Осмотр отцовского кабинета принес одно разочарование. Джеральд не отличался педантичностью, но и в неаккуратности его не упрекнуть. Он не вел каталог, однако в ящиках стола все убрано. Письма хранились в конвертах, но уцелели далеко не все. Хотя на предложение матери Сара ответила резко, она все-таки просмотрела письма. Непонятно, по какому принципу отец их отбирал. Потом ее посетило неприятное откровение — Джеральд берег письма богатых и знаменитых, звезд и известных писателей. От дружеской корреспонденции он избавился. Невольно пришла мысль, что он рассчитывал на посмертную славу и на то, что эти письма включат в его биографию.
Но что в таком случае делать с отрезанными детством и юностью? Наверное, не задавать вопросов. Принять как данность, пройти мимо, поспешить вперед. И почему он не вел дневник? Не вполне доверяя словам матери, Сара поискала дневник, но нашла только записные книжки с наметками сюжетов, характеров, тем.
Всю субботу Сара просидела в кабинете, вечером сходила в паб в Барнстепле, а оттуда поехала в ночной клуб выпить с друзьями. Среди них опять оказался Адам Фоли, хотя его не приглашали. То ли он дружил с Александром, то ли раньше встречался с сестрой Рози, Сара не помнила. Его семья по выходным отдыхала в коттедже поблизости от Барнстепла.
О том телефонном разговоре и ее холодном отказе они не вспоминали, но Адам был явно обижен. Наверняка. Он болтал со всеми, обходя вниманием одну Сару. Ее небрежное «Извини, я занята, не могу», похоже, глубоко задело парня. Ну и ладно, Сара и сама не станет с ним говорить. Хотя жаль, он необычайно привлекателен, просто до ужаса: волосы черные, кожа с темным отливом. Худой. Саре нравились его худоба, изящная походка — такой небрежный, легкий, беззаботный. А она его отшила.
Чуть позже она ощутила — сначала с тревогой, потом с нарастающим возбуждением — его взгляд. Адам смотрел ей не в лицо или в глаза, а на тело. Он буквально скользил по ней взглядом. Еще в пабе Адам отправился за напитками и принес стаканы всем, кроме Сары.
— А чем бедняжка Сара провинилась? — спросила Рози.
Тогда он посмотрел на нее в упор.
— Тебя я и не заметил, — сказал он равнодушно, так, словно она ничтожество, которое и замечать-то не стоит. Чокнутый, наверное. Если женщина отказалась от свидания, это еще не повод для грубости. Кстати, хамить и она умеет. С превеликим удовольствием:
— Так ты таращился на пустой стул?
Она поднялась, подошла к бару, заказала себе выпивку. Народу набилось полным-полно, поэтому на свое место ей пришлось пробираться вплотную к Адаму. Тот положил ей руку на бедро и слегка прижал к себе. Сама не зная почему, Сара остановилась. Потом они поехали вместе в клуб в подвале под лавкой зеленщика. Само собой, клуб назывался «Зелень». Адам проскочил вперед нее и не придержал дверь. На небольшой сцене размером с ванную комнату танцевали. Адам пригласил Викки, потом Рози. Он танцевал с ними, а смотрел на Сару.
И она смотрела на него словно загипнотизированная. Ей даже стало нехорошо. Впрочем, она перепила. Расходились после часа. Рози предложила подвезти Адама, но он ткнул пальцем в сторону Сары: «Она меня отвезет», — словно такси заказал.
И она отвезла — вернее, Адам отвез ее. Молча забрал ключи, разыскал ее автомобиль, гостеприимно открыл пассажирскую дверь, а потом пару миль сосредоточенно вел машину. Сара была, конечно, пьяна, однако не настолько, чтобы не заметить, как Адам припарковался у газона и выбрался из машины. Он открыл дверцу, уволок Сару на заднее сиденье и занялся с ней любовью.
Каким-то образом им обоим удалось добраться до коттеджа, и там Сара провела ночь — с Адамом, в его постели, при этом в соседних комнатах спали его домашние. Это странно волновало, будто она снова подросток, — пробираться по ступенькам босиком, с туфлями в руках. А потом они молчали или разговаривали шепотом — чтобы не разбудить тетю Адама, или бабушку, или кто там спал за стенкой. Рано утром, как только старуха ушла к мессе, Сара поднялась и поехала домой, страдая от жуткого похмелья.
Мать не стала комментировать возвращение в десять утра, спросив только, как прошла вечеринка. Сара напилась минеральной воды и черного кофе и потащилась в кабинет, ничего не ожидая найти. И вдруг сделала главное открытие за все выходные.
В последнем ящике, поверх начатой пачки бумаги, лежало что-то — она не знала, что это такое, не поняла цены своего открытия, видела только, что вещица странная и в кабинете писателя вроде бы не к месту. Во всяком случае — в кабинете писателя-атеиста. Но задумалась Сара позднее, когда вернулась домой и показала находку Хоуп и Фабиану. Их отец не только не верил в Бога — он был активным и убежденным атеистом (мать о ее отношении к религии никто не спрашивал, да и кого это интересовало). Джеральд растил девочек безбожницами, хотя и не напоказ — не требовал, к примеру, чтобы их освобождали от молитвы перед уроками. Он полагал, что религиозный ритуал не повредит — просто не окажет никакого воздействия, и тут он был прав. Сара и Хоуп в жизни не прочли и страницы из Библии и не знали библейских цитат. За всю жизнь они побывали в церкви лишь дважды: на свадьбе кузины Полин и на отпевании отца.
Вот почему вещица из папиного стола повергла Хоуп в такое же недоумение, как и Сару. Она была сделана из какого-то растительного материала, похожего на лист или стебель. Полоска, сложенная вдвое, и повыше центра к ней крепится поперечная полоса, также сложенная вдвое. Изысканный узелок прикрывает место соединения.
— Это пальмовый крест, — сказал Фабиан.
— Что?
— Одно дело атеизм, другое дело — невежество, — заворчал он. — Вы обе попросту необразованны. Необязательно верить в Бога, но кое-что о религии нужно знать. Самую малость. Вы понятия не имеете, что такое кредо, дароносица или Пятидесятница.
— Я знаю, что такое «кредо», — с негодованием возразила Хоуп. — Ты лучше скажи, что это? Какой еще «пальмовый крест»?
— Это пальмовый лист, или стебель тростника, или даже сосновая ветка, сложенная в форме креста. Их раздают прихожанам на заутрене или мессе в Вербное воскресенье, последнее воскресенье перед Пасхой.
— Я думала, ты еврей, — удивилась Сара.
— Ты ошибаешься, Фаб, — сказала Хоуп. — Папочка в жизни не держал дома ничего подобного. Он ненавидел религию. Говорил, только в этом он и согласен с Марксом: религия — действительно опиум для народа. Он издевался над верой, всегда острил. Однажды у нас гостил Джонатан Артур. Он принялся рассуждать о вознесении, он человек набожный и страшно огорчился, когда папочка отрезал: «Кто вознесся, тот и свалится».
— Ничем не могу помочь. Это пальмовый крест. Спроси любого, если не веришь. Спроси этого старикана с насморком, Постля, он католик.
— Если я позвоню ему, он начнет спрашивать, как продвигается книга, — вздохнула Сара. — А она никак не продвигается. Не знаю, о чем дальше писать.
— Ваш отец говорил как лондонец, — заметил Фабиан. — Я, знаете ли, вроде профессора Хиггинса,[10] разбираюсь в акцентах. У него был лондонский акцент, я бы сказал — с легким призвуком Восточной Англии. Итак, он жил один в Лондоне, работал в газете, и тут случилось что-то страшное. Криминальную версию отбрасываем, ваш отец не может быть преступником. Значит, с ним стряслась беда. Умерла жена или возлюбленная. Дети. Он узнал что-то невероятное о своей семье — то есть о своей настоящей семье. Наследственная болезнь, его отец — убийца, или что-то в этом роде.
— Даже если возлюбленная умерла — что с того? — заговорила Хоуп.
— Большое тебе спасибо, — поблагодарил Фабиан.
— Я вовсе не о тебе, Фаб, ты же знаешь. С какой стати из-за этого менять имя? Скорей уж его отец был убийцей.
— Что-то такое припоминаю, — кивнула Сара. — Я как-то слышала, как эта странная старуха Адела Черчхауз заговорила с папой об этом — то есть не про убийцу в семье, это все вздор, а насчет его акцента. Она сказала: «Знаешь, Джеральд, когда ты начинаешь волноваться, я слышу в твоей речи отзвук Саффолка». А папа ответил, что ничего удивительного — до десяти лет он рос в Ипсвиче.
Если она и вспоминала тот разговор после откровений Джоан Тэйг, то и его считала ложью, как и все упоминания отца о детстве и юности. Но что, если это правда? Быть может, этот Джеральд Кэндлесс не был отпрыском Джорджа и Кэтлин Кэндлесс с Ватерлоо-роуд, но тоже родился в Ипсвиче и прожил там достаточно долго, чтобы приобрести неистребимый акцент.
Пальмовый крест остался лежать на столе поверх экземпляра «Спектейтора» — там, где положил его Фабиан. Что-то в этом предмете тревожило Сару, не давало покоя. Ей не хотелось задумываться, разбираться с этой зацепкой, но выбросить причудливо сложенный стебель за дверь, чтобы поутру его смели кэмденские мусорщики, было бы жестом отчаяния, о котором можно пожалеть.
Когда Хоуп и Фабиан ушли, Сара вынула из шкафа краткий Оксфордский словарь, заложила пальмовый крест между «Графом» и «Динамичностью» и вернула книгу на полку.
11
Узнав все факты, мистер и миссис Джон Джордж Кэндлесс стали относиться к ситуации с подозрением. Джон Джордж прошел через три стадии сомнения: неверие, размышление и крайнюю обеспокоенность. Он предлагал не отвечать этой девице вообще или резко отказать. Но тут Морин встревожилась: а что, если девушка поместит эту историю в книгу? Лучше самой присутствовать при разговоре, разобраться что к чему. Хорошо, сказал Джон Джордж, и предупреди ее, что я собираюсь обратиться к своему адвокату.
Оба они прежде не слышали, что у тетушки Джоан был младший брат, который умер в детстве. Братишка по имени Джеральд Кэндлесс. Откуда им было знать? Тетушка Джоан приходилась Джону Джорджу не родной тетей, а троюродной, к тому же все это случилось так давно.
— Тетушка Джоан очень расстроилась, — продолжала Морин. — Никогда раньше она так не плакала. А эта девица опять хочет встретиться с ней.
— Тут дело нечисто. Наверное, она охотится за деньгами тетушки Джоан.
— Откуда у нее деньги, Джон?!
— Так всегда говорят — а потом выясняется, что денег у человека полно.
Итак, поскольку Джоан не хотела отвечать письменно, Морин позвонила Саре Кэндлесс и постаралась притвориться, будто все нормально. Пусть приезжает, если ей надо, но мистер и миссис Джон Джордж Кэндлесс просят не забывать, что Джоан уже немолода и лишние переживания ей ни к чему. Морин будет присутствовать при разговоре и проследит, чтобы дело не зашло слишком далеко.
Похоже, они боятся, как бы я не украла столовое серебро, с досадой подумала Сара. Она сама не знала, о чем собиралась спросить Джоан Тэйг. Если завести разговор о друзьях и знакомых, которые жили поблизости, когда умер ее брат, сильно ли это расстроит Джоан? Или ее огорчает любой намек на те времена? Можно попросить фотографию мальчика. Но зачем ей фотография? Сара вспомнила толстый альбом со снимками, который Джоан выложила перед ней на стол, но посмотреть его они так и не успели. Раньше любили групповые снимки — футбольная команда, выпускной класс. А дети из подготовительной группы?
В назначенный день Сара поехала в Ипсвич, заблудилась и попала в центр города. Здесь было множество церквей и улицы назывались по ближайшей церкви — не отсюда ли пальмовый крест? Она пыталась представить, как отец жил здесь ребенком, ходил по этим улицам за руку со своей мамой, но фантазия не работала. Слишком многое в городе переменилось, вместо частных магазинчиков — супермаркеты. И все же он жил здесь, в этом Сара себя убедила, за этот жалкий клочок информации она цеплялась, помня о саффолкском акценте.
Когда Сара добралась наконец до Рашмир-Сент-Эндрю, дверь ей отворила Морин, отрывисто представившись:
— Миссис Кэндлесс.
Морин оказалась крупной женщиной, жирной, тяжеловесной, пугающе несимпатичной. Пока она сидела спокойно, лицо оставалось угрюмым, если же Морин оживлялась, грубые черты лица словно пытались вытеснить друг друга: тяжелая челюсть, толстые губы, большие губы, заостренный нос, кончик которого дергался сам по себе.
— Она вам ничего не скажет, — заявила Морин. — Вы напрасно потратите время.
На этот раз не будет чая и печенья на блюдечке с бумажной салфеткой. Джоан Тэйг сидела, напряженно выпрямившись, на самом краю кресла, в котором она могла бы устроиться гораздо удобнее. Ей было не по себе, и старуха не могла этого скрыть. Не по себе с тех пор, как Сара навестила ее: дурные сны, ушедшие много лет назад, вернулись. Даже наяву, занимаясь чем-то посторонним, Джоан слышала вдруг тонкий измученный голос, словно в доме живет ребенок, и ребенок этот страдает: «Голова! Голова болит!» Она готовила ужин для своего внука Джейсона, стояла у плиты и жарила картошку, но тут дитя окликало ее, и глуховатая старуха отчетливо слышала голос.
Разумеется, чете Джон Джордж она в этом не признавалась. Не посвящала их в подробности, сообщила лишь основные факты и удивилась, что они ничего об этом не знали, даже обиделась — как это мать Джона Джорджа никогда не рассказывала ему о Джеральде, о его смерти, словно братика никогда и не было на свете? Морин, конечно, добра к ней, возит в «Мартлсхэм Теско», — но зачем ей сегодня Морин? И эта Сара ей тоже ни к чему. Никто ей сейчас не нужен.
Сара не знала, с чего начать. Обе женщины смотрели на нее так, словно она социальный работник, явившийся уличить их в неправильном уходе за детьми. Джоан Тэйг откашлялась, сложила руки на коленях, уставилась на свое обручальное кольцо. Впервые Сара уловила особый запах этого дома, похожий на искусственный аромат ромашек и гиацинтов. Наверное, ей следовало бы для начала извиниться за отца, по пути она даже репетировала вступительную речь, но тут же начинала оправдываться, что так привязана к человеку, способному на подобное мошенничество. Поэтому она сразу приступила к делу:
— Кажется, отец знал вашу семью. До десяти лет он жил где-то рядом, в Ипсвиче. У него сохранился саффолкский акцент.
— Такого у нас в семье никогда не было, — высокомерным тоном и чистейшим ипсвичским говором заявила Морин.
— Несильный акцент, — уточнила Сара. — Моя единственная зацепка. — Она перевела взгляд с одного неумолимого лица на другое, увидела усталые глаза Джоан и подергивающийся нос Морин. — Вы наверняка меня понимаете.
Почему мы говорим «наверняка» именно когда сомневаемся?
— Миссис Тэйг, по соседству с вами жили другие мальчики, сверстники вашего брата? У него были друзья, одноклассники?
Джоан оглянулась на жену своего племянника. Чего она ждала — поддержки, утешения? Или разрешения? Нет, только не этого. Джоан Тэйг сама себе хозяйка.
— На старости лет, — заговорила она, — прошлое вспоминается отчетливее, чем вчерашний день. Наверное, вы об этом слышали.
Сара кивнула.
— Джеральд недолго учился в школе. Тогда это называлось «подготовительная школа», а не «начальная», как теперь. С нашей улицы туда больше никто не ходил. Не было других мальчиков его возраста. Я хорошо помню, мама говорила: как жаль, что у Джеральда нет товарищей.
— Он ни с кем не играл?
— Он играл со мной, — сказала Джоан.
— А со сверстниками?
— У нас были кузены, дети моей тети, маминой сестры. Два мальчика и девочка. Дональд, Кеннет и Дорин. — Джоан напряженно размышляла, стараясь припомнить все в точности. — Они часто бывали у нас. Тетя приводила их раз в неделю. Забирала мальчиков из школы и приходила к нам. Джеральд играл с Доном и Кеном. Дорин была совсем крошкой, еще и в школу не ходила. Мы устраивали для них праздничный чай. Мама делала желе с шоколадом.
Больше похоже на жизнь среднего класса. Сара представляла себе несколько иную картину. Тщательно выговаривая слова, чтобы Джоан могла прочесть по губам, она уточнила:
— Ваша мать была медсестрой. Она работала? Ухаживала за больными на дому? Может быть, у кого-то из ее пациентов был сын или она нянчила больного мальчика?
— Отец в жизни не позволил бы матери работать! — вознегодовала миссис Тэйг, и лицо ее пошло красными пятнами. — Он был мастер-печатник. Что бы люди подумали? Что он не может содержать семью?
Почему же на свидетельстве о рождении указана профессия «медсестра»? Или Кэтлин Кэндлесс таким образом пыталась заявить о себе как о личности, не зависимой от мужа? Сара спросила о Доне и Кене, двоюродных братьях, как сложилась их судьба. Теперь ей неловко было глядеть в лицо миссис Тэйг, но иначе собеседница не разбирала слов.
— Откуда ей знать, — буркнула Морин.
Поскольку она не поворачивала головы в сторону Джоан, старуха не расслышала. Сердитый румянец сбежал с ее щек, гнев улегся, уже спокойнее она сказала:
— Оба были моложе меня и старше Джеральда. Дону исполнилось десять, а Кену — семь, когда… когда мой брат умер. Он погиб на войне, я про Дона говорю, в пустыне под Эль-Аламейном.
К удивлению Сары, Джоан слегка подвинула кресло вперед, заглянула ей в глаза. Вспышка гнева — ее семью сочли недостаточно обеспеченной! — будто прояснила ее мысли. Давний запрет рухнул. Джоан всем телом подалась вперед, позабыв о присутствии родственницы.
— Они не Кэндлессы. Моя мать — Митчелл, она и ее сестра в девичестве звались Кэтлин и Дороти Митчелл, потом тетя Дороти стала миссис Эпплстоун. Все они Эпплстоуны, Дон, Кен и Дорин. Эпплстоуны, а не Кэндлессы. Вам ясно?
— Я и не считаю, что мой отец был Кэндлессом, миссис Тэйг. Разумеется, нет. Он взял чужое имя.
— Неслыханное дело! — не утерпела Морин. Это признание успокоило ее, в голосе звучало явное облегчение. Женщина слегка покачивала головой, как бы говоря: в ее простом и правильном мире подобный фокус никому бы в голову не пришел.