Я продолжал наблюдение, но уже сообразил, что, расставляя посты так далеко один от другого, спецназовцы должны быть обеспечены связью.
— Дядя Вася… — позвал я.
— Тута я, — отозвался из-за камня бывший полковник КГБ.
— Пощелкайте на «переговорке» переключателем диапазонов. Попробуйте их связь поймать.
— Понял…
Спецназовец на ближнем от нас посту тем временем взялся за работу с пылом и усердием. Но я сразу предположил, что пыла его хватит ненадолго, слишком жесткая была здесь земля, слишком каменистая. Настолько каменистая, что трава на холмах росла только отдельными густыми кусками в местах, куда ветром была нанесена пыль, из которой и образовалась земля. А копать малой саперной лопаткой камни было бессмысленно. Эта работа была бы, пожалуй, не под силу даже экскаватору.
Должно быть, боец сильно матерился. Он сердито размахивал руками, бросал работу и начинал снова, проклинал нас так, что у Ананаса за камнем началась громкая икота. А потом придумал самый худший для себя вариант — перешел на другое место и начал все заново. Сначала выложил из карманов переговорное устройство, трубку сотовой связи, сигареты с зажигалкой, рядом пристроил автомат, запасные магазины к нему и гранаты, потом прикрыл все это от солнца бронежилетом и разгрузкой и только тогда, облегчив себя, взялся за труд автомогилокопателя. По-другому назвать его труд сложно. Место он выбрал достаточно рискованное. Большой валун и без подкапывания готов был свалиться и скатиться со склона прямо через подготавливаемый окоп. В земле валун осел не слишком плотно, а это значило, что под тонким слоем земли опять были камни. Так и оказалось. Копатель окопа снова начал проявлять свой высокий интеллект, поминая нас всяким возможным образом, размахивая руками и топая ногами. Без бронежилета это давалось ему заметно легче. Наше, наверное, великое счастье заключалось в том, что мы его не слышали. Его великое счастье, наверное, заключалось в этом же, иначе Ананас, устав от икоты, мог бы просто пристрелить его.
— Дядя Вася!
— Я!
— Как успехи?
— Один эфирный треск идет. Только на одном диапазоне пара фраз на местном языке прозвучала, но очень отдаленно. И все. Больше ничего…
У меня появилась мысль добыть новое переговорное устройство. Если полицейский спецназ работает со своими устройствами, они могут общаться на диапазоне, не доступном для «переговорок» инспекторов дорожно-патрульной службы. Но для этого было необходимо, чтобы ближний к нам боец спецназа завершил начатое дело. Он матерился, но делал его, приближая свою гибель, и подкапывался под готовый сорваться камень.
Однако нельзя было увлекаться наблюдением за одним только бойцом, потому что всего их было девять. В мое поле обзора попадало пятеро, включая командира, который выбрал себе позицию посередине — и командовать лучше, и обзор в обе, наверное, стороны, и безопаснее. Не знаю, был ли у командира группы бинокль с тепловизором. Скорее всего не было. На груди у него висел футляр с биноклем, но по внешнему виду и по размерам это был самый обычный и не слишком сильный бинокль наподобие моего трофейного. Бинокли с тепловизором обычно более объемные, кроме того, в футляре у них часто располагается зарядное устройство, что еще более увеличивает размеры самого футляра. Это облегчало мне задачу. Оставалось сделать немного — дождаться темноты. А здесь, рядом с морем, темнота приходит позже, чем в горах, где солнце садится за хребет, и наступает ночь. Конечно, отсюда тоже видны хребты на западе, но все же угол освещения здесь совсем иной. Поторопить солнце я возможности не имел, поэтому оставалось только ждать.
— Командир, — позвал меня старик Василий, — мы долго будем бока отлеживать?
— Какие есть предложения? — спросил я.
— Двигаться встречным маршрутом. Как эта банда шла, и мы так же, только в обратном направлении.
— И я этот вариант выбрал, — признался я, в очередной раз удивляясь правильной подсказке старика. — Но нам нужно темноты дождаться.
— Зачем? Мы в обратную сторону со своего холма спустимся, обойдем его, и они нас не увидят. Все просто.
Старик Василий мыслил здраво, и сначала я собрался поступить именно так, но передумал.
— Я сначала хочу добыть их переговорное устройство, чтобы слушать разговоры и знать, как нас пытаются поймать. Ближний к нам боец очень удобно расположился. Думаю, он не откажет мне в такой пустяковой просьбе. Все равно ему «переговорка» уже будет ни к чему.
— Хорошая мысль, — согласился дядя Вася. — Один справишься или Ананаса с собой захватишь?
Хорошо хоть, себя он в напарники не предложил. А икающий Ананас выдал бы меня с сотни шагов. Если уж брать напарника, я предпочел бы старика Василия. Но вслух я этого, конечно, не сказал, чтобы никого не обидеть, и ответил:
— Мне одному всегда проще работать. Я по природе своей одиночка.
— Ну-ну, подождем…
— Может, все-таки подстраховать? — предложил старик Василий.
— Спасибо. Я привык сам себя страховать. Главное, ночь бы не отменили.
Ждать, впрочем, оставалось уже недолго, потому что начало едва заметно смеркаться, как обычно бывает перед закатом. Бойцы полицейского спецназа старательно работали. Верхним, видимо, достались места еще хуже, чем нижнему, потому что у него хотя бы заметно было продвижение, у них же и этого не было. Мне сразу вспомнилось, как нас учили копать окопы почти в такой же почве, разве что незначительно более податливой. Командир взвода сказал:
— В немецкой армии времен Второй мировой войны лучшими войсками считались войска СС. Обучение там было предельно жестким. На рытье окопа в полный профиль давалось двадцать пять минут. Через двадцать пять минут пускали танки. Кто не успел «зарыться», того давили танками. Мы вас давить не станем, но кто в норматив не уложится, тот будет заново учиться, пока не научится. Норматив у нас терпимый, не как в СС, но и не общеармейский…
Мне, недавнему студенту, рытье окопа давалось нелегко. Выручали здоровье и упертый характер. Сначала, конечно, не справился. Сразу справлялось с нормативом вообще только двадцать процентов. Но навык появлялся быстро. А вместе с навыком мы переезжали на новое место, где почва была другая, и чем выше навык, тем сложнее почва. Так в итоге мы научились копать окопы даже в каменистой земле, приближенной к местной. Про сорванные мозоли на ладонях я даже вспоминать не хочу. Но это дело проходящее. Бойцы полицейского спецназа, видимо, вообще ничего не слышали об армейских невысоких нормативах. Они нормативы устраивали сами себе, рассчитывая время не по движению минутной стрелки, а от сигареты к сигарете.
Ананас, устроившись рядом, попросил у меня бинокль. Долго смотрел, потом хмуро прошептал:
— Курят, сволочи…
— Ты разве курящий? — спросил я.
— Я уже двадцать два года на первой стадии бросания. Курю только чужие. Если не западло, рядовой, будешь «переговорку» брать, захвати сигареты.
— Сделаем.
— И зажигалку не забудь… — вернул он мне бинокль. — Темнеет…
К моему удивлению, оказалось, что полицейский спецназ умеет копать окопы только для лежачей позиции. Но и то хорошо, что на толщину своей задницы интересующий меня полицейский углубиться сумел. Копал он дальше или нет, я уже не видел из-за подступивших сумерек, но успел рассмотреть, что и остальные бойцы, в том числе и командир группы, глубже не зарывались. В условиях боя их хилый пыле-земляной, с небольшим добавлением камня, бруствер легко пробить обыкновенной пулей. Естественно, когда за бруствером расставлены локти, а голова над ним поднята, пуля войдет через горло в грудь и выйдет через спину где-то в области крестца. В теле нет таких органов, которые смогут сильно затормозить маленький смертельный кусочек металла. Только кости. Но на входе будет горло, не имеющее костей, одни лишь хрящи, да и бронежилет горло не закрывает. А если он закрывает спину, это еще хуже, потому что пуля срикошетит и вернется в тело. На такой позиции следует или бруствер делать целиком каменный, или не надевать бронежилет, чтобы пуля прошла навылет. Я не успел увидеть, нацепил ли свои доспехи интересующий меня ближний спецназовец. Пора было выходить.
— Выступаем. Ждать меня будете внизу, — собрал я свою бомжовую команду.
— А что, сюда слабо́ вернуться? — спросил Ананас.
— А зачем мне сюда возвращаться, если сразу после этого нужно спускаться? — не понял я, но мой вопрос явственно показал мою правоту, и сомнений больше никто не выразил. Старик Василий и дядя Вася поднялись одновременно. Следом за ними поднялся и бывший капитан омского ОМОНа. Содержимое коробки они уже рассовали по карманам, и нести, кроме оружия, было нечего. И я не думаю, что Ананас сожалел о своем брошенном бронежилете. Таскать по горам его вес, в дополнение к своему, не всем понравится. Наверное, даже полицейскому спецназу не нравится, поскольку его бойцы сразу, как только их расставили по точкам наблюдения, разоблачились.
Я от природы всегда ориентируюсь в пространстве безошибочно. Во время службы на специальных занятиях мои природные навыки получили развитие и закрепились. И потому я даже в темноте не боялся оставить свою команду в каком-то конкретном месте и потерять их. Не боялся промахнуться и пройти мимо интересующего меня ментовского поста.
Круглая ложбинка глубиной в сорок сантиметров как раз подходила для того, чтобы спрятаться и не маячить, если вдруг появится луна. Трава по краям давала возможность смотреть наружу, оставаясь скрытым для идущего со стороны. Хотя луне появляться было еще рано. Более того, я рассчитывал, что она не появится до моего возвращения. И конечно, до моей встречи с полицейским спецназовцем там, на соседнем склоне. Вернее, до его встречи с камнем, под который он так неосторожно закопался.
— Здесь ждите. И попрошу никого сильно не храпеть. А если уж… Лучше в храпящего не стрелять, а просто дать пинка. Я вернусь быстро.
— Про сигареты не забудь, — вовремя напомнил Ананас, потому что я уже забыл о его просьбе. — И про зажигалку. А то сигареты без зажигалки мне ни к чему.
Расстояние я определил точно, а о направлении даже не задумывался, будучи уверен, что точно попаду туда, куда следует попасть, я всегда умел выдерживать его по своему внутреннему компасу. Выдержал и в этот раз. Но за добрых пятьдесят метров я пошел осторожнее и даже сделал небольшой круг, чтобы подойти к окопу не со стороны бруствера, а со спины. Камень, под которым было вырыто укрытие, я узнал сразу, хотя вблизи он выглядел не так устрашающе, как издали, и, как мне показалось, в земле сидел достаточно прочно. Я даже пожалел, что не взял с собой Ананаса, чтобы найти применение его физической силе.
Но в любом случае, попробовав, я ничего не терял, поскольку имел возможность и без камня напасть на полицейского спецназовца и уничтожить его. Но все же я решил действовать так, чтобы все выглядело естественно, чтобы его товарищи подумали не на меня, а на собственную неосторожность погибшего. Он, как мне показалось, дремал, тихо посапывая во сне. Хотя такое дыхание может быть и просто у курящего человека. Я подкрадывался, не издавая ни звука, а последние десять метров вообще полз со скоростью, ниже черепашьей. Так я перебрался за камень, сначала попробовал толкнуть его плечом и почувствовал, что он поддается, хотя и с трудом. Тогда я просто лег на спину и уперся в него двумя ногами. Мышцы ног у человека самые сильные. А если есть опора для спины, то выпрямить ноги можно и с большим грузом. Здесь, впрочем, толкать груз не приходилось. Здесь нужно было пройти мертвую точку равновесия. Я качнул камень и услышал какое-то шевеление по другую его сторону — наверное, постовой почувствовал движение и проснулся. Я со всей силой стал выпрямлять ноги, и камень покатился. Послышался стон и хруст. Не знаю, проснулся ли часовой, когда многотонный камень переехал его и устремился вниз, но это меня не волновало. Меня волновало его переговорное устройство, которое раньше лежало в стороне, и камень не должен был по нему проехать. Не рассматривая раздавленное тело полицейского спецназовца, я нашел и переговорное устройство, и сигареты с зажигалкой, захватил подсумок с ручными гранатами «Ф-1», поскольку у меня их запас истощился, на всякий случай прихватил малую саперную лопатку спецназовца, хорошо когда-то заточенную, но уже затупленную при рытье окопа, и быстро, хотя и не бегом, устремился к своей команде…
Я опять проявил излишнюю самоуверенность, поспешил в темноте и споткнулся той самой ногой, которую сначала подвернул утром, потом повредил, ограждая Ананаса от захвата бандитского эмира. У меня всегда лодыжки страдают в первую очередь, подвернулась она и в этот раз, и я снова захромал, но останавливаться не стал, потому что знал, как следует себя вести при подобных травмах. Если начнешь себя жалеть и беречь ногу от нагрузки, она будет болеть долго, раз за разом доставляя неприятные ощущения в самые неподходящие моменты. А если ее сразу «расходить», то прилив свежей крови к больному месту поможет излечить травму предельно быстро. Слабая боль и дискомфорт останутся на какое-то время, но не будут такими, чтобы мешать жить. В нашем случае это можно произносить, как «мешать выжить». Говоря честно, мы не просто совершили побег из рабства. Мы вообще — беглецы, преследуемые не кем-то, а законом, словно преступники, бежавшие с «зоны», преследуемые государственными органами, хотя попутно их же и защищаем, и, если все завершится благополучно, будут еще долгие разборки и выяснения, насколько правомерно было применение нами оружия. Просто закон каким-то непонятным образом разграничивает бандитов на тех, кого следует убивать, и тех, кто сам может убивать, оставаясь неприкасаемым.
Скорее бы уж это бегство закончилось хоть каким-нибудь результатом, потому что я уже начал уставать от своего подвешенного состояния. Кто я? Беглец, спасающий свою жизнь, или преступник? Не будь меня, мои бомжи пропали бы. Их легко обвинить, и они стали бы простыми преступниками. А сколько здесь, на Северном Кавказе, других точно таких же, как они, пропавших без вести людей? И кто ответит за то, что люди пропадают без следа? Ведь кто-то способствует этому рабству. А если рабство прикрывается ментами, то оно уже наполовину становится узаконенным…
Глава одиннадцатая
Я слегка сбавил темп, тем не менее по-прежнему спешил к своим товарищам по несчастью. Странно, но чем труднее нам приходится, чем больше испытаний выпадает на нашу общую долю, тем сильнее я к ним привязываюсь. Они, конечно же, совсем не такие, как я. Они даже друг для друга не такие, не похожие один на другого. И если бы раньше, попытайся кто-то из них заговорить со мной на улице, я бы просто отвернулся, даже не удостоив их ответом, то теперь начал понимать, что они в какие-то критические моменты лучше и честнее многих, с кем мне приходилось встречаться и контактировать. Я вовсе не намеревался обелять и превозносить их образ жизни и образ мысли, но каждый ли человек без раздумий вступит в бой, чтобы защитить посторонних ему людей? А мои бомжи встали на сторону справедливости и сейчас вместе со мной являются гонимыми за справедливость. По большому счету, и бомжи, и я знали, что мы смогли бы вывернуться из всей этой истории только в том случае, если бы не взяли в руки оружия. То есть если бы просто бежали, даже пальцем не тронув ни хозяина, ни его вооруженных охранников, даже глаз лакею хозяйской сестры Амиру не выбив, даже на щеку сестре нашего хозяина не наступив, или на что там еще ей наступили, на ухо, что ли… Если бы не оказали вооруженного сопротивления ментам, купленным нашим хозяином, а просто убежали бы от них, а потом и от других, которые тоже желали нас задержать. Но это все было невозможно. Насилию сопротивляться можно только встречным насилием, иначе погибнешь, иначе тебя просто сгнобят. Когда все завершится, будет следствие. И как нам объяснить следователям свою правоту, свое желание быть свободными, а не рабами? Понять, конечно, попробуют, может быть, желание и поймут. А вот только спросят нас, как вы докажете, что убивали ментов, которые стояли на довольствии у вашего рабовладельца? Кто точно скажет, когда и сколько он им платил? И деньги при этом должны быть мечеными, иначе не доказать. Нет доказательств? Значит, это можно рассматривать просто как убийство сотрудников правоохранительных органов, находящихся при исполнении служебных обязанностей. А это, я слышал, очень крутая статья.
И что же тогда нам остается? Идти под суд, а потом на «зону»? Причем на очень долгий срок, и на строгий, если не на особый, режим, где «вертухаи» будут гнобить нас до смерти? Может такая перспектива радовать? Чем она легче рабства?
Но что у нас есть в противовес этому?
Есть у нас, конечно, одна возможность… Примкнуть к какой-нибудь банде из местных. Примкнуть только потому, что и в этой банде сейчас такие же люди, которые не могут, как и мы, доказать свою правоту и не могли раньше терпеть произвол. Я слышал мнение, что большинство банд в Дагестане состоят из таких людей, доведенных до отчаяния. И лишь изредка это бывают банды исламских фундаменталистов или просто уголовные банды. Однако и этот путь виделся мне путем без конца. Вернее, путем к близкому и неизбежному концу. Быть преследуемым и дальше, как мы преследуемы сейчас? Это меня мало устраивало. Тем более что в преследовании может принимать участие и спецназ, а я лучше других понимал, что против спецназа ГРУ бандитам не устоять.
Так что же оставалось? Этого я пока еще не знал. Но твердо верил в одно — в то, что безвыходных положений не бывает и выход какой-то обязательно найдется. Хотя и хотелось, чтобы он нашелся как можно быстрее, пока я связывал выход только со своим обращением напрямую в спецназ ГРУ. Пусть даже в отряд другой бригады, но спецназ ГРУ, как нам говорили командиры, своих никогда не предает, и, я был уверен, мне обязательно помогут, и мне, и тем, кто со мной. Вера эта была слепая, не знаю, насколько обоснованная, и, может быть, я выдавал желаемое за действительное, но другого пути я пока не видел…