МОЕ право. И НИКТО не смеет мне здесь приказывать!
- Я убью его! - простонал Тараменон, полный душевной муки. - Я убью его, как шелудивую собаку!
- Ты будешь убивать, кого я тебе прикажу убить. И когда прикажу.
Голос Синэллы стал мягче. Эта встряска прогнала ярость с лица Тараменона. У нее еще найдется применение для этого человека. Она уже давно знала, как управлять им без всякого колдовства.
- Варвар мне еще понадобится некоторое время. Потом я разрешу убить его, если ты захочешь.
Последнее пришло ей в голову только что. Конан был чудесный любовник, но зачем ограничивать себя только одним? Мужчины тоже ведь обычно не удовлетворяются одной женщиной. Но все же молодой великан всегда будет занимать в ее сердце особое место, потому что он открыл ей путь к неожиданной радости. Как только она станет офирской королевой, она соорудит ему роскошный мавзолей.
- Я нашел нужного тебе бандита, - ворчливо проговорил Тараменон. Или, во всяком случае, бандитку.
Синэлла подняла брови.
- Женщина? Без сомнения, холодная как лед, шлюха с лохматыми волосами и сверлящими глазками!
- Она самая прекрасная женщина, какую я когда-либо видел, - возразил он.
Внутренне Синэлла вздрогнула, и лицо ее напряглось. А почему этот болван вломился к ней? Что это за нашествие? Прислужницы не успели одеть ее и сделать привлекательной!
- Если она принесет мне свитки из собрания Инароса, мне безразлично, как она выглядит.
Он усмехнулся, и она уставилась на него. Внезапно он стал держаться куда увереннее, словно что-то было у него на уме.
- Если ты полагаешь, что у тебя получится меня провести, - начала она угрожающе, но он прервал ее:
- Я не стал поручать ей это дело с библиотекой Инароса, - сказал он.
Синэлла онемела. Когда голос вновь вернулся к ней, она смогла лишь прошипеть:
- Почему же?
- Потому что я велел ей достать статуэтку Аль-Киира. Она знает, где эта вещь. Она описала мне ее. Это я, я достану тебе то, что тебе необходимо. И ты думаешь, тебе удалось скрыть твое нетерпение, твою жадность? Ты жаждешь заполучить эту вещь больше, чем все остальное из собранного тобою вместе взятое! Я принесу тебе то, чего ты жаждешь, Синэлла, я - а не этот зверюга-варвар. И за это я ожидаю награды. Хотя бы такой, что получил от тебя он.
Ее темные глаза, казалось, излучали лед. Плащ упал на пол. Тараменон закашлялся, пот проступил на его лбу.
- Ты попадешь в мою постель тогда... - сказала она ласково, но следующие ее слова хлестнули, как бичи железными шарами на концах: ...когда я прикажу тебе туда лечь! Ты придешь, да, может быть, даже раньше, чем мечтаешь. И уж конечно, раньше, чем ты заслуживаешь. Но только если я скажу. - Она снова презрительно завернулась в плащ. - Когда тебе передадут статуэтку Аль-Киира?
- Знак, условленный между нами, - ответил он сердито, - человек в моем красном мундире. Он будет стоять в полдень у главных ворот королевского дворца. При заходе солнца того же дня я встречусь с ней в одной лесной хижине.
Синэлла задумчиво кивнула.
- Ты говоришь, эта женщина красива? Красивая женщина, которая делает то, что обычно делают только мужчины... Женщина, которая ведет за собой мужчин, вместо того чтобы повиноваться им... У нее, должно быть, дьявольская гордость. Я пойду в эту хижину вместе с тобой, Тараменон.
Уголком глаза она заметила раба, который осторожно приближался к ней по коридору. В ярости от того, что ей мешают, она бросила:
- Что?..
Человек упал перед ней на колени, касаясь лбом мраморного пола.
- Послание, всемилостивейшая госпожа, от благородного Элфрика.
Не поднимая головы, он протянул свернутый в трубку пергамент.
Синэлла нахмурилась и вырвала из рук раба послание.
Элфрик был гофмейстером Асмарка, ее старого фамильного поместья. Он честно служил ей, но был также и рад тому, что графиня редко посещала Асмарк и позволяла ему делать там что угодно. Было нечто необычное в том, чтобы он таким образом напоминал о себе. Синэлла поспешно сорвала печать с оттиском перстня.
"Всемилостивейшей леди Синэлле.
В глубокой печали посылаю я это известие. В прошедшие дни наглые бандиты, объединившись, напали на личные луга моей госпожи, подожгли посевы и сено, угнали в леса скот. Даже сейчас, когда ваш нижайший слуга принужден писать сие плачевное послание, на горизонте видны новые сполохи пламени. Молю вас, миледи, пришлите нам помощь, иначе ничего нельзя будет здесь спасти из урожая, и голодная смерть станет участью здешнего люда.
С нижайшим почтением ваш преданный слуга ЭЛФРИК".
Синэлла гневно скомкала пергамент. Бандиты напали на ЕЕ поместье? Как только она воцарится на престоле, она позаботится о том, чтобы каждый разбойник в стране был посажен на кол на стенах Ианты. А Элфрик, между прочим, должен сам кое-что делать.
"Минутку!" - сказала она себе. Имея власть Аль-Киира, она сможет завоевать трон и в равной степени повелевать и крестьянами, и аристократами, но не к лучшему ли этот повод доказать всем, что она - нечто большее, чем любая другая женщина? Если отряд Конана отправится в Асмарк и покончит с бандитами...
Она пнула раба ногой.
- Я уезжаю в поместье. Скажи остальным, пусть приготовят все, что нужно. Ступай!
- Слушаюсь, госпожа. - Раб отполз на коленях на несколько шагов, прежде чем встать. - Сию секунду, госпожа.
Он низко наклонился и быстро пошел по коридору назад.
- А ты, Тараменон, - приказала Синэлла, - поставь какого-нибудь человека ждать условленного сигнала. Как только ты его получишь, скачи к замку Асмарк и жди меня там. В ту ночь и закончится твое ожидание.
Она чуть не рассмеялась, заметив на его лице похотливое выражение.
- Ступай! - сказала она ему тем же тоном, что и рабу, и Тараменон побежал почти так же, как раб.
Каждой вещью можно управлять, сказала она себе. После чего принялась составлять письмо варвару.
Глава тринадцатая
Оглядывая караван, который снова остановился по приказанию Синэллы, Конан подтянул подпругу и выпрямился. Двадцать три телеги с большими колесами, каждая запряжена двумя быками, были нагружены доверху всем тем, что графиня Асмарк сочла необходимым для долгосрочного переезда в свой провинциальный замок. Здесь были свернутые пуховые перины, шелковые, пестро расшитые подушки, сосуды драгоценнейших вин из Аквилонии, Коринфии и даже Каурана; ящики с деликатесами, которые трудно достать за пределами столицы; ларцы и бесконечные сундуки, набитые сатином, бархатом, кружевами.
Синэлла путешествовала в позолоченных носилках, которые несли шесть крепких рабов; портшез был занавешен шелковыми шторами, которые хотя и пропускали освежающий ветерок, но защищали ее алебастровую кожу от лучей солнца. Ее четыре белокурых горничных жались в тени повозки и защищались, как могли, от полуденной жары. Их грациозность притягивала к себе немало взоров. Тридцать наемников окружали повозки. Но женщины не замечали ничего, кроме приказов своей госпожи. Кроме того, пять дюжин рабов и слуг погонщики, служанки, швеи, даже два повара, яростно спорившие между собой кто вкуснее приготовит языки колибри - все они искали спасения в тени.
Синэлла путешествовала в позолоченных носилках, которые несли шесть крепких рабов; портшез был занавешен шелковыми шторами, которые хотя и пропускали освежающий ветерок, но защищали ее алебастровую кожу от лучей солнца. Ее четыре белокурых горничных жались в тени повозки и защищались, как могли, от полуденной жары. Их грациозность притягивала к себе немало взоров. Тридцать наемников окружали повозки. Но женщины не замечали ничего, кроме приказов своей госпожи. Кроме того, пять дюжин рабов и слуг погонщики, служанки, швеи, даже два повара, яростно спорившие между собой кто вкуснее приготовит языки колибри - все они искали спасения в тени.
- Проклятье, посмотрите на деревья, - сердито сказал Конан.
Вздрогнув, наемники оторвали взгляд от белокурых красавиц, чтобы снова осмотреть лес, который окружал широкую поляну, где они расположились на отдых.
Киммериец был против этого привала, как, впрочем, против каждой из предыдущих остановок тоже. Из-за бычьих упряжек они и так двигались достаточно медленно, и даже при самой большой из возможных для этих животных скорости могут достигнуть крепости Синэллы только к завтрашнему вечеру. Одной ночи в лесу будет для этого странного цуга более чем достаточно. В одной палатке будет спать Синэлла; в другой она же будет умываться; третья предназначена для ее горничных. Затем надо зажечь костры: один - где Синэлла будет греться, два - для поваров, еще несколько - чтобы девицы не боялись темноты. И все, без сомнения, такие большие, что даже сквозь деревья их будет видно с очень далекого расстояния.
Махаон направил лошадь к Конану.
- Я слыхал о Кареле, киммериец, - сказал он. - Вчерашней ночью в "Голубом кабане" я разговорился с одним сводником, хитрющим пройдохой. Он отбил своих девок и с ними весь доход свой у другого. После третьего кувшина пива он стал довольно разговорчив. Я хотел тебе раньше рассказать, но тут свалился приказ нашей нанимательницы, и стало не до того.
- Что же ты слышал в конце концов? - нетерпеливо спросил Конан.
- Ну, во-первых, что она снова выступает под своим именем. Хотя она совсем недолго в Офире, она уже сколотила банду в двадцать человек и добилась чести у Искандриана: он оценил ее голову в двадцать золотых.
- Такая маленькая цена ее бы разозлила. - Конан засмеялся. - Но она не останется такой низкой, это уж точно. Как бы получить от нее известие или найти ее самое? Что он говорил об этом?
- Через некоторое время парню, кажется, стало ясно, что он болтает слишком много, и больше он не проронил ни звука. - Махаон улыбнулся откровенному разочарованию Конана. - Но я от него узнал достаточно, чтобы разнюхать кое-что самостоятельно. К северу от Ианты, час езды на хорошей лошади, еще сохранились развалины старой крепости, которая так заросла лесом, что едва найдешь. Там банда Карелы обычно проводит ночи. Я уверен.
Конан широко ухмыльнулся.
- Я не найду себе покоя, пока она не скажет, что у нее нет против меня ничего, даже если мне придется спустить шкуру с нее, добиваясь этих слов.
- Это лекарство я бы с радостью прописал кое-кому другому, - проворчал ветеран с многозначительным взглядом в сторону портшеза.
Конан проследил его взгляд и вздохнул.
- Мы слишком долго отдыхаем, - просто сказал он.
Когда молодой киммериец шел к занавешенным носилкам, он пытался (и сегодня уже не в первый раз) понять, что же произошло в последние два дня. Прошедший день и прошлая ночь вставали перед ним, как сон, безумный лихорадочный сон, где желание выжгло все остальные чувства. Было ли все то, что он грезил, на самом деле? Были ли белые ноги Синэллы, ее страстные вопли? Все это казалось далеким и нереальным.
Когда он появился по ее приказу, он не ощущал этой всепоглощающей потребности. Он хотел ее, хотел больше, чем любую другую женщину до нее. Больше, чем всех женщин своей жизни вместе взятых. Но он остался верен своей сдержанности и не поддался тому странному принуждению, которое было чуждо его натуре. Он не терял самообладания, когда дело доходило до женщин. Так могли ли воспоминания о прошлом дне вообще быть правдой?
Но он ей подчинялся! Когда она высокомерно и величественно, точно королева, давала ему указания, как он должен разделить людей для этого перехода, он хотел было, фыркая, объяснить ей, что это уже все его заботы. Вместо этого он, чуть ли не с мольбой, принялся устало уговаривать ее, просить оставить ему команду над его отрядом. Он имел дело с королями и другими владыками, но ни с кем он не вел себя так необъяснимо. Как же это вышло, что женщина оказывает на него такое странное влияние? Он поклялся, что будет держать себя с ней иначе.
Он остановился у носилок с задернутыми шторами и поклонился.
- Если миледи не возражает, то нам уже пора отправляться в путь.
Про себя он выругался. Свою клятву он принимал серьезно, но нарушил ее почти сразу. Да что с ним случилось? Но он просто не мог иначе.
- Опасно, миледи, так долго оставаться на одном месте. Здесь бродят бандиты и кое-что похуже.
Нежная ручка отодвинула прозрачные занавески, и Синэлла спокойно взглянула на него. Слабая улыбка играла на ее полных губах. Ее дорожная одежда из тонкого льна обтягивала фигуру, подчеркивая ее округлости. Конан глотнул при виде ее, и ладони у него вспотели.
- Было бы не так опасно, - заметила она, - если бы ты меня послушался и взял с собой весь отряд.
Конан скрипнул зубами. Половина его "я" хотела сообщить этой дурище, что она должна была бы оставить военное ремесло тем, кто в нем что-то понимает. Вторая половина испытывала потребность бормотать извинения.
- Нам пора выступать, - с трудом выдавил он. Он не знал, что сказал бы еще, если бы ему не удалось сильно сжать зубы.
- Ладно, позаботься об этом, - сказала она и снова задернула занавес.
Прежде чем повернуться, Конан снова поклонился. Желудок у него сводило, когда он возвращался к своей лошади. Наверное, он и впрямь свихнулся!
- По коням! - взревел он и прыгнул в седло. - Готовьтесь, мы выступаем! Погонщики, к быкам!
Болтающие и смеющиеся женщины побежали вдоль ряда телег.
- Сгоните девиц с повозок! - крикнул он. - Нам нужно выжать из быков всю скорость, на какую они способны. Никакого лишнего веса. Живо!
Зазвенела посуда, когда тяжеловесные быки начали двигаться. Гремя оружием и доспехами, наемники сели на лошадей.
Не успел Конан поднять руку, чтобы дать сигнал, как большая группа всадников в кольчугах лавиной накатила на них из леса. Испуганные женщины в ужасе завизжали, ослы, которым передался страх, жалобно заревели. Как раз этого киммериец и боялся с самого начала их похода из Ианты. Но как раз потому он и подготовился к подобному сюрпризу.
- Луки! - приказал он, и тридцать коротких луков оказались на высоте груди их владельцев.
Эти сильные луки, которые на западе никому - за исключением Вольного Отряда - не были известны, не могли быть натянуты, как обычные. Взяв тетиву тремя (а не двумя пальцами), киммериец натянул лук до щеки.
Их было около ста, прикинул он. Они не носили никаких отличительных цветов какого-либо знатного дома; не было у них знамен, но для разбойников они были слишком хорошо вооружены. За стрелой Конана последовали тридцать других. Нападающие были еще слишком далеко для того, чтобы удобно было целиться, но большинство стрел все равно достигли цели. Поэтому некоторые седла опустели. Несмотря на это, нападающие с боевым кличем неслись вперед. Когда Конан выпустил третью свою стрелу - оперенная смерть вонзилась в прорезь для глаз шлема, украшенного целым кустом перьев; всадник схватился ладонями за лицо и опрокинулся; лошадь продолжала бежать, - когда это произошло, противник был уже слишком близко, чтобы имело смысл доставать из колчана четвертую стрелу.
- Мечи к бою! - крикнул Конан.
Он сунул лук в колчан из лакированного дерева, притороченный к седлу. Обнажив меч и просунув левую руку в ременные петли щита с шипом посередине, он вдруг сообразил, что шлем его все еще висит на луке седла. Ярость боя охватила его. Пусть они видят, кто убивает их, подумал он.
- Кром! Кром и сталь!
Сжав колени, он пустил своего сильного аквилонского жеребца в галоп. Конан увидел, что Синэлла стоит возле своих носилок, приоткрыв губы, словно собираясь кричать, но он ничего не слышал - все заглушало бешено стучащая в ушах кровь. И вот он уже сталкивает своего жеребца с другой лошадью, повергает ее на землю и топчет вооруженного всадника тяжелыми подковами.
Щитом встретил киммериец клинок и в тот же миг отсек нападавшему руку до самого плеча. Он тут же повернул меч в другую сторону, глубоко вонзая его в шею другого противника.
Все это время он думал о своих людях, которые были втянуты в борьбу один на один. Только если случайность сводила в бою двух товарищей, они могли помочь друг другу.
Один воин в кольчуге подскакал, высоко подняв широкий меч и желая опустить его на Конана, но киммериец направил длинный шип своего шипа в грудь нападавшему и одним рывком своей могучей руки вырвал его из седла. Жеребец Конана, приученный к битвам, ударил копытами передних ног лошадь противника, и Конан направил его дальше, в гущу сражения.